Самое страшное то, что нет ничего страшного. Самое страшное то, что мы живем.

Совершаются казни, убийства, тысячи и миллионы людей гибнут от голода, от болезней, от отчаяния, но мы живем. И как будто ничего^[1].

Ради чего мы живем и к чему стремимся?..

* * *

Может быть, все это сон?!

Но есть ложь

Может быть, и она сон.

Но когда я вижу ложь, во мне подымается такая глухая ненависть, что хочется убивать людей, которые лгут.

* * *

Я хочу, чтобы все было осмысленно. Не хочу примириться, чтобы в жизни моей был случай, это значит из всего извлекать смысл, все делать осмысленным.

* * *

Довольно искать все причины, причины… Пора ставить цели^[2]. Так должен жить человек. Это я зову сознательностью.

* * *

И все ложь, все ложь в этом обществе!^[3]

Они любят драмы, говорят о драмах, ходят в театры на представления драм, которые должны ведь изображать их жизненные драмы, и любят слушать лекции о них.

Но разве это не ложь? Разве не ложь все, что они говорят об этом?! Потому что разве не придут они домой, такие же чуждые и далекие друг другу, как и были?! Отчего вся жизнь их – будни?! Отчего нет никакого строительства в их жизни?! Отчего не знают они все новых и новых ступеней?! Отчего и после их восторгов и упоений все остается у них по-прежнему, и не видели мы нового человека в них?! Отчего?!

* * *

Их жизнь, как толчея воды, – а они в ней, как белка в колесе.

* * *

Это все оттого, что ушли они от настоящей жизни. Боятся ее, боятся решений в ней, борьбы в ней, истинных усилий в ней и истинных побед, потому что истинная жизнь требует прежде всего усилий и побед над самим собой.

* * *

Они заменили истинную жизнь игрой, представлениями.

* * *

Они думают, что художественными воображениями и переживаниями можно жить, и думают, что, пережив драму, любовь, раскаяние и другие высокие чувства, вместе с автором или актером в театре, представляющим их, – они уже пережили их по-настоящему… И потому никогда действительно ничего настоящего не увидят, и все-таки вечен будет страшный припев их в жизни: «Все это – не то! не то! не то! Ах, не то!»

Сколько раз слышали вы этот крик?

Мы сами не настоящие, вы сами не настоящие.

Мы ищем настоящих людей между нами и не находим! Разве это не ужас?

Так ищите же! Настоящего, того, о чем жаждет, о чем голодает ваша душа, вступайте в книгу жизни, дерзайте в ней.

* * *

Я вижу страшное зло нашей жизни в том, что мы, с детства, раньше, чем вступить в жизнь, вступаем в книги, в чтение. Этим убиваем в себе настоящую жизнь, ко всему приучаем себя относиться как к своим фантазиям. Все узнаем слишком рано через воображение, творчески, не испытав в себе жизни. Литературные двойники, литературные образы преследуют нас и не дают нам возможности самим пережить самобытно свою жизнь. Они покоряют нас себе, комментируют в нас каждый наш акт, не давая силы самому в нем разобраться, увлекают своей красотой и игрой, заставляя нас воображать и себя героями или другими литературными образами или убивая в нас подлинное, наше – своим неправильным анализом или даже насмешкой.

* * *

Разве не игра, например, вся наша поэзия о так называемой любви, т. е чувственности?! Какой ложью затягивает она нас, как влечет и стремит нас к плоти и женщине?! Но разве тут не совершается страшная ложь?! Красивыми, ложными цветами разукрашивают поэты простое, обыденное влечение, потому что им скучно пережить его так, как оно есть – просто. Но тысячи людей бегут к нему, веря поэтам, думая пережить в нем что-то необыкновенное, и потом остается у них досадное и гаденькое разочарование. Так затемняют они и самое простое, чистое творчество жизни. Тысячи ежедневно издающихся романов заставляют их ломаться и кривляться, вывертываться и в этом прямом влечении искать того, чего в нем нет, или того, что находят в нем отдельные испорченные и уже вывороченные сладострастники и импотенты, потому что так просто пережить его кажется им уже скучным. Не все зло тут, конечно, от литературы, но в огромной степени и от нее.

* * *

Страшно то, что жизнь наша становится отражением литературы. Какое же тогда она отражение по счету?! Каждая литература уже отражение жизни, но наша литература уже отражение отражений, потому что вдохновение черпает сплошь все из прежней литературы, живет ее отражениями и так без конца. Получается какая-то безумная игра зеркал, какая-то бесовщина, из которой не видишь выхода. Нужно быть сильным, чтобы вырваться из нее.

* * *

Мы очень легки и быстры на бумаге. На бумаге мы можем сочинить все, что угодно. Бумага все терпит. На бумаге мы расписываем и планы переворотов, и сверхчеловеков, и целые системы религий, и спешим обогнать друг друга, побить рекорд, потому что и наше писательство подвержено закону конкуренции. Этот страшный закон господствует во всем этом мире. Он зовется борьбой за существование. И я спрашиваю, кто из вас искренен, кто из вас пишет из-за того, что хочет сказать людям слово, из-за любви, из-за жажды общения или из веры, что он может им помочь?! Кто скажет про себя это?!

Один хочет отличиться, другой из-за жены и детей, третий из-за куска хлеба. Все бессознательно, безвольно – как и действия самых низших презираемых вами людей, с той только разницей, что те несут продавать свое тело, свою физическую силу туда, где она оплачивается, а вы ваш духовный товар. Тот же товарный обмен, те же законы спроса и предложения.

* * *

Ложь в том, что, когда я пишу, говорю, я уже не имею в себе внутреннего ощущения. Оно уже пережито для меня, и вместо него забота о том, как и кому я скажу. Но я жажду полноты ощущения каждый миг – и не говорите, что это невозможно, что это не есть, – потому что это бывает!

* * *

Я хочу, чтобы вся жизнь была как этот миг. Мы ведь все томимся половинчатостью жизни, желаем полноты ее. Так почему же боимся вступить на путь к ней?

* * *

Есть один путь: оставьте всякие заботы, потому что полнота ощущений есть самозабвение, есть самоотречение, оставление всяких забот. Посмотрите на птиц небесных: они не сеют, не жнут^[4], и станьте как лилии, тогда распустятся в душе вашей настоящие цветы жизни и будет – свобода.