Она не понимала этого благовоспитанного гедонизма, этой всеобщей навязчивой тяги к «вкусной еде» и «хорошей выпивке». Ей всегда нравилось быть голодной. Чувствовать, как она сникает, пошатывается, как вваливается ее живот, — и побеждать, больше не хотеть есть, быть выше этого. Она взрастила худобу как искусство жизни.