– Это точно она? Может, вы ошибаетесь? – вопрошающе смотрел говорящий на следователя, стараясь найти хоть каплю сомнения в её глазах, но сомнения не было. – Вы не ошибаетесь. Хорошо, что я могу сделать? – он отвернулся, сдерживая слёзы.

– Ты можешь ответить на мои вопросы, но самое главное, чем ты можешь помочь, – это ни в коем случае не сбегать из детдома и не пытаться выяснять всё самостоятельно. Ты меня понял? – парень кивнул в знак согласия. – Вы давно с Олесей встречаетесь?

– Официально полгода, а так с раннего детства общались, дружили. У нас планы были – вместе потом жить. Я… Она нравилась мне очень, – Ева чувствовала, как нарастал ком отчаяния и горя у него в горле, чувствовала, что он из последних сил держался. Она осознавала, что у этого молодого человека сейчас отняли его последние мечты. – Олеся хорошая… Была. А это точно, точно она? Может, вы ошиблись? Такое бывает, я слышал…

– Не в этот раз. Скажи, почему она так часто сбегала?

– Нравилось чувствовать свободу. Так она говорила. Тут все сбегали хоть раз, но если есть мозги, то возвращались.

– Почему она сбежала последний раз, почему тебя с собой не позвала?

– Она сказала, что на два дня сбежит, побродит и вернётся. Сказала, чтобы я не волновался и что всё будет хорошо. Я и не волновался два дня, а потом тревогу забил, но разве этих, – он махнул головой в сторону здания, – переубедишь?

– А ты не замечал изменений в её поведении в последнее время?

– Нет, она всегда была немного весёлая, немного грустная. Ну, может, последний год чуть грустнее. Хорошая девчонка, даже в церковь как-то ходила.

– В церковь? – словно электрическим током пронзили эти слова Тайнову. – А в какую именно церковь, она не говорила? Православная или католическая?

– Нет. Она просто разок упомянула, что в церковь особую заходила, куда всех пускают, что там все добрые и понимающие. Кормили. Но это раз всего было, а потом она больше об этом не говорила.

– Может, замечал около неё кого-то подозрительного?

– Нет, её никто никогда не навещал, да и она об этом мне не рассказывала.

– Может, ей угрожали? Или у местных ребят зуб был?

– Нет, у ребят точно нет, а вот воспитатели… Хотя… Нет. Здесь все бабы в основном. Она тихая в этом плане была, никого не доставала, поэтому её тоже никто не трогал.

– Мне Лена сказала, что она стихи писала. Ты покажешь мне, где её кровать или тумбочка для личных вещей?

– Да, конечно, – они изменили свой маршрут и направились в сторону входа в детский дом. Мальчик некоторое время молчал, а потом посмотрел Еве в глаза и сказал: – Найдите его, пожалуйста. Она не заслужила этого.

Ева никогда не давала обещаний, тем более когда не могла их выполнить, поэтому нашла наиболее подходящие в этой ситуации слова:

– Я постараюсь.

У входа их ждал конвой, состоящий из уже знакомой воспитательницы и директора Веры Ивановны. Женщины уже успели переодеться в тёплую верхнюю одежду, как нельзя лучше подходящую для такой весны.

– Следователь Тайнова, мы можем чем-нибудь ещё вам помочь?

– Конечно, я конфискую все личные вещи Ивановой Олеси для дальнейшего расследования. Вы должны проследовать со мной в качестве понятых.

* * *

На момент её возвращения домой часы показывали одиннадцать вечера. От мучащей боли и усталости она почти не могла дышать. Есть не хотелось, хотя за весь день она так и не успела перекусить. На автомате Тайнова прошла на кухню и щёлкнула выключатель электрического чайника. Кофе – единственное, что сейчас помогло бы расслабиться и собрать мысли в более или менее упорядоченную кучу.

С горячим кофе в полумраке квартиры Ева сидела за столом и смотрела на лежащие там фотографию и дешёвенький блокнот, который можно было купить в любом канцелярском магазине города. Тайнова сделал глоток обжигающего напитка, закинула нагие ноги на подлокотник кресла и открыла блокнот. В нём она нашла написанные от руки стихи, посвящённые природе, друзьям, любимому. Она бегло просматривала наивные строки, пока взгляд не наткнулся на что-то странное и более интересное, а именно два последних четверостишия. Они явно отличались от других: во-первых, несколько страниц перед этими стихами были пустыми, как будто специально для чего-то оставленные; во-вторых, сами четверостишия были несколько раз обведены фломастером розового цвета, что выглядело как импровизированная рамка. Автор явно хотел их выделить. Тайнова попыталась вчитаться в стихи.

Первое:

 
«Он мягкий и чистый,
В глаза мне посмотрит
И нежной ладонью
Грехи мои смоет».
 

И второе:

 
«В глазах его
Я вижу свет.
Иисус придёт,
Спасенье есть!»
 

«Спасенье есть? Он? Кто он? Спасенье. Не спас он тебя, – вслух произнесла Ева. Не отдавая себе отчёта, она встала с кресла и, словно хищник, запертый в клетке, принялась ходить взад-вперёд по гостиной. – Он? Кто же тот мужчина, в глазах которого ты свет видела? Это не Гена, это не про него ты писала. Иисус? Нет. Нежной ладонью… Он мягкий… Это человек из плоти и крови. Так кто он? Ну, дай же мне зацепку. Почему ты имя его не записала? Куда ты меня ведёшь? Что ты говоришь мне своими стихами? Я не понимаю! Это ты одержима или он одержим? Ты один раз сходила в эту церковь? Сколько раз ты была там? Или это не церковь вовсе? Ты побывала в этой церкви и через год после этого написала стихи, наполненные религиозным смыслом, стала грустнее, и наконец твоё тело находят недалеко от католической церкви. Это связь? Это подсказка? Это тот священник с проповедями про огонь в глазах? Возможно. Тогда при чём здесь «Чёрный георгин», «Хирург»? Не доказано, что в этих делах была религиозная подоплёка, да и зачем так заморачиваться и имитировать убийства из прошлого? Здесь что-то другое, но что? А вторая жертва? Она ходила в церковь? Была религиозна? – Ева взглянула на часы – время было глубоко за полночь. – Звонить Громову уже поздно. Они знают? Они спрашивали? А вдруг дела не связаны? Вдруг я не права?»

Ева открыла дверь в спальню и подошла к доске расследования своей жизни, доске расследования той ночи. Она смотрела на фотографию своей мамы в центре паутины красных и зелёных лент, ведущих от одной фотографии к другой, от одного куска газетной вырезки к другому. В такие моменты эта стена помогала ей найти уверенность в себе. Тайнова смотрела на нераскрытое, на самое странное дело своей жизни и убеждалась, что больше не допустит нераскрытых убийств, больше не позволит себе что-то упустить, что-то забыть.

«Нет. Я права, – она дотронулась до фотографии улыбающейся красивой женщины. – Ведь я права, мама?»

Безмолвный ответ скрыла ночь.

* * *

Иногда Еве казалось, что Морфей её ненавидит. Он либо вообще не приходил, либо одаривал кошмарами. Она и сама не знала, что хуже. Мысли перемешивались, сплетались в паутину из фраз, дел и поступков, а она как маленькая мушка неистово билась в ней, пытаясь выбраться, но всё больше и больше погружалась в вязкий капкан.

Температура не спадала, а горло уже горело огнём. С ног до головы Ева покрылась холодным липким потом, от чего злилась ещё больше. Обессиленная, больная и истощённая от голодания Ева встала с кровати и пошла в ванную комнату, чтобы попытаться смыть с себя злость.

На полусогнутых ватных ногах она почти ползком добралась до крана со спасительной прохладной водой, почти открыла его, почти умылась, когда услышала раздражающе громкий звонок сотового телефона.

Во мраке квартиры, спотыкаясь и ругаясь, девушка на звук нащупала около прикроватного столика телефон.

– Следователь Тайнова слушает.

– Ева Александровна, здравствуйте! – девушка узнала голос Астахова. – Я понимаю, что время пять утра, но тебе… Вам… Да какого хера, тебе это понравится. Ты же любишь всю эту непонятную чертовщину. Записывай адрес и приезжай как можно быстрее.

* * *

Погода поменялась, стало заметно теплее. Ливень утих, а пронизывающий ветер сменился на лёгкий тёплый бриз. Тайнова стояла возле дежурной машины ППС в кожаной куртке, чёрной майке и обтягивающих чёрных джинсах. Из подъезда вышел хорошо знакомый ей оперуполномоченный Зобов Денис Владимирович. Странный персонаж. Он был хорош собой и знал об этом, но его внешняя привлекательность никак не влияла на его умственные способности. Ева работала с ним один раз и до сих пор считала его одним из лучших сотрудников убойного отдела полиции. Ему тридцать шесть лет, не женат, детей не имеет. Рост 189–192 сантиметра, атлетически сложённый обладатель широких плеч. Чёрные волосы, карие глаза, лицо покрывала чёрная щетина. Ничего особенного, но что-то в нём было не так.

Ева договорила с патрульным и пошла навстречу оперуполномоченному. Он улыбался во все свои тридцать два белых зуба, отвечать взаимной улыбкой у Тайновой просто не было сил.

– Здравствуй, Зобов, давай без званий, обрисуешь, что такого ужасного произошло, что меня сюда позвали?

– Лучше сама посмотри. Пойдём, я покажу тебе, где квартира. Астахов с потерпевшей разговаривает, которая банку нашла.

– Какую банку?

– Криминалисты работают, они хотели забрать, но мы попросили подождать до твоего приезда.

Ева зашла в квартиру, заполненную людьми в форме и без. Здесь были и участковый, и криминалисты, и сотрудник патрульно-постовой службы. В зале Тайнова заметила пожилую женщину, о чём-то разговаривающую со следователем Астаховым.

– Зачем он приехал? – Тайнова кивком головы указала на Астахова и прошла дальше по коридору.

– Я его вызвал. Он предупредил всех: если найдём что-то необычное, совсем необычное, чтобы ему сразу звонили.

После всех приветствий Зобов проводил Еву на кухню. На голубоватом столе, расцветка которого лишь слегка напоминала цвет морской волны, на газете лежала отрубленная человеческая рука и рядом на таком же куске газеты стояла банка, наполненная чем-то непонятным. С немым вопросом Ева посмотрела на Зобова.

– Тушёнка. В банке тушёнка, – ответил на немой вопрос Зобов.

– А на столе рука. Спасибо, капитан. Что тут происходит? – от увиденного зрелища сонливость и усталость Евы как рукой сняло.

– Гражданка Рахманинова, прогуливаясь с собакой, нашла на улице стеклянную банку с тушёнкой. Она решила, что её, банку, оставили для бездомных кошек или собак. На тот момент банка была закрыта. Рахманинова забрала банку домой, для того чтобы покормить своего домашнего питомца. Когда уже дома она открыла банку, то обнаружила в ней человеческую руку. После чего она незамедлительно позвонила в полицию. Вот мы здесь. Что скажешь? У нас что, новый Спесивцев объявился?

Ева подошла поближе к столу.

– Факт каннибализма Спесивцева так и не был доказан, возможно, он скармливал трупы своих жертв собакам, но уж точно рагу не готовил, думаю, это больше похоже на Фиша.

– Тушёнку.

– Что? – переспросила Ева.

– Не рагу, а тушёнку, – уточнил Денис. – Фиш? Это американский маньяк девятнадцатого века, он ещё полиции сказал, что из ребёнка тушёнку приготовил и съел?

– Да, громкое заявление. Только не тушёнку, а рагу. И в банке рагу. Рагу готовится из мяса и овощей, а тушёнка – это вареное консервированное мясо. В банке овощи, значит, это рагу. Но рука точно не ребёнка, больше на руку зрелого мужчины похожа, но это уже патологоанатому определять.

– Так что, у нас новый Фиш?

– Нет, не Фиш, кто-то пострашнее…

Разговаривающие не заметили, что на кухне последние две минуты стоял третий и с ужасом слушал их обсуждения, не смея вмешиваться.

– Господа, если вы закончили обсуждать кулинарные изыски, то я хотел бы как-то сдвинуть с места расследование, – Астахов на минуту перевёл внимание и обратился к участковому. – Везите даму к нам в отдел, снимите отпечатки пальчиков, завтра пойдём искать, где она эту банку обнаружила. Ева, насмотрелась? – Тайнова утвердительно кивнула. – Господа криминалисты, сворачивайтесь, увозите всё на анализы, нужны отпечатки, мы вам потом предоставим отпечатки гражданки Рахманиновой для исключения, не задерживайте отчёт. Ева, Денис, выйдем на улицу, поговорим.

– Что скажешь? – Астахов, разворачивая обёртку от миниатюрной плитки шоколада, обратился к Еве. – Странно, да? У меня лично на практике такого не было.

– Я не буду тянуть быка за рога и скажу прямо: вам Громов вчера не звонил?

– Громов? Это из Кировского? Нет, а что?

– У нас серийный убийца. И твой, извините, ваш, – обращаясь также к Зобову, исправилась Ева, – ваш случай основательно доказывает это. У нас подражатель, имитатор, называйте, как хотите. Третий случай за две недели. Это колоссальная скорость.

– Как и у тебя: скорость – что надо! Что за серийник? Ты давай успокойся, а то выглядишь неважно. Мы, следователи, слово «серия» не любим. Это явление страшное…

– А руки в тушёнке – частое явление? – переспросила Ева.

– В рагу, – перебил Еву капитан Зобов.

– Что? – недоумевающе посмотрела на Зобова Тайнова.

– В рагу. Тушёнка и рагу – это разные блюда. Тушёнка состоит только из мяса, а для того чтобы приготовить рагу, нам необходимы овощи, корнеплоды, например картошка, и мясо, например человеческая рука.

– Денис?! – возмущённо крикнул Астахов.

– Просто для Евы Александровны этот факт очень важен, я решил уточнить.

– Молодец, Зобов, – Ева отвернулась от Дениса и стала общаться непосредственно с Астаховым.

– Давайте подождём отпечатки пальцев, – доедая шоколад, парировал Астахов.

– Не будет у тебя никаких отпечатков, – не сдавалась Тайнова. – Если ты про отпечатки с банки, поверь мне: она чистая как слеза. Если ты про отпечатки с руки, то мне одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять, что там уровень мацерации такой, что хрен определишь хоть что-нибудь, не говоря уж об отпечатках.

– У тебя есть ещё какая-то информация? Я правильно понимаю?

– Есть, – Ева достала телефон из кармана куртки. – Я звоню Астову.

– Астову?! – в один голос удивлённо произнесли оба мужчины.

– Господа, мы в дерьме! – на бегу прокричала Ева, уже приближаясь к своей машине.