© Авторы, 2016 © Шиповалова Л. В., отв. ред., 2016

© Фонд развития конфликтологии, 2016

Предисловие

Требование эффективности, очевидно, представляет собой вызов для современной научной деятельности. Ответ научного сообщества на него далеко не однозначен. Это может быть и радикальное отрицание осмысленности этого требования, того, что оно имеет существенное отношение к науке самой по себе. Это может быть и приспособление к его актуальным формам, скрывающее опасение за искажение при этом собственных целей науки. Авторы данного текста предлагают проблематизацию требования эффективности: описание его неоднозначности и исторической конкретности, а также раскрытие его необходимой связи с научной деятельностью, существующей в обществе, и с трудом мыслимой в качестве «свободной от него».

Переосмысление эффективности научной деятельности состоит в привлечении внимания к тому ее смыслу, который выходит за рамки экономического дискурса, сравнивающего вложения и результаты. Широкий смысл эффективности включает способность производить воздействие как на сколь угодно далекого от понимания содержания научных исследований Другого, так и на саму науку, получающую импульсы развития благодаря теоретическим исследованиям или экспериментальным разработкам. Так понятая эффективность оказывается необходимым контекстом развития науки, начиная с ее утверждения в качестве социального института; такой смысл эффективности включается в признаваемые практически повсеместно критерии научности. Различие «объектов» воздействия науки позволяет говорить о когнитивной (интерналистской) и социальной (экстерналистской) эффективности, отношение между которыми вряд ли следует истолковывать иерархически. То зеркало, в которое по преимуществу желает смотреться наука, узнавая себя в качестве стремления к познанию, не ровнее и не чище зазеркалья общественных интересов, в которые она с необходимостью вплетена. Сам же переход в зазеркалье оказывается не таким сложным и фантастическим, как представлялось в период очевидной значимости бинарной оппозиции интернализма / экстернализма. Убеждение, которое в той или иной степени разделяют авторы, состоит в том, что без учета этой способности производить общественный эффект, а также многообразных необходимых социальных связей научных институций, понимание научной деятельности, так же как и человеческой деятельности вообще, будет не полным.

Однако работа с широким смыслом эффективности не предполагает слепоты по отношению к тем «превращенными формами», которые она приобретает в современности. Требование эффективности воспринимается исключительно в качестве внешнего, чуждого, соотносимого с невнимательным к нуждам научного сообщества администрированием, и довлеющими универсальными критериями, применяемыми без учета контекста. В этом требовании утилитаризм потребляющих результаты научных исследований аутсайдеров и управляющих наукой менеджеров представляет собой угрозу автономии научного поиска. Кто несет ответственность за то кризисное состояние, в котором оказывается наука, ведомая этими внешними требованиями? Как объяснить то удивительное превращение, которое случается с эффективностью? В решении этих вопросов авторы предлагают уйти от магистрального пути простого отрицания. Конструктивная критика современного требования эффективности предполагает, во-первых, понимание меры собственной ответственности науки за возникновение таких превращенных форм, и, во-вторых, продумывание в данной ситуации стратегий действия как собственных, так и тех, которые научное сообщество может предложить управляющим наукой структурам. Немаловажную роль при этом играют уроки истории, которые не так просты, как иногда хочется видеть тем, кто настаивает на возможности помещения научной деятельности в башню из слоновой кости.

Авторы не претендуют на исчерпывающее понимание особенностей институциональных взаимодействий науки в прошлом и в современности, на абсолютную адекватность в описании научной эффективности и ее превращений, на полноту разработанных стратегий конструктивной критики используемых критериев. Считая актуальной проблему эффективности научной деятельности и признавая собственную ответственность за ее решение, они приглашают читателя присоединиться к ним на пути ее философского и исторического исследования.

Необходимо выразить благодарность организациям, без поддержки которых данное исследование было бы невозможным: РГНФ, который поддержал проект «Проблема эффективности научных исследований. Философский и исторический контексты», а также Ресурсный центр СПбГУ «Центр Социологических и Интернет-исследований», на базе которого проводился опрос сотрудников СПбГУ. Результаты этого опроса отчасти уже были представлены в первом разделе. Также хотелось поблагодарить коллег СПбГУ, Центра социолого-науковедческих исследований СПбФ ИИЕТ РАН, философского факультета МГУ и других организаций, с которыми обсуждались темы, представленные в данном тексте.

Л. В. Шиповалова

Раздел I
Зеркало и зазеркалье научной деятельности

Глава 1
Наука – между эффективностью и свободой^[1]

© Шиповалова Лада Владимировна – доктор философских наук, доцент, Санкт- Петербургский государственный университет; е-mail: ladaship@ gmail.com

В заглавии обозначены два способа определения научной деятельности, два предиката того, что понимается под наукой в современности, которые в некотором смысле противоречат друг другу, отсылая к гетерономии и автономии воли. Эти предикаты задают два противоречащих друг другу дискурса – управляющего наукой менеджмента, выдвигающего первое требование, и научного сообщества, настаивающего на исключительной значимости второго. Они репрезентируют исследования на основании различных интересов, вступающих в противостояние за главенство и объективную значимость одного из них. Развитие борьбы «за адекватное понимание науки» определяется во многом абстрактным противостоянием этих интересов, и, соответственно, принципиальным различием позиций их субъектов. В контексте такого противостояния все разговоры о «конструктивном взаимодействии» обречены на то, чтобы оставаться лишь разговорами, до тех пор пока не будет указан субъект всеобщего интереса, существующего до разделения на «мое и твое», который за это взаимодействие может взять ответственность. Таким субъектом может быть именно научное сообщество, однако идентифицирующее себя не в альтернативе дискурсу эффективности, но в связи с ним. Тогда наука окажется не спорным полем интересов, но деятельностью, необходимо включающей в себя противоречие между эффективностью и свободой, а само это противоречие станет тем, что препятствует развитию науки только в том случае, когда оно понимается абстрактно. Конструирование такого субъекта, определение условий его возможности, можно считать главной целью данной главы.

Однако видимость противопоставления эффективности и свободы – естественная иллюзия, и возникает она с необходимостью в развитии самой научной деятельности. Потому разоблачение абстрактного противостояния указанных предикатов научности связано с прояснением условий его возникновения. Эта своего рода генеалогия проблемы представляет собой вторую цель. Третья – описание условий того, что спор научного разума, раздираемого противоречием между эффективностью и свободой, может трансформироваться в источник развития науки. Движение к этим целям будет предваряться ответом на два существенных подозрения: в морализаторстве и в выстраивании очередной утопии, которая, являясь движущей вперед силой, тем не менее остается при частичной значимости собственных интересов, претендующих на тотальный характер. Ответ на них будет определять используемый метод.

Первое подозрение определяется претензией современных исследований науки на исключительно дескриптивный характер собственной деятельности. В этом смысле они противопоставляют себя традиционной философии науки, предписывающей нормативную определенность научному знанию. Признавая относительную правоту этой претензии, мы будем стараться «следовать за учеными», апеллируя к их собственным практикам, в которых обнаруживается пересечение двух стратегий – ответ на вызов эффективности и верность идее автономии. Следует, однако, заметить, что любой опыт, и опыт дескрипции в том числе, чреват нормативностью и претендует на то, чтобы задавать правила; протест против этого – слепота относительно оснований собственной деятельности. Ответ на второе подозрение связан с первым: этот текст представляет собой опыт философского прояснения оснований научной деятельности, происходящий из настоятельной необходимости этого. Он может быть истолкован как возможный жест исследований науки, определяющих собственную позицию на пересечении контекстов эффективности и свободы.

* * *

Путь, которым мы предлагаем идти в прояснении статуса современной науки может быть назван введением в проблему^[2]. Проблема возникает тогда, когда определяемый субъект оказывается в ситуации раскола и не-самотождественности, потому что в его определение вводится противоречие, а его существование описывается как конфликт онтологических допущений^[3].

Тогда то, что выступало исключительно в качестве препятствия или внешнего, чуждого определения, обнаруживается, так же как задающее собственную идентичность^[4]. Введение в проблему современной научной деятельности предполагает понимание того, что конфликт между эффективностью и свободой – это не различие между собственным и чуждым определением; понимание того, что его невозможно разрешить путем принятия одной из сторон противоречия и отрицания другой, поскольку это будет означать отсутствие внимания к их равной значимости для научного субъекта. То есть процедура введения в проблему трансформирует, расширяя, понимание научного субъекта, предлагая его иную сборку, которая может служить основанием его действий. Именно это определение иного порядка действий в ситуации проблемы должно быть итогом пути.

Однако действительно ли возможно такое ведение в проблему современной науки? Можно ли приписать научной деятельности самой по себе такие противоречащие друг другу предикаты? Ведь в характеристике эффективности речь идет об интересах Другого, во внимание принимаются исключительно результаты исследования, представляемые иным социальным субъектам, для того чтобы оправдать существование научной деятельности в системе общественного разделения труда. Причем этим субъектам может быть не ясен, а также принципиально безразличен, смысл собственно научных проблем. Главное требование эффективности – значение результата и понятность этого значения по преимуществу в контексте его использования. Такого рода «легитимация исследования через результативность»^[5] становится преобладающей тогда, когда наука оказывается одним из социальных институтов, связанных с другими внешним образом, исключительно событием обмена благами, ценность которых тем выше, чем больше потребителей они удовлетворяют. Можно ли такое требование эффективности и результативности непосредственно связывать с собственными интересами научного сообщества? Не является ли очевидным внешний, привходящий, характер этих требований?

В противоположность им автономная исследовательская работа, по сути, определяется внутренним экзистенциальным мотивом ученого, движима им. «Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимаются художник, поэт и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни»^[6]. Пафос великого физика, говорящего о мотиве научного творчества, может быть понятен любому ученому, считающему свою работу делом всей жизни, а не только наилучшим способом проявить интеллектуальные способности или заработать средства для поддержания существования на должном уровне, следуя «утилитарным целям».

Истолкованные таким образом концепты эффективности и свободы не дают основания говорить о проблеме научной деятельности, определяющейся в контексте их противостояния. Напряжение между творческим исследованием, осуществляющемся в «одиночестве и свободе»^[7], с одной стороны, и «необходимостью» утверждать такой способ идентификации в глазах сколь угодно далекого от науки Другого – с другой, можно снять указанием на внешний характер этой «необходимости», а также отрицанием значимости взглядов и дискурса аутсайдеров для автономного научного творчества.

Здесь стоит высказать предположение о том, не оказались ли понятия свободы и эффективности истолкованы слишком узко, что и стало условием их абстрактного противопоставления? Не претендуя на полный анализ концептов, выскажем несколько соображений, имеющих отношение к истории употребления терминов, которые сделают возможным расширение их смысла.

В современном языке, в том числе в языке, оценивающем науку, стало привычным использовать эффективность, в отличие от концепта результативности и в дополнение к нему. Речь идет при этом о сравнительной характеристике изменяющейся системы: эффективность определяется как отношение дохода (полезного результата) к затратам (использованным ресурсам) и имеет по преимуществу экономический окрас, связанный с максимизацией прибыли. Однако кажущееся само собой разумеющимся употребление термина эффективности в современности стало таковым совсем недавно. Анализ истоков англоязычного словоупотребления показывает, что в своем экономическом звучании, оказываясь симптомом властных претензий экономического дискурса, он начинает использоваться только с начала XX века. До этого сходные по звучанию термины употребляются таким образом, что дают возможность понять эффективность в широком смысле. При этом она соотносится с результатом деятельности, влияющей на другой объект; с впечатлением, производимым на кого-то; с действием, достигающим предположенную (собственную) цель; с силой, причиной, способностью производить результат; а также с существованием в качестве агента, производящего воздействие^[8]. Анализ словоупотребления, конечно, не является достаточным способом доказательства, однако он дает повод к широкому взгляду на интересующий нас концепт. В данном случае он позволяет предположить, что экономический смысл, включающий внешнюю оценку произведенного действия, является вторичным по отношению к содержанию самого производимого действия, которое осуществляется в силу некоторой внутренней необходимости и включает в себя достижение результата, влияющего на Другого. Этот широкий первоначальный смысл эффективности может быть определен в самом общем виде как способность к практическому действию, производящему результат, имеющему значение для другого субъекта, а также как необходимая результативность собственного действия, воздействующего на Другого. Иначе говоря, концепт эффективности включает силу, позволяющую достигать цели, а также воздействие на Другого, с чем связывается достижение этих целей.

Учитывая этот широкий смысл, уже сложно обойтись, определяя научную деятельность, без этой, на первый взгляд, чуждой характеристики, противостоящей автономии научного поиска. Становится очевидным, что суждение, основанное на таком первом взгляде, достаточно лукаво. И дело не в том, что другие субъекты нужны ученому в силу финансовой необходимости, в силу того, что его исследования невозможны без сложных лабораторных установок, компьютерных программ, без должного уровня полученного образования и включения в информационное пространство научного сообщества^[9]. И не в том, что если настаивать на окончательности противопоставления эффективности и свободы, то в «испытании сил» в пространстве реализации научной политики «энтузиазм управленческих структур», владеющих дискурсом эффективности, очевидно, побеждает «тревогу академического профессионала», на долю дискурса которого остаются «алармистские сентенции», предрекающие смерть Академии и Университета^[10]