© А. Кузьмин. Иллюстрации, 2015,
© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2017
– Теперь только пробраться сквозь кусты, и отдохнем. Хорошее местечко там знаю. Увидишь вот.
Митька уверенно свернул с дороги на тропинку, едва заметной полоской вившуюся среди густых зарослей ольшаника. В белой ночной мути терялись очертания кустарника, и он казался бесформенной плотной массой, приникшей к земле. Тропинку трудно было разглядеть среди кустов, но это не мешало Митьке двигаться вполне уверенно: он шел, почти не приглядываясь к дороге, как человек, хорошо знакомый с местностью. Не оборачиваясь на ходу, он говорил:
– Тут я в прошлый год целый месяц прожил. Место, брат, роскошь, да и только… Шикарно тут… Сам увидишь – вот погоди… Шевелись, Красавчик, теперь уж скоро.
Красавчик «шевелился», стараясь не отставать от товарища. Но, видно, он меньше Митьки привык к подобным дорогам. В то время как Митька беззаботно двигался вперед, Красавчик поминутно спотыкался о корни, до того зашибая ноги, что приходилось закусывать губу от боли. Он останавливался на секунду потереть ушибленное место и тогда почти терял из виду фигуру Митьки, пропадавшую среди мглы белой ночи и кустов. Красавчик с трудом нагонял товарища, что было почти не под силу усталым ногам.
– Иди ты потише! – не выдержал он наконец.
Митька обернулся.
– Устал здорово? – сочувственно спросил он. – Потерпи немного, сейчас дойдем… Скоро уже…
И сбавил шагу. Красавчик молча шел за ним. Митька ступал почти неслышно, и ноги его тонули в сумраке тропинки: казалось, не он шел, а плыло его туловище среди какой-то плотной темно-серой массы, покачиваясь и колеблясь, словно челнок на зыби.
Шли с полчаса. Красавчик поминутно перекидывал с плеча на плечо тощую котомку. Она была почти пуста, но все-таки сильно тяготила плечи, нывшие, словно после побоев. Наконец Митька воскликнул:
– Пришли, Миша!
Красавчик вздохнул полной грудью и одним прыжком нагнал товарища.
Заросли расступились перед ними, образуя небольшую площадку, ограниченную крутым обрывом. Глубину обрыва заполнял седой сумрак, и ничего нельзя было разобрать внизу. Только какой-то невнятный нежный ропот долетал оттуда, словно перешептывались в глубине оврага бледные призраки ночи. Красавчик прислушался к шуму.
– Речка?
– Ручей. В нем голавлей много поутру наловим. А теперь давай-ка костер разводить.
Красавчик кинул на траву сумку и нехотя пошел за приятелем собирать топливо. Он страшно устал: все тело так и ломило, а ноги отказывались повиноваться и были тяжелы, точно свинцовые. Митька тоже чувствовал сильную усталость, но бодрился и, собрав остаток сил, принялся за работу. Только треск пошел по кустам, вспугивая спящих птиц. Пример товарища заразил Красавчика, и вскоре внушительная куча хвороста была на площадке.
Митька принялся разжигать костер, Красавчик лег возле него на траву.
Роса приятно освежала вспотевшее, горевшее от долгой ходьбы тело, и мальчик с наслаждением прижался лицом к траве, чувствуя приятную негу, разливавшуюся по членам. С ног точно тяжесть спадала. Казалось, будто за день на них постепенно наматывался пройденный путь и теперь отпускал понемногу, рождая истому.
Вспыхнул огонек. Затрещали сухие ветки… Неуверенно заскользили по хворосту язычки пламени, точно нащупывая и пробуя добычу… Потом потянулись выше, разбежались вокруг кучи хвороста и, соединяясь, поднялись кверху трепещущим огненным столбиком. Светлый отблеск заиграл на траве и кустах, сорвав с них призрачный покров белой ночи.
Митька подкинул в костер еще охапку хвороста и улегся на траву.
– Тут мы и поживем немного. Как думаешь? – спросил он.
– Мне все равно.
– Мне тоже… Ужинать будем?
Красавчику было не до ужина. От усталости клонило ко сну. Веки слипались сами собой. Он еле расслышал вопрос приятеля и вымолвил, поборов на секунду дрему:
– Завтра…
Митька засмеялся.
– Завтра? Ну, до ужина-то не дотерпишь… Так не хочешь, Красавчик, а?
Красавчик не ответил. Невнятно как-то прозвучали слова Митьки его затуманенному слуху. Он хотел было переспросить, но желание это мигом пропало и лишь легкий вздох вылетел из груди. Мальчика сковал крепкий сон.
С минуту Митька глядел на уснувшего. Хмурая ласка светилась в его глазах, и губы слегка улыбались. Потом его самого начало клонить ко сну. Митька зевнул. Потянулся было к котомке с провизией, но, видно, раздумал ужинать, махнул рукой, примостился возле Красавчика и вскоре уснул.
Тихо стало на площадке. Прыгали и извивались мелкие тревожные тени вокруг костра, потрескивало пламя, и из оврага доносился невнятный говор струек воды. Саван белой ночи стал гуще, плотнее. Слепая мгла прочно присосалась к земле, опутав ее покровом загадки.
И Митька, и Красавчик были бездомными бродягами, несмотря на то что Митьке было 12 лет, а Красавчику едва минуло 11. Митька остался сиротой четырех лет от роду и сохранил о родителях лишь смутное воспоминание. Что касается Красавчика, то он вообще не мог с уверенностью сказать, были ли у него когда-нибудь родители. С тех пор, как он стал помнить себя, он знал лишь горбатую старуху со злым хищным лицом, вечно грязную и полупьяную. Ее он называл теткой Палашей. Так ее звали и еще несколько ребят, живших у нее. Митька тоже. За глаза дети звали старуху Крысой.
Обитала Крыса в громадном каменном доме, укрывшемся в узеньком грязном переулке. Дом был мрачный, старый, с потрескавшимися и облупленными стенами. За домом издавна установилась плохая репутация, и полиции частенько приходилось заглядывать в его трущобы. И нельзя сказать, чтобы посещения эти нравились обитателям дома: они далеко не ладили с полицией.
В грязных конурах дома ютилась нищета, наряду с преступлением. Нищие, искусно разыгрывающие калек, воры, грабители и даже убийцы находили себе приют в «Пироговской лавре», как называли сами жильцы свое огромное логово. Случалось даже беглым каторжникам скрываться от преследований в Пироговской лавре, и это нисколько не стесняло ее обитателей, – наоборот, каждый из них был готов помочь чем угодно этим отверженным и досадить полиции.
Старая Крыса пользовалась большой известностью в Пироговской лавре. Половина населения дома нуждалась в ее услугах, так как она охотно покупала краденые вещи и замечательно ловко сбывала их.
Помимо скупки краденого Крыса промышляла также и нищенством. Сама она, впрочем, не собирала милостыню: для этого у нее было около дюжины мальчиков и девочек. Большинство из них были отданы Крысе самими родителями за известную помесячную плату, но были и сироты вроде Красавчика, за которых Крыса никому не давала отчета.
Ребятишки с утра выгонялись на улицу и к вечеру должны были доставить старухе определенную сумму. Если случалось кому-нибудь из маленьких рабов Крысы не добрать хотя бы нескольких копеек, Крыса жестоко избивала несчастного. Плеть у нее была казачья, а рука тяжелая.
Один Митька занимал в квартире Крысы особенное положение. Он был вольным жильцом у нее. Презирая и ненавидя старуху, он все-таки вынужден был жить у нее, так как некуда было деться. Несмотря на юный возраст, у Митьки были уже серьезные счеты с полицией. Он бежал из тюрьмы для малолетних, куда попал за какую-то кражу, и поселился у Крысы, так как жить у нее было безопасно. Старуха умела устраиваться таким образом, что полиция ее не беспокоила. Митьке это было на руку.
Для Крысы, в свою очередь, Митька был выгодным жильцом. Она боялась, как бы Митька не покинул ее, и угождала ему насколько могла.
Митька промышлял воровством. Выросший среди подонков общества, он еще в раннем детстве постиг все тайны сложного и опасного ремесла воров-карманников и пользовался среди них довольно большой известностью под кличкой Митьки-Шманалы[1].
К нищенству Митька питал глубокое презрение. Собирать милостыню, как это делали ребятишки Крысы, было в его глазах делом, недостойным мужчины. Поэтому к сожителям своим по квартире он относился свысока и постоянно держался в стороне от них, точно аристократ какой-то, случайно попавший в дурное общество. Только к Красавчику проявлял он некоторую симпатию. Влекла ли его к нему природная мягкость и нежность мальчика или другое что, – трудно сказать. Только Митька почти с первого дня водворения у Крысы взял его под свою опеку, и нельзя сказать, чтобы опека эта была шуточной.
Красавчику хуже всех жилось у Крысы. Нежный, хрупкий и беззащитный мальчик терпел постоянно обиды от товарищей, да и от старухи ему доставалось больше, чем другим.
Он довольно равнодушно сносил побои, что крайне возмущало Крысу. Кроме того, красивое лицо мальчика раздражающе действовало на старуху, а вечно-грустные, большие карие глаза приводили ее в бешенство. Вообще у Красавчика была странная наружность, не соответствующая обстановке, в которой он вращался. Временами казалось, что он походил на принца, вздумавшего прихоти ради облачиться в лохмотья и опуститься на дно жизни. Это-то и возмущало Крысу, зачастую колотившую мальчика без всякого повода. Точно хотелось старухе отвести душу на нем, выместить на красивом ребенке свое уродство, свое безобразие, с детства доставшееся ей в удел. И она издевалась над ним:
– Ишь, красавчик какой выискался! Уж я разукрашу тебя, будешь доволен!
Иногда она устраивала целые представления, к великой потехе ребятишек. Вечерком, на досуге, осушив добрую половину полштофа[2], старуха подзывала к себе Красавчика.
– Поди-ка сюда, миленький. Чтой-то я тебя день-деньской не видывала, соскучилась даже. Ну, поди же к тетке-то, племянничек родненький. Красавчик мой…
Голос у старухи звучал притворной нежностью, а глаза смеялись и скрывали в себе какой-то хищный огонек – предвкушение злорадного удовольствия.
Заслышав старуху, со всех углов квартиры начинали собираться ее маленькие обитатели, бросив «орлянку» и «три листка», так как предстоящая потеха над Красавчиком обещала куда больше удовольствия, чем эти повседневные игры.
Красавчик не спешил на зов родственницы, а старался забраться подальше, в какой-либо темный уголок, а то и вовсе выскользнуть из квартиры. А Крыса между тем жаловалась:
– Ну, видите, какой племянничек-то у меня… Нет того, чтобы подбежать к тетке, обнять да поцеловать… Прячется… Ох, горе мое!
И вздох старухи покрывался смехом восторженных слушателей – так комично разыгрывала Крыса роль любящей родственницы.
– Маешься день целый, – продолжала старуха, – рада хоть вечерком-то душу отвести с родственничком. Мишенька, где ты, родимый?
Пауза. Старуха сокрушенно качала головой и прислушивалась, точно ждала отклика.
– Не идет. Уж вы, ребятишки, разыщите мне его, а то стосковалась я.
Мальчишки только этого и ждали. Со смехом, целой оравой кидались они и волокли бледного, дрожащего всем телом мальчика к Крысе.
– Не идет, тетка Палаша, упирается!
– Упирается? Экий ведь непокорный! К тетке родной не идет!.. Где бы приголубился другой, а он нако-ся! Ну-ка давайте мне его, красавчика нашего.
Костлявые пальцы, изогнувшись, как клюв хищной птицы, вцеплялись в ухо мальчика. Начиналась потеха.
Старуха била, щипала мальчика, всячески потешаясь над ним, и прикидывалась в то же время любящей родственницей. Питомцы ее встречали громким хохотом всякую шутку старухи. Для них это было большим развлечением. Только Митька один оставался в стороне и хмурился. Трудно было сказать – жалел ли он Красавчика или ему просто не нравился этот вид забавы.
Благодаря Крысе прозвище «Красавчик» установилось за мальчиком.
В том мире, где вращался Красавчик, прозвища неизбежно даются каждому. Каждый из маленьких рабов Крысы обладал, кроме имени, еще и прозвищем, обличавшим его физические или духовные качества. Был тут Петька-Палач, Ванька-Жгут, Фронька-Чудный Месяц. Среди уличных ребят это были самые обыкновенные прозвища. Зато кличка «Красавчик» казалась сотоварищам Мишки чем-то очень смешным и даже позорным. Петька-Палач неминуемо вступил бы в драку с каждым, кто осмелился бы назвать его подобным именем. Своими прозвищами мальчишки гордились даже: им казалось, что это были самые подходящие клички для мужчин, в том смысле, в котором понимали они это достоинство. В глазах питомцев Крысы самым блестящим казалось положение Сашки-Барина, прославленного вора и громилы. Сашка-Барин был известен всему темному миру Петербурга. Знали его не только как опытного вора, но и как отчаянного ножовщика. Сашку боялись, перед Сашкой благоговели все его собратья. Сашка-Барин, кроме того, всегда отлично одевался, носил на пальцах дорогие перстни и от него пахло хорошими духами.
К Крысе Сашка-Барин частенько наведывался, чтобы сбыть кое-что из краденого. Держался он при этом как настоящий барин, приводя в восхищение несчастных ребятишек. После его ухода по углам квартиры долго велись разговоры о нем, и каждый из питомцев Крысы надеялся, что со временем займет в свете положение не хуже Сашки-Барина.
Сашка и тот обратил как-то внимание на необычное прозвище Мишки. Кличка и ему показалась забавной.
– Красавчик? А что это у вас за Красавчик появился? Этот? Ха… ха!.. – разразился смехом Сашка, вертя перед собой смущенного мальчугана.
При этом присутствовал Митька. Он недолюбливал Сашку и не благоговел перед ним, как другие. В лице Сашки-Барина он видел какого-то выскочку, опасного соперника на пути к воровской славе, к которой Митька стремился всей душой. Когда Сашка заходил к Крысе, Митька не вылезал из своего угла, наблюдая со злобой, как бесцеремонно держится Сашка. «Форсит», – думал Митька и злился и завидовал Барину. Насмешка над Красавчиком кольнула его. Ведь что бы там ни было, а Красавчик был «своим». Если Барин над ним издевается, то значит, и всех задевает. Митька вспыхнул.
– Чего пристал, Барин? – выходя на середину комнаты, вызывающе бросил он.
Это было верхом дерзости. Мальчишки, смеявшиеся вместе с Барином, замерли. Сашка и тот опешил.
Митька, с трудом сдерживая волнение, подошел к Красавчику и оттолкнул его в сторону.
– Уйди.
– А ты откуда взялся? – сердито-изумленно спросил Сашка.
– А оттуда, – указал Митька на угол, из которого только что вышел.
Глаза Митьки сверкали из-под нахмуренных бровей. Лицо горело. Всей позой он выражал дерзкий, отважный вызов.
– А, Шманала! – узнал Сашка и покраснел вдруг от досады. – Ты это чего?..
Он шагнул к Митьке, желая расправиться с ним. Митька не отступил. Только злее и решительнее стал его взор, да правая рука скользнула к левому боку, где у него всегда имелся небольшой финский нож. Сашка заметил это движение и остановился.
– Ишь ты какой! – свистнул он и уже без досады, а с любопытством посмотрел на Красавчика.
– Да, такой! Подойдешь – перо[3] в бок пущу, – и видно было, что Митька не шутит: всем обликом своим он напоминал дикую кошку, готовую броситься на врага. В глазах Сашки зажегся огонек восхищения. Он одобрительно усмехнулся.
– Молодец, Шманала, люблю таких! Толк выйдет из тебя… Только не подумай, грехом, что слабо́ мне стало: не твоему чета перья ходили на меня… А молодец ты – это правда. Понравился ты мне… Всегда так действуй.
– У тебя не спрошусь, как действовать! – отрезал Митька, отходя от Сашки с угрюмым, хмурым видом. Возбуждение у него проходило вместе с тем, как противник оценил его. Он снова забился в свой угол.
Этим дело и кончилось. В глазах товарищей Митька покрыл себя неувядаемой славой. Для Красавчика же история имела свои выгоды: даже перед Крысой Митька почему-то счел долгом заступиться за него.
– Только тронь его, старая ведьма! – подошел как-то Митька к старухе в тот момент, когда она по обыкновению вздумала было потешиться над Красавчиком.
И звучала в его голосе такая нотка, что старуха отшатнулась в испуге. Она не посмела даже бранью разразиться, а только прошипела:
– Ишь, змееныш!
– Змееныш, – спокойно согласился Митька, – а Красавчика не смей трогать. Даже если без меня тронешь – все равно потом кишки выпущу!
Крыса, видимо, испугалась. Красавчику после этого легче вздохнулось: редко осмеливалась старуха наградить его тумаком и только изощрялась в брани по его адресу.
Красавчик после этого случая почувствовал к Митьке искреннюю признательность. Незаметно она сменилась более теплым чувством, перешла в привязанность и даже в тайную любовь. Митька в глазах Мишки был теперь не только покровителем, но и героем. Он гордился его покровительством и всячески старался сойтись с ним ближе.
Всем обликом своим Митька напоминал дикую кошку, готовую броситься на врага.
Но Митька оставался вполне равнодушным и, казалось, не замечал мелких робких проявлений чувств Красавчика. По-прежнему он был холоден с ним и сторонился его, как и остальных «плакальщиков» – презрительная кличка, которой наградил Митька нищенствующую армию Крысы. Редко-редко, но и то только с глазу на глаз, перекидывался он с Красавчиком парою фраз, и тогда голос его звучал дружескими нотками, а в глазах просвечивала хмурая ласка. Так может смотреть только сильный на слабого, нуждающегося в защите.
Красавчик, хотя и вырос под опекой Крысы, однако не был похож на остальных ее питомцев.
Вокруг себя он не видел хорошего примера, никто никогда не говорил ему ни о честности, ни о других добродетелях, – но что-то чистое, жившее в его душе, мешало ему пасть, слиться с оравой наглых ребятишек, знакомых с пьянством и другими пороками.
Он никак не мог дойти до кражи. О честности, правда, Красавчик знал очень мало. Все вокруг него не только занимались кражами, но и смотрели на хорошую кражу как на подвиг. Крыса, в свою очередь, благоволила к юным карманникам. Сплошь и рядом дети приносили ей кошельки, портсигары и другие вещи, которые можно найти в карманах зазевавшегося прохожего, и Крыса брала их. За ужином воришка даже поощрялся рюмкой водки и лучшим куском.
Красавчик не мог отважиться залезть кому-либо в карман. Мешала робость, страх перед чем-то непонятным.
Нищенствуя, Красавчик тоже вел себя не так, как другие. Несмотря на долгую практику, он не мог осмелиться выклянчивать подачку. Обычно выбирал он какой-нибудь уголок и молча провожал прохожих печальным взглядом. Красивое грустное личико обращало на себя внимание. Ему охотно подавали милостыню, и редко возвращался Красавчик домой, не собрав нужной суммы.
Вообще Красавчик не подходил к логову Крысы, как белый чистый цветок не подходит к помойной яме. Ему и самому казалось иногда, что он случайно попал к Крысе. Раздумывая подолгу об этом, он доходил даже до того, что в памяти как будто пробуждалось воспоминание о чем-то другом, более отрадном и хорошем. Вспыхивала в мозгу искорка, и вырисовывалось из мрака прошлого какое-то красивое доброе лицо. Слышался даже голос, нежный и тихий, и чудился какой-то особенный приятный аромат. Но нельзя было различить в тумане милое лицо, неуловимо звучал голос и все походило на какой-то волшебный сон.
Однажды он рискнул даже спросить у Крысы о своих родителях. Старуха пытливо поглядела на него, точно стараясь узнать, с какой целью был задан вопрос. В хищных глазах ее скользнуло что-то опасливое, но горбунья сразу овладела собой.
– Отец твой – Царствие ему Небесное – братом родным мне приходился. Помер он, когда тебе и годика не было. А мать – непутевая она была – пьяная на улице подохла. Одна я у тебя, тетка родная, и осталась только.
Может быть, сироте иногда и приятно бывает узнать, что у него имеются родные, но Красавчика совсем не утешило заявление старухи – больно уж непривлекательна была его единственная родственница. Пришлось примириться, однако, и отбросить красивые грезы о призрачном прошлом.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Красавчик», автора Л. Кормчего. Данная книга имеет возрастное ограничение 12+, относится к жанрам: «Детские приключения», «Детская проза». Произведение затрагивает такие темы, как «иллюстрированное издание», «детская классика». Книга «Красавчик» была написана в 1914 и издана в 2018 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке