Цитаты из книг автора «Ксения Букша»

Снова слёзы, но видно, что от слёз этих ей не легче, что она так плакала уже много раз, плачет так уже семь лет, но почему-то не может перестать. Что-то застряло. И может быть, дело не в Тише или не только в нём.

Просто перед ней была всегда серая стенка, и никто, никакое солнце, никакие люди, не могли её повернуть по-другому. Никакие силы.

Моя дочь Ксения родилась в 1989, а умерла в 2011 году. Гвоздем, точкой отсчета моей истории будет Ксюшино знакомство с человеком по фамилии Дибок. Странная фамилия. Каким боком ни поверни, видно только профиль. Их случайное знакомство не было их первой встречей. Дибок – сын одного из моих давних, не очень близких приятелей. Друзья друзей, свой круг. И я, конечно, помнил эту фамилию. Остался в памяти и паренек, вернее, тот факт, что паренек существовал. Самого его я, как ни напрягал память, не мог вспомнить. Стертый паренек, не из заметных. Кажется, в восемьдесят шестом где-то катались с горок, смеркается, склон, и на обочине картинки возится с санками фигурка мальчика в шапке-шлеме. Лица не разобрать.

Книги да, книги всегда были в доме. Но не то чтобы мы их читали, скорее, они просто присутствовали. Предполагалось, что книги ценны. И что есть другие ценности в том же роде. Но и другие ценности тоже незримо присутствовали, не воплощаясь. Мы их как будто держали про запас, до лучших времен, как идеальную картинку: папа учит дочь кататься на роликах, мама вместе с ней раскатывает тесто для пирога. Может быть, и было пару раз, еще до того, как Ксюше исполнилось пять. А может быть, и вовсе не бывало, я это только вспоминал-воображал-ждал, ощущал как что-то прочное, что никуда не денется: вот погоди, ксюшик, заработает папа все денежки и поведет тебя, пятилетнюю, кататься в парк, и будет солнце, и наши тени будут длинные-длинные. И со всеми другими ценностями, которые мы подразумевали, было все точно так же.

– М-м! – протянул Чуров, и прозвучало это так, как Чуров никогда не звучал: по-чурбановски, презрительно, окончательно. – Давайте заявление. Но учтите, я имею право проработать ещё * * *

Муки вдруг изменились, стали острыми и приятными, долгожданными, и на следующей схватке Чуров при свете фонарика увидел перед собой остренький домик поросшей тёмными волосами макушки, как будто лепестки маленького черепа были вложены друг в друга. Последние тридцать секунд – ааа! – аааа-а-а-а-а-а!.. – и Чуров принял дочь на руки. Она выскользнула быстро, пятнистая и мокрая, как фасолина, мягкая и маленькая, и закричала, не разлепляя глаз. Байя легла, глядя в темноту почти вровень с полом, а из темноты откуда-то набежали вьюшки, искры, мигания, мерцания. Они повторялись и чередовались через равные промежутки, так же, как раньше – схватки, не давая темноте за окном оставаться слепой и густой. В комнате же и вовсе пространство сквозило светом: здесь был мобильник Чурова, ещё не севший, фонарик и свечка, которую он принёс из кухни. Было темно, но тепло.

Байя постучалась в смотровую, но навстречу ей протиснулась акушерка с листком бумаги в руке и скотчем и тут же начала приклеивать на дверь объявление: «В связи с переполнением приём 27–29 ноября не ведётся. Ближайший роддом находится по адресу: Леснозаводская улица, д. 17». Из смотровой слышались стоны. Акушерка приклеила и повернулась к народу лицом. – Так! – надрываясь, прокричала она. – У кого воды ещё не отошли, езжайте в тринадцатый, шестнадцатый и девятый! У нас переполнение. Коек нет даже в коридорах. Роды принимать некому, все заняты очень плотно, бегаем от одной роженицы к другой.

Потому что до сих пор умирал только один первичный синхрон. Один, а не оба. А другой оставался жить. Один жив, а другой умер. Поэтому в момент смерти одного из первичных синхронов происходил сильнейший сбой общего ритма, понимаешь? В результате которого и гибли все, кто на них завязан, все под синхроны. Чтобы снять этот эффект, первичные синхроны с разницей максимум в несколько секунд. Только одновременно. Тогда сбоя не возникает, подсинхроны продолжают жить дальше, и у них всё нормально.

Каждый день звонят. Задрали уже звонить. Номера меняю – звонят. Почти все про детей. Я же не ты, я терпеть не могу всяких несчастных. Если бы я был бог, я бы просто сделал сразу, чтобы все были счастливы, и всё! А так, я не бог и мне на них насрать, – сказал Чурбанов, глядя вперёд, сквозь темноту, на жёлтые окна хлебозавода. – Вот если бы мне Чуров сам позвонил и сказал бы: «Айда синхронить».

Они ещё немножко поговорили вместе, втроём, и потом Синицына и Чурбанов вышли наружу, а снаружи солнце зашло за лёгкую жаркую хмарь, но жара не ослабла, а, наоборот, сгустилась. Пыльные окна отражали белёсое небо. Телефон снова зазвонил. Чурбанов сбросил. Отвечать не хотелось.