Цитаты из книги «Чуров и Чурбанов»

Просто перед ней была всегда серая стенка, и никто, никакое солнце, никакие люди, не могли её повернуть по-другому. Никакие силы.

– М-м! – протянул Чуров, и прозвучало это так, как Чуров никогда не звучал: по-чурбановски, презрительно, окончательно. – Давайте заявление. Но учтите, я имею право проработать ещё * * *

Муки вдруг изменились, стали острыми и приятными, долгожданными, и на следующей схватке Чуров при свете фонарика увидел перед собой остренький домик поросшей тёмными волосами макушки, как будто лепестки маленького черепа были вложены друг в друга. Последние тридцать секунд – ааа! – аааа-а-а-а-а-а!.. – и Чуров принял дочь на руки. Она выскользнула быстро, пятнистая и мокрая, как фасолина, мягкая и маленькая, и закричала, не разлепляя глаз. Байя легла, глядя в темноту почти вровень с полом, а из темноты откуда-то набежали вьюшки, искры, мигания, мерцания. Они повторялись и чередовались через равные промежутки, так же, как раньше – схватки, не давая темноте за окном оставаться слепой и густой. В комнате же и вовсе пространство сквозило светом: здесь был мобильник Чурова, ещё не севший, фонарик и свечка, которую он принёс из кухни. Было темно, но тепло.

Байя постучалась в смотровую, но навстречу ей протиснулась акушерка с листком бумаги в руке и скотчем и тут же начала приклеивать на дверь объявление: «В связи с переполнением приём 27–29 ноября не ведётся. Ближайший роддом находится по адресу: Леснозаводская улица, д. 17». Из смотровой слышались стоны. Акушерка приклеила и повернулась к народу лицом. – Так! – надрываясь, прокричала она. – У кого воды ещё не отошли, езжайте в тринадцатый, шестнадцатый и девятый! У нас переполнение. Коек нет даже в коридорах. Роды принимать некому, все заняты очень плотно, бегаем от одной роженицы к другой.

Потому что до сих пор умирал только один первичный синхрон. Один, а не оба. А другой оставался жить. Один жив, а другой умер. Поэтому в момент смерти одного из первичных синхронов происходил сильнейший сбой общего ритма, понимаешь? В результате которого и гибли все, кто на них завязан, все под синхроны. Чтобы снять этот эффект, первичные синхроны с разницей максимум в несколько секунд. Только одновременно. Тогда сбоя не возникает, подсинхроны продолжают жить дальше, и у них всё нормально.

Каждый день звонят. Задрали уже звонить. Номера меняю – звонят. Почти все про детей. Я же не ты, я терпеть не могу всяких несчастных. Если бы я был бог, я бы просто сделал сразу, чтобы все были счастливы, и всё! А так, я не бог и мне на них насрать, – сказал Чурбанов, глядя вперёд, сквозь темноту, на жёлтые окна хлебозавода. – Вот если бы мне Чуров сам позвонил и сказал бы: «Айда синхронить».

Они ещё немножко поговорили вместе, втроём, и потом Синицына и Чурбанов вышли наружу, а снаружи солнце зашло за лёгкую жаркую хмарь, но жара не ослабла, а, наоборот, сгустилась. Пыльные окна отражали белёсое небо. Телефон снова зазвонил. Чурбанов сбросил. Отвечать не хотелось.

Через полтора года их знакомства Байя полюбила Чурова и захотела жить с ним вместе. Вика стала их общей дочкой. Байя никогда не вернулась туда, откуда сбежала к сестре. И часто, глядя на то, как Вика едет на велике, на её штаны с карманами, Чуров припоминал тот вечер и как будто опять не мог себе поверить.

И получал ответы: наблюдательность – это внимательность, точнее, хорошее видение, ещё точнее – умение замечать детали и складывать их в общую картину, как пазл. – Так-то оно так, да не так всё просто, – возразил им профессор. – Ведь у вас нет знания, какой именно пазл должен у вас сложиться. И поэтому иногда можно смотреть, смотреть, все глаза проглядеть и не заметить самого большого, главного и очевидного. Именно потому не заметить, что оно такое отъявленное, как будто само собой разумеется. Настоящая наблюдательность хорошего диагноста устроена поистине загадочно. Врач и не знает, что он ищет, – а всё-таки ищет. И сила, которая заставляет его искать, это не ви́дение, а слепота. Он шарит, как слепой под фонарём. Вы тоже узнаете, как это бывает, а пока просто запомните

Чурбанов смотрел на лёд, а потом он посмотрел поверх палисадника и вдруг увидел человека в чёрном пальто, но это был тот человек в чёрной куртке, который ломал ему руку. Только теперь он был в пальто того человека, которому Чурбанов ломал нос. Впрочем, это мог быть и тот человек, которому Чурбанов ломал нос, но с носом того человека, который ломал Чурбанову руку, – трудно сказать.