2. Дарен и Эбигейл

Двадцатью годами ранее

Сегодня стоял самый холодный день января ― солнце совсем скрылось, поднялся практически северный ветер, на землю падал снег. Даже одетый в теплое пальто, шапку и шарф, я всё равно чувствовал, как тело прошибает озноб.

Руки были ледяными и дрожали, глаза щипало ― они болели, как никогда, ― а ещё было невероятно трудно оставлять их открытыми.

Раньше я любил, когда выпадал снег ― это означало, что наступила пора веселья и развлечений. Игры в снежки, катание с горок, лепка снежных фигур… ― это было незабываемой частью зимы, но не самой лучшей. Не самой ценной и дорогой.

Каждый день с замиранием сердца, сидя у окна в своей комнате я ждал свою маму.

И когда улавливал знакомый звук и видел подъезжающий к особняку красный автомобиль, быстро сбегал вниз и, кое―как накинув на бегу куртку и шарф, несся к женщине, которая была для меня важнее всего на свете.

Обхватывал её талию, прижимаясь к теплому материнскому телу со всей возможной любовью и ощущал, как родные руки с такой же отдачей обнимают в ответ.

Она опускалась на корточки: целовала мои щеки, нос и лоб своими слегка прохладными губами, а затем мы вместе падали в сугроб, звонко, искренне смеялись и смотрели на чистое синее небо.

Мы делали снежных ангелов, рассказывали друг другу, как прошел наш день, мечтали изменить мир, а затем несколько минут просто молчали. Именно эти моменты были так невероятно бесценны, именно их я так бережно хранил в своём сердце, и именно благодаря им чувствовал, что обязательно сумею сделать мечты явью.

Чувствовал.

Раньше я любил, когда снег укрывал всё вокруг, но теперь мне хотелось кричать, чтобы он остановился, чтобы прекратил падать и оставил нас в покое. Чтобы перестал отдалять нас друг от друга с каждой секундой всё сильнее.

Моя мама… моя любимая мама теперь лежала там, в холодной и мокрой земле, её глаза были закрыты, а сердце не билось. «Она ушла в лучший мир» ― такими словами отец объяснил мне, почему моя мама больше никогда не сможет меня обнять.

Почему больше никогда не прижмет к своей груди, не поцелует в лоб и не скажет, как сильно любит. После этого всё изменилось.

В одно мгновение красота зимней поры, её проказы и развлечения стали казаться маленькому восьмилетнему ребенку обыкновенной иллюзией. Выдумкой. Жестокой и мучительной. От неё в груди теперь долго и невыносимо жгло. Так невыносимо, что хотелось заставить и своё сердце больше никогда не биться.

Тогда, в тот самый день, я впервые узнал, как выглядит боль.

Моя пятилетняя сестренка тихо, чтобы не нарушить покой вокруг, плакала на руках у экономки, ― она ещё хуже меня понимала, куда и почему уходит наша мама, но чувствовала, что больше никогда её не увидит. Никогда не ощутит её тепла, не услышит убаюкивающего голоса. Её всхлипы стали громче, и, не выдержав, она резко уткнулась носом в шерстяное пальто. Ласковые руки обняли девочку и сильнее прижали к себе.

Отец стоял впереди всех, около самой могилы и, слушая, как священник читал молитвенник, опустив голову, наблюдал за хлопьями снега, укрывающими слой сырой земли. Этот мужчина не плакал. Ни разу с той минуты. И он так же не проронил ни единой слезинки сейчас. Здесь. Его глаза были пустыми, ничего не выражающими, но спокойными. Такими спокойными, словно совершенно ничего не произошло. Словно это была просто очередная трудность в его жизни, которую он может решить и решит с помощью денег и власти.

Почувствовав внезапный прилив злости, я напряг скулы. Сердце готово было вот―вот разорваться от мучительного огня внутри, а ноги ― понести меня вперед.

Я хотел бить этого человека в грудь. Бить до тех пор, пока он не заплачет. Пока не докажет, что чувствует хоть что―то. Пока не докажет, что в этом нет его вины.

Пальцы уже начали сжиматься в кулак, но маленькая и теплая ладонь, внезапно скользнувшая в мою холодную и слегка дрожащую, заставила боль внутри притупиться. Гнев исчез, не оставив после себя и следа. Словно его и вовсе не существовало.

Медленно повернув голову, столкнулся с большими, карими глазами. До боли знакомыми. В них не было сожаления. Не было сочувствия, излишнего сострадания или неуместной в этот момент жалости. Они смотрели с нужной мне сейчас толикой горечи, но вместе с тем с пониманием и невероятной силой ― пока ещё не постижимой, ― силой, которая каким―то невероятным образом сумела сдержать и посадить на стальную цепь безжалостного, беспощадного Зверя, который в этот день родился в невинной душе.

Эти глаза усмирили Его. Приручили. Но лишь на время. Потому что, однажды ощутив терпкий вкус свободы, Тьма ни за что не остановится, пока не завладеет всем: и душой, и телом, и сердцем, и мыслями. Пока не погубит и не растопчет всё, что несет жизнь и любовь.

Пока не отнимет самое дорогое.

Пока окончательно не уничтожит свет.

Наши дни

Подавил непрошенные воспоминания ещё одним мощным ударом топора.

На этот раз он стал последним ― «великан» накренился, а затем с шумом рухнул на землю. Очередное срубленное дерево. Очередной день, так похожий на все остальные.

Очередные мысли, словно водоворот, раз от раза пытающиеся затянуть меня обратно в прошлое, из которого я так долго выбирался. Но так и не понял… выбрался ли?

До боли знакомые руки подняли перед лицом ёмкость с водой. Я ненадолго задержал взгляд на женщине, которая занимала в сердце такое особенное место, а затем подвинулся ближе и сделал несколько больших глотков. Меня так долго мучила жажда, что, дорвавшись, наконец, до воды, я практически целиком осушил кувшин.

– Ты совсем не отдыхаешь, ― обеспокоенно сказала Алита, опуская руки вниз.

– Не устал, ― выговорил, вновь принимаясь за дело.

– Ты перестал спать, ― на мгновение замер, но ничего не ответил. ― Долгие месяцы ты работаешь так много, как не работает ни один житель племени. Словно пытаешься извести себя…

– Ураган разрушил почти две трети поселения. И теперь я пытаюсь исправить это.

– И из―за этого же кричишь по ночам?

Ноги сами приросли к земле. Виски болезненно заныли, пытаясь снова вбросить меня в тот день. К ней. К той, мысли о которой всё это время не покидали меня ни на мгновение. И которая виделась мне каждый раз, стоило лишь закрыть глаза.

– Скажи своей матери, ― теплая рука Алиты нежно легла на плечо, ― что причиняет тебе такую боль? Что заставляет так сильно страдать? ― молчал, поэтому она продолжала. ― Ты снова от чего―то бежишь? Делаешь то же, что и двадцать лет назад?

– Со мной всё в порядке, ты зря переживаешь… ― начал было, но её рука, развернувшая моё лицо, заставила запнуться.

– Ты никогда не мог солгать мне, ― твердо, но со всей любовью сказала Алита, ― ещё мальчишкой, эти небесные глаза всегда выдавали тебя. И даже спустя годы это не изменилось.

Молча смотрел, представляя ей возможность увидеть всё то, что было ей так необходимо, а затем накрыл ладонью её руку, бережно снял её со своей щеки и ласково коснулся губами. Я не мог не заметить боли в дорогих глазах, но знал, что не могу её заглушить. Просто не имею для этого сил.

– Это никогда не изменится, ― тихо ответил, ― эти небесные глаза всегда ответят на любой твой вопрос, но не заставляй меня говорить. Не вынуждай произносить вслух то, с чем твой сын ещё не научился справляться… позволь ему молчать. ― сглотнув, пропустил два болезненных удара. ― Прошу. Позволь мне молчать.

Заметив, насколько тяжело мне даются слова, Алита выдохнула и прижала меня к себе. Так крепко и нежно одновременно умела обнимать только она. Оказывая поддержку, отдавая все свои силы и, вместе с тем, даря свою безграничную любовь и ласку.

Эта женщина стала мне матерью, которой я отдал частичку себя. Матерью, которая целовала меня и пела, когда я не мог уснуть. Матерью, которая у меня просто была. Единственной, чьи руки я мог почувствовать наяву.

– Я приготовила твои любимые итальянские спагетти, ― слегка всхлипнув, словно не сумев сдержать эмоции, прошептала она, ― не забудь поесть, когда придешь и не задерживайся здесь допоздна.

Когда она немного отстранилась, коротко кивнул.

Алита выдержала паузу, а затем сосредоточила на мне свой взгляд.

– Я буду любить тебя до своего последнего вздоха. Если будет необходимо, мы с отцом отдадим за тебя свои жизни. И что бы ты ни сделал, кем бы ни предпочел стать ― это место всегда было, есть и будет твоим домом. А земли Прерии всегда будут тебя ждать. ― она нежно коснулась ладонью моей щеки. ― Я хочу, чтобы ты помнил об этих словах каждую минуту, Чавеио. И всегда слушал своё сердце. Оно ― наш лучший учитель. И лишь оно способно указать верный путь.

Ощутив её прохладные губы на своём лбу, невольно прикрыл глаза.

Её любовь была благословлением. Даром свыше. Каждый её жест, каждое слово, сказанное с такой заботой и лаской снова и снова в стократ уменьшали мою боль.

Делали её глуше.

С каждым её нежным прикосновением я чувствовал, как во мне что―то, но менялось. Злость в бессилии отступала, а по венам начинало разливаться тепло. Я становился живее, мои мысли прояснялись, а раны переставали кровоточить.

Но стоило матери лишь на мгновение разжать свои объятия, как боль возвращалась вновь. Ударяя сильнее. Разрушая защиту ещё больше, чем прежде.

Я не знал, смогу ли когда―нибудь выбраться из этого адского пепелища: избавиться от Его власти, снять с себя болезненно мучительные оковы, но понимал, что до тех пор, пока маленький мальчик будет испуганно жаться в углу ― взрослый мужчина не сможет дать врагу достойный отпор.

До тех пор, пока они оба будут пытаться убежать от разъяренного, дикого Зверя, тот будет становиться лишь сильнее, а его удары ― лишь сокрушительнее.

А я не могу этого допустить.

Поднял топор с земли и со всей силой замахнулся над срубленным деревом.

Наносил удар за ударом, очищая ствол от веток и разрубая его на части, чувствуя, как с каждым движением страх маленького мальчика перед безжалостным, бешеным Зверем начинает медленно покидать моё тело.

Тот, кто с самого детства привык бежать от самого себя, от своей настоящей жизни, теперь становился смелее и мужественнее. В моих глазах больше не было растерянности. Пальцы сжимались в кулаки увереннее и сильнее. И теперь я не боялся посмотреть своим страхам в лицо.

Солнце стало медленно заходить за горизонт, ― на ещё недавно золотистые поля прерии теперь опускалась ночь. Такая же, как и всегда: темная, тихая, возможно, опасная. Для кого―то ― красивая и волшебная, а для кого―то ― обыкновенная и совершенно ничего не значащая.

Я не знал, какой она была для меня, но ощущал, что это не так и важно.

Главным было то, что эта ночь позволит мне понять.

Какое решение заставит принять.

И как сильно изменит мою жизнь.

Крепче ухватилась за кору дерева, не зная, какое чувство в этот самый момент испытываю сильнее: облегчение или разочарование.

Но выдохнула ― однозначно.

– Эй―эй, ты в порядке? ― мужские руки вовремя подхватили за локоть.

Темные глаза наполнились беспокойством и множеством вопросов, на которые я не была готова отвечать. Не сейчас.

– Да―а, конечно. В полном. У меня пожизненные проблемы с координацией, ты же знаешь, ― постаралась улыбнуться, но так и не поняла, вышло искренне или по принципу «лучше бы не палилась».

– Я не вовремя? Ты выглядишь испуганной.

– Нет―нет, просто… я не ожидала увидеть… ― выпрямилась и снова выдохнула, когда мой взгляд невольно упал на вышивку на рукаве. ― Откуда у тебя эта рубашка?

– Рубашка? ― Пол усмехнулся, быстро окинув себя взглядом. ― Несколько месяцев назад нашел её в урне у Д… друга, ― запнувшись, выкрутился он, а затем улыбнулся, думая, что я ничего не поняла. ― Подумал: «не пропадать же новой вещи», ну и… забрал себе.

– В урне, ― шепотом повторила, в горькой усмешке прикрыв глаза. ― У друга…

– Да―а, он, знаешь ли, иногда с головой не дружит, ― ухмыльнувшись, ответил он, быстро сунув руки в карманы, ― а почему ты спрашиваешь?

– Забудь, ― завертела головой и, сделав успокаивающий вдох, подняла на него взгляд. ― Скажи лучше, почему ты приехал? Что―то случилось?

– В общем―то, да… ― начал Пол, по своему обыкновению почесывая затылок, ― поэтому мы и здесь…

– Мы? ― перебила его, ощущая, как легкие снова что―то пережимает. Господи, нет―нет―нет. Неужели они сказали Ему, где я? Неужели не сдержали слово? ― Кто ещё приехал с тобой?

Вопрос прозвучал, наверное, слишком тихо, но я очень надеялась, что мне не придется повторять. Мне просто нужен был ответ. Любой ответ. Прямо сейчас.

– Я, ― неожиданно ответил голос за спиной, ― Пол привез меня.

Резко повернулась и тут же встретилась с обеспокоенным взглядом больших зеленых глаз. Ощутила такое огромное облегчение, словно с плеч упал тридцати тонный груз. Не меньше.

– Боже, как же я рада, что это ты… ― прошептала, непроизвольно прикрывая глаза. ― Я думала…

– …что мы выдали тебя? ― закончила за меня Элейн. Она подъехала ближе, и теперь я смогла ещё отчетливее ощутить её волнение. ― Я безумно люблю своего брата и готова на всё ради его счастья, но помню, что обещала тебе. И Пол тоже это помнит.

– Хоть это и не легко, ― заметил тот, делая несколько шагов вперед. ― Я не люблю что―то скрывать. И в особенности, от лучшего друга.

– Я знаю―знаю, ― виновато отозвалась, обводя обоих друзей взглядом, ― и мне жаль, что из―за меня вам двоим приходится лгать. Но я… не могу иначе, ― уже тише закончила. ― Пока не могу.

В воздухе повисло молчание. Я воспользовалась им для того, чтобы взять себя в руки. Вдох―выдох. Вдох―выдох. Вдох―вы…

– Пол, ― позвала его Элейн, ― не мог бы ты оставить нас на пару минут?

Он кивнул, а затем как―то ободряюще посмотрел на меня.

– Я буду на веранде.