Назначив встречу, я почувствовала себя существенно лучше. Потом приняла душ и привела в порядок волосы, заметив, что у корней проступила седина.

Когда же это произошло?

Нахмурившись, я стянула волосы в хвост – может, так седину со стороны не видно? После чего с трудом накрасилась. В конце концов, я иду в мир, а сейчас повсюду камеры. Я надела единственное, что еще налезало на мои раздавшиеся бедра, – черную вязаную юбку. Наряд я дополнила высокими, до колена, сапогами и черной шелковой блузкой с асимметричным воротничком.

Я молодец: позвонила в агентство путешествий, забронировала билеты и отель, оделась и все это время улыбалась и думала, что я справлюсь, ну разумеется, справлюсь. А потом я открыла дверь квартиры – и меня охватила паника. Во рту пересохло, на лбу выступила испарина, сердце заколотилось.

Мне страшно выходить из дома.

Не знаю, что за хрень со мной творится, но я не поддамся. Глубоко вдохнув, я шагнула за порог, спустилась на лифте вниз, открыла машину и уселась за руль. В груди громко стучало сердце.

Я завела двигатель и выехала на загруженную, оживленную улицу Сиэтла. Сильный дождь заливал лобовое стекло и мешал видимости. Меня непрерывно тянуло повернуть назад, и все же я себя переборола – заставляла двигаться вперед и так и делала, пока не заняла место в самолете, в салоне первого класса.

– Мартини, – попросила я стюардессу.

Во взгляде ее читалось, что еще даже двенадцати нет. Ну и пусть. Выпивка наверняка поможет мне прийти в себя.

После двух мартини я расслабилась и, откинувшись на спинку кресла, прикрыла глаза. Вернусь на работу – и все наладится. Я всегда находила утешение в работе.

В Лос-Анджелесе я высмотрела в толпе водителя в черном костюме и с табличкой в руке. «Харт», – прочитала я свою фамилию. Водитель забрал у меня маленький саквояж из телячьей кожи и провел к машине. Движение из аэропорта до центра было плотным, автомобили двигались впритирку и постоянно сигналили, словно это что-то изменит, а мотоциклисты, рискуя, старались проскользнуть между машинами.

Сидя на мягком пассажирском сиденье, я закрыла глаза и постаралась привести в порядок мысли. Сейчас, двигаясь вперед и придумывая, как мне вернуть собственную жизнь, я слегка успокоилась. А может, этим спокойствием я обязана мартини. Как бы там ни было, я готова вернуться.

Машина подъехала к внушительному белому зданию со скромной вывеской «Агентство креативного творчества».

Внутри здание представляло собой бесконечные коридоры из белого мрамора и стекла, точь-в-точь ледяной дом, и холод там стоял такой же. Обитатели – дорого одетые, ухоженные мужчины и женщины, словно явившиеся на фотосъемку для модного журнала. Девушка за стойкой меня не узнала, даже когда я представилась.

– А-а, – ее взгляд равнодушно скользнул по мне, – мистер Дейвисон вас ждет?

– Да. – Я натянуто улыбнулась.

– Присядьте, пожалуйста.

Я с трудом удержалась, чтобы не поставить на место эту девчонку, но в «Агентстве креативного творчества» лучше лишний раз не выделываться, поэтому я прикусила язык и устроилась в современном лобби и стала ждать.

Я ждала.

И ждала.

Опоздав минут на двадцать, ко мне все же явился какой-то юнец в итальянском костюме. Молча, словно беспилотник, он провел меня на третий этаж и проводил до углового кабинета, где за огромным столом сидел мой агент Джордж Дейвисон. При моем появлении он встал. Мы неловко обнялись, и я отступила назад.

– Ну что ж, добро пожаловать. – Он указал на кресло.

Я села.

– Хорошо выглядишь, – сказала я.

Он окинул меня взглядом. Я знала – он заметил и мой лишний вес, и стянутые в хвост волосы. И седину тоже. Я заерзала.

– От тебя я звонка не ждал, – сказал он.

– Я же совсем ненадолго пропала.

– На шесть месяцев. Я тебе сообщений десять оставил, не меньше. И ты ни на одно не ответила.

– Джордж, ты же знаешь, что случилось. Моя лучшая подруга болела раком. И я была рядом с ней.

– А сейчас как?

– Она умерла. – Я впервые произнесла это вслух.

– Соболезную.

Я вытерла слезы.

– Спасибо. Ладно, я готова снова влиться в струю. Могу с понедельника приступить к съемкам.

– Скажи, что пошутила.

– По-твоему, понедельник – это слишком рано?

Взгляд Джорджа мне не понравился.

– Талли, брось, ты же умная.

– Джордж, я тебя не очень понимаю.

Он придвинул кресло к столу, и дорогая кожаная обивка издала жалобный вздох.

– В прошлом году твое шоу «Разговоры о своем» было самым первым в своем эфирном времени. Рекламщики дрались за рекламное время. Производители жаждали осыпать твою публику своими товарами, и многие из них приезжали издалека и часами ждали своей очереди, чтобы увидеться с тобой.

– Я в курсе, Джордж. Как раз поэтому я и приехала.

– Ты перегнула палку, Талли. Помнишь – ты сняла с себя микрофон, попрощалась со зрителями и ушла?

Я наклонилась вперед:

– Но, дружочек…

– Да на тебя уже всем насрать.

От неожиданности я окаменела.

– Как, по-твоему, к твоим выкрутасам отнеслись коллеги? А сотрудники, которые вдруг потеряли работу?

– Я… Я…

– Вот именно. О них ты не подумала, верно? Коллеги на тебя чуть в суд не подали.

– Я и понятия не име…

– Ты же не брала трубку, – перебил он меня, – а я как тигр тебя защищал. В конце концов они решили не подавать на тебя в суд – когда речь идет о раке, общественный резонанс бывает ужасным. Но шоу они закрыли, а эфирное время отдали.

Как же я умудрилась все это пропустить?

– Отдали? Кому?

– Шоу Рейчел Рей. Рейтинги у него просто сумасшедшие. И шоу набирает обороты. Эллен и «Судья Джуди» тоже хорошие показатели выдают. И разумеется, Опра.

– Погоди, что-то я не пойму. Джордж, у меня собственное шоу. И компания звукозаписи.

– Плохо только, что сотрудников у тебя нет, а права на шоу теперь принадлежат твоим бывшим коллегам. Правда, они так обижены на тебя, что и шоу прикрыли.

Это у меня в голове не укладывалось. Всю жизнь, за что бы я ни бралась, меня везде ждал успех.

– То есть с «Разговорами о своем» покончено?

– Нет, Талли. Это с тобой покончено. Кому нужна ведущая, которая на пустом месте просто берет и уходит?

Значит, все и впрямь настолько плохо.

– Придумаю новое шоу. И сама его профинансирую. Я готова рискнуть.

– Ты с управляющим давно говорила?

– Давно. А что?

– Помнишь, четыре месяца назад ты подарила внушительную сумму фонду, который поддерживает больных раком?

– Это ради Кейт. И дело получило широкую огласку, об этом даже в вечерних новостях сообщили.

– Поступок великодушный, кто бы спорил. Вот только дохода у тебя нет, Талли. С тех пор как ты ушла, ты ничего не зарабатываешь. И когда шоу закрылось, пришлось выплачивать неустойку по трудовым договорам. На это целое небольшое состояние ушло. И давай начистоту – в денежных вопросах ты профан.

– Так я что, на мели?

– На мели? Нет. Денег у тебя более чем достаточно. Но я разговаривал с Фрэнком, так вот, чтобы спродюсировать шоу, средств у тебя не хватит. А инвесторы прямо сейчас вряд ли в очередь выстроятся.

Меня охватила паника. Я вцепилась в подлокотники кресла, нога нервно постукивала по полу.

– Значит, мне нужна работа.

Джордж грустно посмотрел на меня. В его глазах я прочла всю историю нашего с ним знакомства. Он стал моим агентом почти два десятилетия назад, когда я, совсем мелкая сошка без имени, работала в утренней новостной передаче. Нас свело тщеславие. Регулируя все крупные контракты моей карьеры, Джордж помог мне заработать миллионы, которые я сумасбродно спускала на экстравагантные подарки и путешествия.

– Это непросто. Ты, Тал, оступилась.

– По-твоему, мне теперь прямая дорога на какой-нибудь региональный канал?

– Это еще если повезет.

– Значит, десятка лучших мне не светит?

– Да, вряд ли.

Жалость и сочувствие в его взгляде были невыносимы.

– Джордж, я начала работать в четырнадцать. В университете я уже подрабатывала в газете, а в эфир впервые вышла, когда мне еще и двадцати двух не исполнилось. Я построила карьеру с нуля. Никто мне на блюдечке ничего не приносил. – Голос у меня дрогнул: – Ради работы я пожертвовала всем. Всем. У меня нет ни мужа, ни семьи. А есть… только работа.

– Об этом тебе следовало раньше подумать. – Мягкость, с которой он произнес эти слова, ни на каплю не смягчила их сути.

Джордж прав. Я прекрасно изучила мир журналистики и, что еще хуже, телевидения. С глаз долой – из сердца вон, и после того, что я сделала, пути обратно для меня нет.

Так почему же в июне я этого не поняла?

Я поняла.

Наверняка поняла. И все равно выбрала Кейт.

– Джордж, найди мне работу. Умоляю. – Я отвернулась, чтобы он не заметил, чего мне стоят эти слова. Я никогда никого не умоляю, такого ни разу не случалось. Разве что молила мать о любви.

Быстро, не глядя ни на кого, выбивая каблуками дробь по мраморному полу, я прошагала по белым коридорам к выходу. На улице светило солнце – ярко, даже глаза заболели. На лбу выступил едкий пот.

Ничего, справлюсь.

Справлюсь.

Да, я потерпела поражение, но я боец – это у меня в крови.

Я махнула водителю и села в машину, благодарная тому, кто придумал оформить салон в темных, приглушенных тонах.

Головная боль нарастала.

– Теперь в Беверли-Хиллз, мэм?

Джонни и дети – надо бы их навестить. Поделюсь с Джонни своими невзгодами, а он пускай убеждает меня, что все будет хорошо.

Нет, нельзя. Я сгорала от стыда, и гордость мешала мне попросить о помощи.

Я надела темные очки.

– Нет, в аэропорт.

– Но…

– В аэропорт.

– Хорошо, мэм.

Я сдерживалась изо всех сил, каждую секунду. Закрыв глаза, я беззвучно твердила себе: ты выдержишь. Снова и снова.

И впервые в жизни сама в это не верила. Внутри у меня бешено плясали паника, страх, гнев и тоска. Они переполняли мою душу и рвались наружу. В самолете я дважды начинала рыдать и, силясь унять слезы, зажимала рот рукой.

Когда самолет приземлился, я вышла из него, будто зомби, спрятав покрасневшие глаза за темными стеклами очков. Я всегда гордилась своим профессионализмом, а о моей выносливости ходят легенды – так я уговаривала себя и отгоняла ощущение собственной хрупкости.

Зрителей своего ток-шоу я убеждала в том, что в жизни можно получить все и сразу. Я советовала просить о помощи, уделять время себе, выяснять, чего же хочется тебе самому. Любить себя. И отдавать свою любовь другим.

На самом же деле я не знаю, возможно ли получить все и сразу. У меня самой, кроме карьеры, ничего и не было. Впрочем, еще у меня были Кейт и ее семья. Тогда этого казалось достаточно, но сейчас жизнь опустела.

Когда я вышла из машины, меня колотила дрожь. Самообладание сделало ручкой и покинуло меня.

Я открыла дверь и вошла в вестибюль.

Сердце тяжело стучало, дыхание сбивалось. Окружающие смотрели на меня. Они знали – от меня жди беды.

Кто-то тронул меня за руку, и от неожиданности я едва не упала.

– Мисс Харт? – Это был консьерж, Стэнли. – Вам плохо?

Я слабо тряхнула головой, пытаясь привести себя в чувство. Надо, чтобы Стэнли отогнал на парковку мою машину, но я какая-то… словно оголенный электрический провод, а смеюсь неестественно громко и напряженно. Я даже сама это понимаю. Стэнли нахмурился:

– Мисс Харт, помочь вам домой подняться?

Домой.

– Мисс Харт, вы плачете, – сочувственно проговорил он.

Я посмотрела на Стэнли. Сердце колотилось с такой силой, что в голове шумело и дыхание перехватывало. Что же со мной творится? Точно мячом в грудь заехали… Я старалась вдохнуть поглубже, до боли.

– Помогите… – прохрипела я, потянувшись к Стэнли, и в следующий миг рухнула на холодный бетонный пол.

– Мисс Харт?

Открыв глаза, я поняла, что лежу на больничной койке. Рядом со мной высокий мужчина в белом халате. Вид у него слегка неряшливый, волосы чуть длинноваты для нашего прагматичного времени, лицо вылеплено грубовато, а нос с горбинкой, кожа цвета кофе со сливками. Не исключено, что корни у него гавайские, или азиатские, или африканские. С ходу не определить, но на запястьях татуировки – явно племенные.

– Я доктор Грант. Вы в приемном отделении. Что произошло, помните?

К сожалению, я помнила все – амнезия сейчас была бы лучшим подарком. Но признаваться в этом теперь, особенно незнакомому мужчине, который смотрит на меня как на ущербную…

– Помню, – коротко ответила я.

– Хорошо, – он взглянул в блокнот, – Таллула…

Значит, он даже не знает, кто я. Печально.

– Когда меня выпишут? Сердце у меня уже работает как полагается.

Мне хотелось сделать вид, будто никакого сердечного приступа даже не было, и вернуться домой. Мне всего сорок шесть. С какой стати у меня вдруг сердечный приступ?

Врач водрузил на нос нелепые старомодные очки.

– Ну что ж, Таллула…

– Талли. Только моя умственно отсталая мать зовет меня Таллулой.

Врач серьезно посмотрел на меня:

– У вас умственно отсталая мать?

– Я шучу.

Похоже, мое чувство юмора его не впечатлило. Не иначе, в его мире все сами выращивают себе еду, а перед сном читают труды по философии. Для моего мира он такое же инородное тело, как и я – для его мира.

– Ясно. Ну что ж, случившееся с вами не похоже на сердечный приступ.

– Может, инсульт?

– Сходные симптомы бывают при панических атаках…

Я выпрямилась:

– Нет уж. Никакая это не паническая атака.

– Перед панической атакой вы принимали какие-то препараты?

– Да не было у меня панической атаки! И препаратов я никаких тоже не принимала. Я что, на наркоманку похожа?

Врач явно не знал, как со мной поступить.

– Я позволил себе проконсультироваться с коллегой… – Не успел он договорить, как дверь открылась и в палату вошла доктор Харриет Блум. Высокая и худая, она кажется суровой, пока не посмотришь ей в глаза. С Харриет, известным психиатром, я познакомилась много лет назад и неоднократно приглашала ее к себе на ток-шоу. Увидев знакомое лицо, я обрадовалась:

– Слава богу, Харриет!

– Привет, Талли. Хорошо, что я как раз на дежурстве была. – Харриет улыбнулась мне и посмотрела на врача: – Как тут наша пациентка, Десмонд?

– Паническая атака ее не устраивает. Предпочитает инфаркт.

– Харриет, вызови мне такси, – попросила я, – пора мне сваливать отсюда.

– Доктор Блум дипломированный психиатр высшей категории, – сказал Десмонд, – а не секретарь на телефоне.

Харриет виновато улыбнулась:

– Дес телевизор не смотрит. Он бы и Опру не узнал.

Значит, мой врач считает, что смотреть телевизор ниже его достоинства. Неудивительно – вид у него такой, будто он круче всех на свете. В молодости нрав у него наверняка был огненный, вот только мужчины средних лет с татухами – и правда не совсем моя аудитория. У него наверняка и «харлей» в гараже припрятан, и электрогитара там же пылится. И все же не знать Опру – это в пещере надо жить.

Харриет забрала у Десмонда блокнот.

– Я попросил сделать ей МРТ. Врачи «скорой помощи» говорят, что при падении она довольно сильно ударилась головой.

Десмонд посмотрел на меня, и мне показалось, будто он опять меня оценивает. Не иначе убогой меня считает. Еще бы – белая женщина средних лет, которая ни с того ни с сего хлопнулась на пол.

– Поправляйтесь, мисс Харт. – Наградив меня раздражающе доброй улыбкой, он покинул приемное отделение.

– Слава богу, – выдохнула я.

– У тебя паническая атака была, – сказала Харриет, когда мы остались наедине.

– Это ваш доктор Байкер сказал?

– У тебя была паническая атака, – уже мягче повторила Харриет. Она отложила в сторону блокнот и пересела поближе к моей койке.

Лица с такими острыми чертами не считают красивыми, к тому же Харриет выглядит отстраненно-надменной, и все же глаза выдают в ней человека, которому, несмотря на внешнюю суровую деловитость, вы далеко не безразличны.

– Ты очень переживаешь, верно? – спросила Харриет.

Мне бы соврать, улыбнуться, рассмеяться. Но вместо этого я, пристыженная из-за собственной слабости, кивнула. Лучше бы со мной и правда инфаркт приключился.

– Я устала, – тихо призналась я, – и сплю плохо.

– Я выпишу тебе ксанакс, он снимает тревожность. Начнем с пяти миллиграммов три раза в день. И желательно еще пройти курс психотерапии. Если ты готова потрудиться, мы попробуем помочь тебе снова научиться управлять собственной жизнью.

– Путеводитель по жизни для Талли Харт? Спасибо, обойдусь. «Зачем думать о неприятном?» – вот мой девиз.

– Мне известно, что такое депрессия, – с бесконечной грустью сказала Харриет.

Я вдруг поняла, что Харриет Блум не понаслышке знает, что такое печаль, отчаяние и одиночество.

– Талли, депрессии не надо стыдиться, и не замечать ее тоже нельзя. Иначе только хуже будет.

– Хуже, чем сейчас? Так не бывает.

– Еще как бывает, уж поверь мне.

На расспросы у меня не было сил, да и, говоря по правде, мне вовсе и не хотелось ничего знать. Боль в затылке усиливалась.

Харриет выписала два рецепта, вырвала странички и протянула их мне. Я прочла назначения. Ксанакс от панических атак и амбиен от бессонницы. Всю жизнь я избегала наркотиков, почему – и дурак догадается. Когда в детстве наблюдаешь, как обдолбанная мать с трудом передвигает ноги и блюет, сразу знакомишься с самыми неприглядными последствиями наркоты.

Я посмотрела на Харриет:

– Моя мать…

– Знаю, – перебила меня Харриет.

Если живешь под лупой всеобщего внимания, то неудивительно, что на поверхность всплывают все подробности твоей жизни. Мою печальную историю каждый слышал. Бедняжка Талли, которую бросила собственная мать, наркоманка и хиппи.

– У твоей матери наркотическая зависимость. Просто соблюдай предписания и не злоупотребляй лекарствами.

– Хорошо. Хоть посплю теперь.

– Ответишь мне на один вопрос?

– Разумеется.

– Как давно ты делаешь вид, будто все в порядке?

Такого я не ожидала.

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что однажды, Талли, ты наплачешь целое море и слезы хлынут через край.

– В прошлом месяце у меня умерла лучшая подруга.

– Ясно, – только и сказала Харриет. Помолчав, добавила: – Приходи ко мне на прием. Я помогу.

Когда она ушла, я откинулась на подушку и вздохнула. Правда о том, что со мной происходит, разрасталась, постепенно занимая все больше пространства.

Милая старушка отвела меня на МРТ, где юный красавец-врач, называющий меня «мэм», заявил, что в моем возрасте падение нередко приводит к травмам шеи и что со временем боль утихнет. Он выписал мне обезболивающее и посоветовал физиотерапию.

После МРТ, порядком уставшую, меня определили в палату. Я терпеливо выслушала рассказ медсестры о том, как моя программа, посвященная детям с аутизмом, спасла жизнь лучшей подруге ее кузины. Когда сестра наконец умолкла, я даже умудрилась улыбнуться и поблагодарить ее. Она дала мне таблетку амбиена, я проглотила ее, откинулась на подушку и закрыла глаза.

Впервые за несколько месяцев я проспала всю ночь.