Случайно встретились с тобой

Не плачьте, гнедые, смиритесь с судьбою.

Во благо, во благо тебе, дорогой наш.

Прими их в объятия, скорее возьми их…

А ты кто? А ну-ка, схватить и топить!

Зря ты, девчонка, явилась, пришла.

Здесь, в царстве смрада, страха и тьмы,

Конец пути своего ты нашла!

Погибнешь, утонешь… Умри же, умри!

Мне приснилось, что я умерла.

Разлепив глаза, поняла, что всё в порядке. Утреннее солнце заливало уютную небольшую комнатку на втором этаже бабушкиного деревенского дома. Подниматься не хотелось, уж очень было хорошо лежать под одеялом на мягкой кровати. Бабушка специально для меня всегда стелила красивые простыни в красную ромашку и взбивала подушки, в которых голова утопала, словно в снежном сугробе. Сквозь лёгкий тюль пробивались тёплые лучи, ослепляя и заставляя чихать. А может, причиной являлась пыль, которая будто клубами сигаретного дыма вихрилась в воздухе, поблёскивая и исчезая в тени большого массивного комода под окном и шифоньера, нависающего надо мной у основания кровати.

Что-то мне только что снилось… Только вот что? Почему сны часто такие яркие, будто настоящие, будто это реальность, даже можно прочувствовать холод предмета, если прикоснуться, а когда просыпаешься – то всё, забываешь, остаётся только некий след в подсознании? Сколько бы ни пытался распознать, кому он принадлежит, не получается.

Петух только что пропел свои запоздалые песни. Хотя, нет. Бабушка, видимо, снова ночью закрыла окно, чтобы меня не продуло, поэтому этого старого пернатого так плохо было слышно. Обычно, я рано поднималась. Мало походила на сову, скорее, на жаворонка, который ещё и недолго спит: поздно ложится, рано встаёт. Но в деревне всё ощущалось совершенно иначе: медовый воздух искрился сладостью, сочная пряная зелень с душистыми букетиками цветов испускали аромат, пока висели в комнате, подсушиваясь для каких-то будущих травяных сборов от всех болезней. И даже эта пыль, которая, казалось, забивала лёгкие – не задохнуться бы! – обретала успокаивающий эффект, умиротворяющий. Чувствовалась такая гармония, которой в городской суете никогда не встретишь.

Но сегодня деревенское утро было каким-то не таким, как всегда. Будто слишком резким, будто в сердце что-то ёкнуло, и всё, уже не закрыть глаза дольше, чем на миллисекунду для того, чтобы моргнуть. Даже пыль летала слишком быстро, словно подгоняя меня, и пришлось слезть с кровати, опуститься босыми пятками на дощатый пол – и скорее на ковёр, потому что холод с ночи ещё не успел покинуть непрогретый дом.

Вмиг открытая форточка – и свежий воздух поступил в комнату, вызывая мурашки на коже. Яблоня царапала ветвями стекло, соблазняя своими наливными яблоками. А шум с улицы? Этот дикий шум птиц, ветерка и чего-то ещё, с детства такого знакомого. Замечательное чувство, неповторимое.

Когда живёшь в огромном городе, то словно оторван от мира. А вот он – мир – здесь, в деревне. И поля цветочные, и холодная речка неподалёку, и густой лес. Таинственный лес, как незамысловато мы прозвали его с ребятами в лагере, расположенном в нескольких километрах от деревушки. Жаль, что в этом лагере можно было отдыхать только до четырнадцати лет, но, может, если доберусь до него, то меня там примут как родную? Всё же ездила отдыхать с девятилетнего возраста. Дорогу я прекрасно помнила, потому что частенько сбегала к бабушке в гости. Ох и ругала она меня тогда, замахиваясь половой тряпкой. А я бегала от неё по всей избе и хохотала в голос, на что она сразу же сдавалась, кидала в меня тряпку и шла на кухню – ставить чайник. Так ни разу меня родителям и не сдала.

Быстро переодевшись в любимый белый сарафан, я схватила рюкзак с заранее собранными с вечера вещами: бутылочка воды, сонник, блокнотик с карандашами, фонарик, ну и компас на всякий случай. Когда ещё был жив дедушка, он научил меня пользоваться компасом и ориентироваться по солнцу и луне. Новые знания пригождались мне в итоге не раз: сбегала я частенько и обычно после отбоя в лагере, когда на улицу уже опускалась густеющая ночная темнота. Возвращалась же чуть свет. Мы всю ночь сидели с бабулей и чаёвничали. Она рассказывала мне свои истории о молодости, об ошибках и достижениях, о том, что происходило в деревне. А я ей рассказывала, что творилось в мире, дома, в школе, в общем, о своей рутине. Но она всегда слушала с таким интересом в серых сонных глазах и с лёгкой улыбкой на лице, что создавалось ощущение, будто я великий писатель и рассказываю ей свои необычайные истории, специально приукрашивая некоторые моменты, а другие опуская. Под утро она всегда охала и ахала, мол, как же я так, снова в путь-дорогу собралась, а вдруг что случится. Ой, бабуля, я тут уже всё знаю, как свои пять пальцев, успокаивала я её. Наверное, она понимала, что если расскажет в лагере или родителям, то меня просто-напросто больше никогда не отправят в эти края. Поэтому и молчала, ведь виделись мы из-за её ссоры с родителями крайне редко.

Однажды она вручила мне перочинный ножик, чтобы если что, я смогла ащититься. Старый такой, полуржавый. Говорила, что он ещё со времен войны у неё остался. Ножик подарил бабушке какой-то солдат, когда она была примерно моего возраста. Он то поесть ей откуда-то приносил, то из тёплой одежды что-то… Правда, говорил на немецком и являлся одним из тех, кто напал на деревню. Думал, бабушка немецкий не знала, а у них в деревне многие его уже к тому времени выучили, и она не боялась этого солдата только из-за того, что понимала его слова, а они были добрыми, успокаивающими, можно сказать, ласковыми. Он шептал, чтобы другие немцы не слышали, и быстро-быстро вручал ей гостинцы. И только поэтому бабушка брала от него всё, что тот принесёт.

Где сейчас лежал тот ножик, я не знала. Закинула куда-то ещё в прошлом году, и не получалось его найти, куда бы нос не засунула. Ещё раз обыскала комнату: в выдвижных ящиках комода помимо разных тряпок нашла ещё ластик, свои старые корявые рисунки, чистые, но слегка пожелтевшие листы, кубик Рубика, массажную расчёску и парочку пауков, уютно устроивших себе гнёздышко в уголке. Аккуратно, не повреждая их свитый дом, достала листочки: очень красивые стали, так и хотелось на них нарисовать что-то необычное. Решила взять с собой.

Хотелось успеть добраться до речки, пока ещё не наступил полуденный зной, поэтому быстро спустилась по скрипучей лестнице вниз, по пути чувствуя аромат жареных яиц.

– Соня, завтрак готов. Пойдём кушать, – донесся ласковый голос бабули.

Своих куриц она во дворе не держала, но всё равно на каждый завтрак готовила яичницу. У местных, наверное, яйца брала.

– Ой, ба, мне пора, я яблоки по пути пожую! – ответила я, натягивая черно-белые кеды. В них, конечно, бывало жарковато, но уж очень я их любила, ни на какую другую обувь не променяла бы.

Бабушка снова и снова повторяла, словно мантру, «айда кушать, Соня», а я на цыпочках, стараясь не натоптать, подкралась к ней, уже сидящей за столом, и легонько поцеловала в морщинистую щёку.

– Спасибо, бабуль, хочу успеть на речку, пока погода хорошая, – и так же на цыпочках прокралась к выходу, замечая по пути, как бабушка слегка улыбнулась мне в ответ, принимаясь за яичницу.

– Ну, не хочешь, как хочешь. Иди погуляй, – пробубнила себе под нос, а я лишь закатила глаза.

– Ага! – крикнула и выбежала наружу, чуть не спотыкаясь о случайно забредшую на крыльцо кошку. И откуда только взялась? Отродясь кошек не видела здесь. Одни полудикие собаки. Бр-р-р. Усатая ещё такая наглая: проскочила скорее в дом, пока дверь открыта, как будто её там ждали. Может, бабушке так одиноко было одной жить, что она завела себе друга? Хоть бы этого друга не задавили в ближайшее время…

Поправив поудобнее рюкзак, подошла к той самой яблоне, стоящей посередине маленького дворика. Любила в детстве играть под ней, потому что тень развесистой кроны спасала от жгучих солнечных лучей. Жаль, не спасала от плодов, внезапно падающих на голову. Подняла несколько яблок с земли: червивые – самые вкусные, так учил меня дедушка. Ох, сколько же я съела этих червяков случайно? Рот непроизвольно скривился от этих мыслей. Положив яблоки в рюкзак, снова его поправила на плече и вышла через калитку, выныривая из-под тени навстречу солнцу.

Деревня Комонь была совсем небольшая: всего десятка два жилых домов осталось, и то раскиданных по всей площади на довольно большом расстоянии друг от друга. Сколько тут семей проживает, я и не знала. Почти никогда никого встречать не приходилось, так как особо у бабушки и не гостила, кроме как во время редких ночных вылазок. На территории вроде как находился даже один магазин. Клубов точно не имелось, школ и больниц – тем более. Насколько мне было известно, все блага цивилизации находились в соседнем посёлке. Отсюда жители постепенно уносили ноги. Все, кроме сторожил. В общем, полузаброшенная деревня Комонь не особо отличалась гостеприимностью, вас тут не встретят с распростёртыми объятиями и спасибо за помощь не скажут, скорее, пошлют куда подальше, и дело с концом.

Путь до речки был недолгий, прямиком к ней неуклонно вела почти полностью заросшая тропинка, лишь слегка притормаживая мои ноги цепкой травой или внезапно попадающимися под обувь камнями. Чистые белые резиновые носочки у кед уже стали грязными и покрылись мелкими царапинами. Вокруг меня колосились камыши и пахло застойной влагой. Стрекозы, не стесняясь, чуть ли не садились мне на плечи, переливаясь на солнце иссиня-черными бликами. Из людей – ни души.

Если, конечно, считать, что душа есть только у людей. Но неужели котёнка можно считать бездушной тварью? Звучит так же нелепо, как и то, что нет души и у рыжих людей. А рыжим котятам вообще не повезло – двойное проклятье. Если подумать и предположить, что душа есть у всех живых существ, то можно сказать, что меня сейчас окружало целое море душ! И сразу как-то легче стало, и чувство одиночества сменилось чувством спокойствия и безмятежности. Сразу же захотелось петь или стихи сочинять. Ни то, ни другое я не умела, поэтому просто шла и мычала себе под нос мелодию, вертевшуюся в голове. Она походила на какую-то известную песню, которую обычно поют под гитару у костра. Но слов мне не удавалось вспомнить.

Небо настолько было ясным, что казалось, будто над головой разлили голубую краску – страшно вляпаться. Впереди виднелись верхушки деревьев: я приближалась к лесу, а значит, скоро должна была дойти и до речки. У неё страшное название – Лошадиная река. Страшное, потому как по лагерю ходили различные слухи, мол, что в ней раньше топили больных лошадей. Зачем их там топили – неизвестно, мне так никто и не сказал. Типа не знают, как-то давно это всё происходило. Но в ней и правда почти никто никогда не купался, как говорила мне бабушка. Я же купалась всегда рано-рано утром, по пути к лагерю. Хорошо, что подъём у нас был довольно поздний по меркам деревни: в девять утра, – я успевала добежать до речки и охладиться, пока она ещё не прогревалась солнцем. Может, поэтому я и не сова, поскольку ранние прогулки вошли в привычку?

Говорят, от привычки можно избавиться за двадцать один день. Меня здесь не было почти что год. Видимо, надо меньше верить тому, что говорят.

Спина под рюкзаком уже успела вспотеть, и я, собрав набок длинные волосы, по пути стала плести косичку, чтобы хоть как-то оголить хотя бы шею. Косички у меня всегда выходили кривыми, потому что обычно мне их делала мама. Сейчас могла бы обойтись и хвостиком, но мне совершенно нечем было его завязать: ни резинки, ни верёвочки какой. Красоваться мне тут не перед кем, подумала я, так что можно и с чем попало на голове походить. Слабый ветерок тут же приятно лизнул шею, прошёлся по рукам, взвихрил подол сарафана и полетел дальше, раскачивая деревья и шелестя их листьями.

Лес встретил меня большими рыжими комарами, после которых наверняка вся буду чесаться. Я свернула на развилке налево и спустя несколько минут услышала характерное журчание. У Лошадиной реки довольно сильный поток и большая глубина. Сразу в голове возникли картинки того, как ржут больные лошади, пытаются бежать, но сил не хватает, и вода просто поглощает их тела. Странное чувство… Мне показалось, именно лошади ночью и снились, и я решила, что надо будет почитать в соннике, к чему это.

Ко мне всегда приходили яркие сны. Часто, просыпаясь, я могла по полдня ходить и обдумывать произошедшее, совершенно теряя связь с реальной жизнью. Мама переживала, постоянно расспрашивала меня, что случилось. А мне было сложно ей признаться, что сны снятся не просто яркие, но ещё и жуткие, противные, порой такие, от которых горло пересыхало. Я часто просыпалась на мокрой подушке. Просыпалась, задыхаясь. Просыпалась со слезами на глазах. Я не знала, как мне справляться со своими мыслями и тревожностью. Однажды, проходя мимо распродажи старых книжек в центре города, я отрыла среди них распечатанную кем-то и скрепленную вручную книгу «Сонник». Причем, ни автора, ни аннотации – ничего не было указано. Но она содержала картинки, которые меня особенно привлекли. Я постояла, полистала, почитала и… и немного успокоилась. Я нашла слова успокоения на какой-то бумаге и не могла не купить книжку. С тех пор, если мне снились сны, которые терзали потом ещё своими видениями, то стоило мне заглянуть и прочитать, что же это означает, как меня тут же отпускало. Будто бы судьба, или что там, говорила, что сны – всего лишь подсказка к решению проблемы. Так и стала таскать сонник с собой… А что поделать? Я ведь могла уснуть, где бы ни находилась.

Сегодня я также чувствовала, как тревога слегка сдавила грудь и будто кто-то над ухом шептал, пересказывая события из сна, и было легко перепутать этот шёпот с ветром. Хорошо, что я уже добиралась до речки и могла немного отвлечься. По пути стянула кеды и ступила на влажную от утренней росы траву босыми ногами. Шум реки наконец заглушил преследующий меня шёпот, и мне стало спокойнее. Кинув рюкзак на землю, я достала из него сонник и, усевшись рядом, начала искать.

Что искать? Лошадей? Да, точно. Кони… Так. «Скакать на лошади… Остановить лошадь… Чесать лошадь…» Да блин, это издевательство. Я же толком и не могла сказать даже, что именно мне снилось, а тут такие четкие действия описаны.

С чувством лёгкого разочарования бросила сонник обратно в рюкзак. Ну, можно и искупаться, заодно и мысли привести в порядок. Цепляясь пуговицами за волосы, которые снова разлохматились, я сняла сарафан и побежала к речке, наслаждаясь чувством свободы. По телу пощекотали мурашки от прохлады. Вода сначала казалась ледяной. Поток играл с мелкими камушками, создавая переливающийся шум, будто катится множество теннисных шариков. Я зашла по щиколотку, и дыхание слегка сбилось. Главное, преодолеть несколько шагов как можно быстрее и окунуться сразу по шею.

Что я и сделала.

Правда, там, где думала, будет всё ещё берег, его не оказалось, и в итоге я провалилась, сама того не ожидая, полностью погружаясь под воду. С трудом удалось набрать немного воздуха, но вода всё равно попала и в рот, и в нос, и мне хотелось кашлять. Попыталась всплыть, но казалось, будто я провалилась не на полметра, а на глубину раза в три больше, чем мой рост. И жидкость вязкая-вязкая, словно не речка это, а грязное болото. Наверху, где-то на поверхности глади, солнце со мной прощалось своим мутным светящимся очертанием. Я гребла руками, отталкивалась ногами. Медленно… медленно… Воздух кончался, тело слабело. Вдруг рядом со мной почувствовалось какое-то движение. И ещё, и ещё…

Взгляд забегал, пытаясь уловить, кто же там, но в итоге из-за увиденного я чуть не ахнула и не наглоталась воды.

Лошади.

Гнедые, испуганные – я слышала их глухие плач и рёв! Они проплывали мимо, и потоки воды от их движения начали раскачивать меня из стороны в сторону. Мои волосы распустились. Гривы и хвосты лошадей задевали руки и шею, поглаживая по кистям, плечам и щекам. Я уже не двигалась. И если бы могла дышать, то не дышала бы. Вспомнив, что мне всё-таки надо это делать, чтобы жить, я предприняла ещё несколько попыток, с силой оторвав цепкий взгляд от, как до меня наконец дошло, мутного видения, и всплыла в несколько гребков наверх, наружу.

Бывают моменты в жизни, когда понимаешь, что ещё чуть-чуть, и тебе бы не хватило. Неважно чего. Сил на одно-единственное подтягивание, мелочи на один-единственный оставшийся кусок хлеба в магазине, внимания от одного-единственного нужного человека. Сейчас же я думала, что мне не хватит воздуха на один-единственный – последний – гребок руками.

Я с каким-то нечеловеческим рыком глотнула воздух и одновременно выкашляла попавшую внутрь воду. Течение подгоняло меня в сторону, и трудно было не плыть вместе с ним, но нужно было выбираться на берег. Слабость во всём теле только сейчас донесла до меня важный факт: камни на берегу и правда очень скользкие. Я выходила, нет, выползала на карачках, пару раз проскальзывая по поверхности валунов ладонями и заламывая пальцы. Наконец выбравшись на землю с травой, я перевернулась на спину, закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание. И себя.

Лошади.

Резко присев, я вгляделась в реку – никого. Всё так же шуршали теннисные мячики. Чёрт, похоже, я схожу с ума, подумала я. А ведь ещё так молода…

За спиной послышались шелест и тихий стон – тут же сердце будто вовсе остановилось на пару секунд. Я медленно повернула назад и без того кружившуюся голову – не стошнило бы. Прилипшие влажные волосы мешали обзору, но руки были ватные, совершенно непослушные. Кто это мог быть? Всматриваясь сквозь стекающую на глаза воду или пот – уже и не знала даже, – заметила, как кто-то лежит в траве.

Кажется, я сидела, не двигаясь, уже несколько минут. Осторожно приподнявшись, в полусогнутом положении я подкралась к сарафану, быстро натянула его и стала подползать к… к мальчику. Боже, это был мальчик, полуголый, в одних шортах. Он лежал весь в ссадинах и шрамах.