Я отказываюсь и дальше жить с ощущением того, что постоянно загоняю вас в угол, – продолжал Торн резким тоном. – Если вас отталкивают мои когти… понимаю, внешность моя оставляет желать лучшего… да и нога… но она не помешает мне…
И он устало вытер лоб, словно преодолел долгий путь на грамматическую голгофу.
Внезапно на Офелию снизошло умиротворение. Она сбросила перчатки, как ящерицы сбрасывают старую кожу. Удары судьбы искалечили Торна, причем не столько снаружи, сколько внутри. И девушка поклялась себе оберегать его от всех, кто мог и дальше терзать его, включая ее саму.
Она подошла к Торну, стараясь все время держаться в поле его зрения. По счастью, Торн сидел, и его лицо оказалось почти на уровне лица Офелии. Но когда она прижала ладони к его щекам, он вздрогнул. Резкий и угловатый как внешне, так и по характеру, Торн никогда не говорил комплиментов, не совершал галантных поступков, не шутил, а обществу людей предпочитал общество цифр. Только очень веская причина могла побудить кого-нибудь вглядеться в лицо Торна.
У Офелии была такая причина.
Она стала целовать его шрамы, начав с того, который рассекал бровь, потом перешла к тому, который избороздил щеку, потом к тому, который пролегал через висок. При каждом поцелуе глаза Торна раскрывались все шире, а его одеревеневшее тело становилось податливее.
– Пятьдесят шесть.
Откашлявшись, Торн заговорил почти мягким тоном. Он прилагал усилия,