Глава 1

Он не считал себя плохим хозяином, и не сомневался, что его пес, королевский дог, как гордо он называл его в пьяном хвастовстве, того же мнения. Чего кобелю, в конце концов, надо? В распоряжении этой громоздкой и прожорливой скотины диван – продавленный, неустойчивый. Кишащий блохами, но все же диван, миска всегда полна то кашей, то картошкой, то щами какими нибудь… кореш с мясокомбината, Петька Замойкин, за гроши приносит отличные говяжьи мослы – живи и радуйся!! Первое время пес действительно радовался, когда в опостылевшей тишине скрежетал ключ и вваливалась фигура на полусогнутых конечностях. Так радовался, что однажды гибкий хвост, страшное оружие радости, с гулким хряском сломался об косяк да так и сросся, кривой набок. С каким восторгом первое время пес вставал на задние лапы и вылизывал сморщенное лицо хозяина языком!! Потом прижимал уши, когда звякающий парфорс приближался к морде, чтобы помочь его надеть, гарцуя и поскуливая от нетерпения – впереди была прогулка.

Прогулка сводилась к неторопливому дефилированию под чахлыми деревцами бульвара – и болезненный рывок останавливал всякие попытки познакомиться со встречными собаками. Хозяину – доходяге хотелось сделать из пса свирепого зверя, этакую собаку баскервилей. Впрочем, если собака и не была действительно опасной, то важно было хотя бы придать ей такой вид. По бульвару медлительно тек поток собачников – и хозяин был уверен, что так и надо, поскольку с одинаковой скоростью тащились не только квадратные тетки с ожиревшими шавками, но и мужики, достаточно крепкие.

Хозяин не собирался выделяться из толпы, к тому же боялся собачьих драк, опасался, что его черно-белый красавец променяет спокойную домашнюю жизнь на будоражащий запах какой нибудь сучки…

Не то чтобы он привязался к щенку, полученному за бесплатно (бесплатным он не дорожил) скорее ему импонировало фактически безграничное ощущение власти. Над кем еще он мог возвыситься, сжав кулаки и обзываясь всяко, но боясь нарваться на кулак или финку, кого еще мог пнуть в хрястнувший бок с наслажденьем и с размаху только потому, что так захотелось? Кто бы приполз после этого на животе, искательно заглядывая в глаза, ища в перепойных отечных складках признаки улучшившегося настроения? И полу карлик, подвижный и желчный, злопамятный и одинокий мужичок с кем еще мог почувствовать себя значительным и благородным, даря ни в чем не виноватому великану прощение и угощая собранными с алкашей куриными косточками и колбасными шкурками?

Но пес рос, словно насмехаясь над умными книжками, рос без моциона, без сбалансированного питания, без выставок и дрессировки и вымахал в грузное чудище с необъятной грудной клеткой и мощными (хоть и порядком кривыми) лапами, тяжелым янтарным взглядом и отвратительным характером. Мир не был для него врагом – но и другом тоже не был. Мир казался ему чем то незнакомым, опасным и раздражающим. Знакомыми и понятными были – однокомнатная квартира с нищей обстановкой, тяжелая цепь, звякающая при каждом шаге и являющая собой продолжение квартиры, и всегда хмельной вожак, умеющий причинять боль и любящий подчинение. В массивной голове собаки не возникало даже мысли о том, что можно не подчиняться – потому что едва в щенячьем тумане, окутавшим мир, стали вырисовываться предметы, самым близким из них и самым устрашающим оказался вечно пьяный человек с хриплым и пронзительным голосом. Человек был непредсказуем и страшен, боли можно было ожидать в любой момент. Мозолистая рука, скользящая по шерсти неумелой лаской, в следующую секунду без всякой причины выкручивала ухо – а огрызнувшийся щенок был нещадно бит. Со временем в молодом животном развилась интуиция – по шагам он угадывал настроение вожака и знал, как его встречать. Плохое настроение можно было исправить бурной – хоть и фальшивой – радостью. Тогда, как правило, вожак размякал и долго всхлипывал в ухо напряженному псу, обвиняя в собственной никчемности всех на свете, кроме самого себя. Расслабляться – зная непредсказуемость своего вожака – пес не мог.

При хорошем настроении можно было подойти, махнуть ради приличия кривым хвостом и прыгнуть к себе на диван. Пьяный ли, трезвый ли – в хорошем настроении хозяин его почти не замечал, и пса это устраивало.

Пришла пора взросления. Встреченные кобели темным гребнем поднимали по спине шерсть, и человеческий тщедушный злобный лидер, воспитавший в щенке толь неприглядные качества, испытал несколько неприятных моментов, оказываясь в самой гуще собачьих драк. Мраморный дог сразу распознал преимущества своего роста и веса и пользовался ими – у многих хозяев замирало сердце, когда сплошной клубок двух тел распадался и их питомец, прижатый к земле грудью и тиснутый за холку, являл собой жалкое зрелище.

Напрасно испуганные хозяйки буравили криком воздух, напрасно хмельные мужики грозились повесить собаку на ее же собственных кишках в ту же секунду, как только кобелей растащат – Витек стоял руки в боки, приблатненно циркая слюной и цедил сквозь зубы «Давай-давай…».

Это позерство, впрочем, было рождено бессилием – что еще он мог сделать, зная, что двухлетняя громадина пьянеет от запаха крови а, опьянев, может полоснуть клыками и самого вожака? Рисковать тощими и жилистыми, но своими руками он не собирался.

На счету угрюмого великана и вздорного карлика – пса и его хозяина – было уже немало подвигов, немало хозяев таили злобу, штопая своих питомцев, и, попадись им Витек в темном переулке, то недосчитался бы он остающихся зубов.

Но, когда такая возможность представилась, обычная вражда хозяев, чьи псы попортили друг другу шкуры, оказалась пустяком на фоне надвигающихся событий.

* * *

В прошлое ушли времена, о которых видавшие виды псы вспоминали с дрожью – когда подъезжали фургоны с запахом смертельной неволи и тех, кто смог спастись от сеток, останавливали хлесткие выстрелы. Слабосильную мелочь хватали за лапы и зашвыривали в гулкое железное нутро, более крепких собак придушивали петлей и, раскрутив, чтобы избежать зубов, зашвыривали туда же. Народ возмущался жестокостью ловцов, уголовников и садистов, писались письма, клеймящие их позором. Перестройка, встряхнувшая страну до нутра, фактически уничтожила отряд – и теперь старушки, страдающие от не выплеснутой заботливости, могли подкармливать симпатяг – щеночков и мрачных барбосов с пластами линяющей шерсти и в клочья изодранными ушами. Собаки, бездомные парии, как их звали, вроде бы страдающие от отсутствия ласки и заботы, разъедались до невероятных размеров, и стаи росли. И даже чумка, бич дорогих пород, их совсем не контролировала – на место умершего щенка приходило три родившихся. Теперь собаки уже не чувствовали себя изгоями – кобели устраивали драки на улицах, пятная асфальт кровью и рассеивая толпу, дрыхли в метро, огрызаясь на случайное прикосновение, драли кошек. Драли просто ради спортивного интереса – сердобольные старушки, как уже говорилось, раскармливали пестрые своры вполне неплохо.

Знали бы сердобольные старушенции, что благодаря их объедкам закончился земной путь одной мягкосердечной дамы. Услышав знакомый и отчаянный вой, она выглянула в окно и увидела развеселый хоровод дворняг, рвущих в разные стороны ее любимого кота. Дворняги, в отличие от породистых кошененавистников, убивать не умели, и поэтому минуты четыре драли кота – кто за лапы, кто за живот, кто за голову – под его затихающий вой. Потом обнюхали жалкое, обмусоленное и окровавленное тельце и бодро побежали по своим делам. Дама, видевшая столь жуткую кончину своего любимца, уже остывала.

Разношерстные своры почуяли свою силу – и сопровождали, содрогаясь от трусливой ненависти и щелкая оскаленными пастями, случайно оказавшихся на их территории хозяйских собак. Слабонервные люди либо вообще перестали ходить привычными маршрутами к лесу, либо отваживались только в компании с другими. Действительно, весьма неприятно оказаться лицом к лицу с исходящей лаем сворой, причем все новые и новые собаки вылезают из кустов, заводя друг друга.

Некоторую радость расплодившиеся дворняги доставили владельцам бойцовых пород, решивших потренировать своих убийц на беспомощных суках и щенятах. Первоначально идея себя оправдала – питбули и стаффы отрабатывали приемы, входили во вкус, раздирая визжащих доходяг в клочья. Но потом старые заводские кобели, прошедшие сотни жестоких драк, заманили туповатых бойцов на пустырь и сомкнули десяток челюстей на их тренированный мускулах…

Хозяева долго собирали части своих любимцев, находя их в самых неожиданных местах.

И в больницы иногда привозили покусанных дикими стаями прохожих – и, хоть раны были не сильные, приходилось колоть страдальцев от бешенства.

* * *

Ох, какое же мерзкое было у Витька в тот день настроение – даже две бутылки то ли водки, то ли ацетона, распитые возле железнодорожного полотна в облетающих кустах, не принесли облегчения, а только распалили глухо тлевшее весь день неудовольствие.

Неудовольствие собой, женой, сукой и изменщицей, которую он с огромным трудом все – таки выгнал, сволочной своей работой и вообще – всем скотским миром разом.

Это неудовольствие поднималось, как накипь, и к моменту возвращения Витька домой уже готово было выплеснуться. Эта прожорливая пестрая тварь должна была получить по заслугам – за неуемный аппетит, за необъяснимую злобность, за то что тратит его, Витька, драгоценное время своими глупыми прогулками. Опять же шерсть, запах… пес, почуяв сопровождавшее Витька напряжение, прыгнул на заскрипевший диван. Витек, усилием воли остановив закачавшиеся стены и соединив две картинки в глазах в одну, намотал на кулак ремень и шагнул к дивану…

– Не тронь меня. – раздалось явственно в голове, и Витек так и замер на месте. В висках глухими ударами пульсировала кровь, и сквозь этот шум пробивались мысли – все, докатился, эти излишества свободной жизни скоро сведут в могилу. Это ж делириум, это ж тременс, это ж горячка белая. Ну, блин… ну, сейчас он получит… Кому еще можно отомстить за погубленную жизнь, как не забитой верной собаке? Витек замахнулся свистнувшим ремнем – но пес, обычно покорно падающий на спину, вдруг с неожиданной прытью увернулся, сморщив оскалом мясистые брыли. И тотчас в ушах загремело так, что Витек едва не оглох.

– Я тебе сказал или кому? Что свои красные буркалы вытаращил? Не понял, кто с тобой разговаривает?

И тут произошло нечто уж совсем невероятное – кобель встал на задние лапы, оказавшись сразу на голову выше Витька, когтями передних сморщив рубаху на тщедушных Витькиных плечах и дохнул в лицо жарким смрадом из пасти в черных пятнах. Витька только пыхтел и кряхтел – от оторопи у него не было сил даже на нечленораздельное мычание.

– Заткнулся? Вот если еще раз замахнешься на меня своим ремешком, я тебе вместе с ремешком ручонку твою дохлую перекушу и выплюну.

– Ты – слова вылетали из пересохшего Витькиного рта цыплячьим писком – ты … собаки не умеют говорить…

– А кто ж с тобой говорит, мудило ты грешное? Как ты можешь заметить, я и не говорю. Мой голос раздается у тебя в мозгу. Точнее в том, что у тебя там еще осталось. Как ты там меня обычно называл? Дармоед, ублюдок, свинья прожорливая?

Витек молчал, придавленный и тяжелыми лапами, и невероятной ситуацией – этими самыми словами он с похмелья обычно поливал ни в чем не повинную собаку. Голос, кстати, по тембру вполне подходил пестрому догу – с этакой сырой хрипотцой.

– Я ж тебя вырастил… я ж твой хозяин… папа. Можно сказать… одной каши сколько в тебя… а ты меня…

Подумал Витек и тут же в ответ раздалось…

– Вот вот… каша… вырастил, тоже мне. Мне пол-кило мяса в день положено. А витамины, а кальций, а тренинг? Пробежки, мать твою, нагрузка, причем строго дозированная! По своим силам я могу догнать лошадь, знаешь ты об этом? А благодаря твоим стараниям, козел, я двух шагов без одышки сделать не могу. Так чтобы больше я не слышал этих глупостей насчет того, что я тебе что-то якобы должен. Посадить бы тебя на цепь, как ты меня, в водить возле ноги по полчасика в день, не больше. И без водки тебя оставить, и без баб. Дерешь ведь Ирку свою у меня на глазах и не стесняешься. А у меня, между прочим, самый расцвет сил. А я еще, между прочим, ни одной сучки не окучил. О склещивании только краем уха слышал!! А настоящий кобель должен все испытать.

Желтые ободки глаз горели раздражением у самого Витькиного лица и словно парализовали его. «Ошейник… намордник… забью, только бы надеть…» – метались заполошные мысли и пес, словно и правда их читал, наклонил голову… обмирающий от страха Витек почувствовал, как гладкие мокрые клыки стали медленно вдавливаться в его небритый кадык.

– Перекушу тебе сейчас яблоко – вот тогда узнаешь – намордник, ошейник – с садистским наслаждением пропело в воспаленном Витькином мозгу.

– Не надо – подумал Витек так, что если бы кричал в голос, то повылетали бы стекла и оглушенные соседи схватились бы за телефонные трубки.

От сырого и смрадного дыхания пса у Витька шевелились сальные волосы.

Они стояли друг против друга – человек, вмиг растерявший все свое превосходство, и одомашненный, изнеженный, но все-таки зверь, за несколько минут непостижимым образом человека подчинивший. В самом деле – что можно сделать с этой пестрой громадой, если все мысли она читает легче, чем узор запахов возле меточного столба? Если пес не позволяет дотянуться ни до ножа, ни до палки, а телефон сбросил на пол одним ударом жилистой лапы и, клони в голову, прислушался к частым гудкам?

– Ты позвонить хотел – полу утвердительно – полувопросительно раздалось у Витька в ушах. – Кому хотел позвонить – то? ментам или живодерам? А? Ну пойдем. Маленькая демонстрация того, что у тебя никаких шансов не осталось.

Мокрая пасть сомкнулась вокруг мужского достоинства, и Витек, позеленевший от страха, пошел за своей собакой. Кобелю, чтобы вести его столь убедительным способом, пришлось наклонить голову.

Под окнами стоял воронок.

– Наши маленькие друзья – прозвучало у Витька в ушах – соседа снизу твоего забрали. Жена его, баба вздорная, сдала. Подержат два часа и отпустят. А потом он своей половинке очередной синяк поставит.

Витька хотел крикнуть, но вспомнил о давлении челюстей в том месте, где и давление-то не потребуется, и почувствовал как из – под волос побежали горячие капли.

– Давай, давай… Покричи. Вот менты порадуются – вдрызг пьяный хмырь заявляет, что собака с ним разговаривает. Пару месяцев дурки тебе обеспечено. Сульфазин, протаргол и прочие прелести…

Воронок, выпустив из – под зада облако сизой гари, не спеша отъехал.

Витька схватился за свою обслюнявленную мотню – пес отошел в сторону.

– Пей пока, пей, скоро ты мне понадобишься… и не дури. А то мы тебя из-под земли достанем.

– Кто – мы? – впервые за все это сумасшествие прошелестел Витек своим голосом. И почти не удивился, услышав ответ…

– Собаки…

* * *

Старый заводской бандюга, грязно белый кобель с черной маской, дремал у железных ворот. Вокруг пестрыми клубками расположилась его стая, самая многочисленная и могущественная в районе. Суки вылизывали щенков, щенки играли друг с дружкой, повизгивая и огрызаясь, когда острые зубы причиняли боль, молодые кобели, отличающие дерзостью, но не силой и опытом, несли вахту у границ территории. Заливистый лай одного такого пограничника взбудоражил всех. Маска неторопливой рысью, как и положено вожаку, направился на зов. Остальные понеслись лавиной, захлебываясь лаем. Маска прикидывал, с кем ему сейчас придется иметь дело – с одинокой сукой, которую можно будет принять в стаю, с одиноким и бродячим искателем приключений, которого можно будет изорвать при поддержке младших самцов и оставить в стае либо прогнать, либо жмущиеся к хозяйской ноге домашние никчемности? Маска ненавидел таких, не умиравших с голоду, не спавших на льду, не знакомых с биением агонизирующего тела под клыками.

Но, при всей их изнеженности, подходить к таким собакам порой было опасно – у хозяев имелись цепи и палки, а однажды Маска на несколько дней ослеп от прыснувшего в глаза ядовитого облачка. Внушали опасение так же приземистые гладкошерстные собаки с широкими скулами и обрезанными ушами. Они были безумны и непредсказуемы. Сбитые наземь, они вставали. Они не обращали внимания на глубокие раны, не просили пощады и никому пощады не давали – размеры и пол собаки значения не имели. Они, хоть и обладали запахом и внешностью собак, не обладали ни одним естественным инстинктом – инстинкт убийства главенствовал над всеми. Естественные породы это чувствовали и сторонились, так же, как люди чувствуют и боятся сумасшедших.

Легкий ветерок донес Маске весть – кобель, молодой и крупный, значит, будет драка. Грязные космы на спине вожака поднялись бугром, пожелтевшие от времени клыки блеснули смертью – породистых он в стаю не принимал.

Вот его собаки исчезли за углом бетонного забора и сразу вылетели оттуда веером – не ожидавший такого поворота Маска напрягся и прибавил ход. Потом остановился и, пригнув голову, на прямых лапах пошел вперед – вслед за позорно отступающими дворнягами рысил огромный пестрый пес.

Маска видел таких издали и даже вел свою стаю в атаку, опасаясь, впрочем, приближаться. Так что вся атака сводилась к бреху с безопасного расстояния.

Но сейчас ситуация была совсем другая, сейчас на карту был поставлен его авторитет. И если бы он не знала тактики, не умел с победами выходить из любой свары, то давно бы уже превратился в кишащее опарышами шерстяное пятно с просвечивающими костями возле дороги.

Маска не спешил, не отводя пристального взгляда от чужака и ища у него слабые места – вот если тот, встретившись с Маской глазами, отведет взгляд, то, скорее всего, возле этих ворот навсегда и останется. Но кобель взгляд не отводил, смотрел дерзко и вызывающе, и Маска стал прикидывать свои шансы. С ног такого гиганта не сбить. До глотки допрыгнуть он не даст, даже если даст, смысла в такой атаке немного – клыки проткнут тяжелые кожаные складки, не дойдя до артерии. Остается одно – сразу перекусить лапы и пустить стаю закончить дело.