Глава 1
Возвращение

Михаил принял клинок под углом, увел его в сторону и тут же контратаковал. Меч прошел по верхней кромке щита, срезав тонкую стружку железной окантовки и дубовую щепу. Казалось, острие едва дотянулось до шеи противника, но этого хватило, чтобы развалить ему глотку. Тот сразу же позабыл о драке, схватившись за разверстую рану, пытаясь сделать вдох и захлебываясь собственной кровью.

Очередную атаку Романов принял на щит. Положение оказалось неудобным, а потому не до изысков, и защита вышла жесткой. Несмотря на поддевку, наруч и кольчугу, обрушившийся на преграду удар болезненно отозвался в левой руке. Здоровый детина, что тут еще сказать.

Михаил контратаковал щитом. Противник принял ее на свой, и тут приплясывающие лошади их развели. Впрочем, Романова это не остановило. Мгновение, и меч повис на темляке, а пальцы схватились за рукоять метательного ножа. Из-за болтающегося на запястье клинка замах не очень-то получился. Но и половец был обряжен не в серьезный доспех, а всего лишь в кожу. Так что тонкое жало тяжелого граненого клинка без труда пробило защиту и впилось в тело. Убит или ранен, уже не важно. Этот не боец.

Воспользовавшись мгновением передышки, Михаил привстал в стременах, пытаясь охватить всю картину в целом и оценить обстановку. И тут же в грудь ударила стрела. Ламеллярный доспех выдержал натиск бронебойного наконечника, рикошетировавшего от вороненой стальной пластины.

Зато самого Романова ощутимо толкнуло в грудь, да так, что он опустился в седло. Чтобы не упасть, пришлось натянуть повод. Верный конь встал на дыбы, и всадник едва не вывалился из седла, но сумел и сам удержаться, и с животным совладать.

Впрочем, нет худа без добра. Жеребец, отчаянно взбивая перед собой воздух, обрушил копыта на очередного степняка. Тот хоть и сумел прикрыться щитом, но вместе со своей лошадью повалился в ковыль, тем самым ненадолго обезопасив Михаила с этой стороны.

Как ни краток был миг, но Романов успел рассмотреть, что в седле оставалось только двое гвардейцев, сражавшихся в полном окружении. Как и то, что они тщетно рвутся к нему, но силы слишком неравные.

Рубящий удар сзади. Сталь выдержала очередной натиск. Жесткий доспех распределил его по большой площади так, что Михаил ощутил лишь сильный толчок. Потянул повод влево, и все еще вздыбившийся жеребец развернулся на задних ногах. Ладонь опять сжимает оплетенную кожей рукоять меча. Романов замахнулся и одновременно с опускающимся на передние ноги конем нанес сокрушительный рубящий удар. Попытка половца защититься щитом оказалась тщетной, и клинок впился в основание шеи кочевника.

И опять удар в спину, теперь колющий. Но и он не достиг цели. Острие изогнутого меча степняка беспомощно скользнуло по вороненым пластинам. В следующий раз Михаила достали в наборную бармицу. Защита выдержала и шея не пострадала. Но на этот раз перед глазами поплыли разноцветные круги. И опять стрела! Доспех все же не выстоял, и грудь Романова будто взорвалась огнем.

Он замер, охваченный острой болью, не в состоянии вздохнуть. Мгновение, и ему удалось отключить нервные окончания. За это придется заплатить подвижностью. Но какая это ерунда в сравнении с тем, что пробито легкое, и движение доспеха раскачивает древко, а как следствие, и бередящий рану наконечник. Ну и еще немаловажная деталь: никто не даст ему возможности перевести дух.

Очередной удар. И вновь доспех выдержал. Однако сам Романов удержаться в седле уже не смог, завалившись набок и упав под ноги своего коня. Следом прилетел клинок, острие которого проникло в узкую щель между доспехом и бармицей. Михаил отчетливо услышал, как с противным чавканьем развалилась его глотка. Он и без того с трудом запихивал воздух во все еще целое и не забитое кровью легкое. А тут еще и это.

Стремительная потеря крови. Удушье. Да, он отключил болевые ощущения, но ничего не мог поделать с кислородным голоданием. Его сознание поплыло, и наконец он провалился в полную темноту.

– Ну и как наш герой? Пришел в себя? – ввалившись в палату, с порога поинтересовался Щербаков.

– Пока нет, Макар Ефимович, – ответил реаниматолог, и не подумав возмущаться по поводу столь бесцеремонного вторжения.

– А в чем проблема? Вы же больше не вводите ему препараты, – удивился глава проекта.

– Не вводим, но организм сначала должен вывести то, что уже в него закачано. Или же… – Врач развел руками.

– Давайте без загадок, – нервно дернул щекой Щербаков.

– Если его душа, личность, или, как вы говорите, матрица сознания не вернется в тело, то искусственная кома перейдет в обычную.

– Хм.

– Что показывает ваша аппаратура? – поинтересовался врач.

– Связь потеряна, – с досадой произнес Щербаков.

– Похоже, имеет место повторение прошлых неудач. Будем отключать?

– Н-нет. Подождем несколько дней. Все же восемьдесят семь процентов совместимости. Ждем.

– И сколько будем ждать?

– Сегодняшний наш бюджет позволяет продержать его в коме без какого-либо ущерба хоть целый год. Благодаря ему у нас столько материалов, что мы и без того завалены работой по самую маковку.

– Значит, до упора?

– Именно.

О том, что за прочих кандидатов Макар Ефимович так не держался, врач вспоминать не стал. Да и стоило ли, коль скоро он сам же отключал их от аппарата ИВЛ. Грязная работа. Н-но, как говорится, кто-то должен ее делать. Хотя, конечно, если бы правозащитники узнали о том, как именно проходят эти эксперименты… Впрочем, на мышках и собачках тут ничего не получится. Необходим именно человеческий разум. Во всяком случае, иной путь им неизвестен. Да и этот стал доступен благодаря невероятному стечению обстоятельств.

– Ну и как наш подопечный? – входя в кабинет руководителя проекта, поинтересовался Кравцов.

Макар Ефимович поднял взгляд на майора ФСБ и молча развел руками.

– И каков прогноз у врачей? – не унимался фээсбэшник.

– У врачей диагноз. Искусственная кома перешла в обычную.

– Точно?

– Крайний срок действия препаратов истек четыре часа назад. Так что точнее и быть не может.

– Вы бы не спешили его отключать. Все же восемьдесят семь процентов…

– Сережа, вы что же, вздумали меня учить?! – вспылил Щербаков.

Он вскочил с места и, налившись краской гнева, уставился на фээсбэшника, едва не пуская из ноздрей пар. Офицер выставил перед собой руки в примирительном жесте. Но при этом и не подумал тушеваться или потакать светочу современной науки. Наоборот, осуждающе покачал головой. Наконец физик взял себя в руки, прошелся туда-сюда по комнате и рухнул в жалобно скрипнувшее кресло.

– Ничего. У нас уйма материалов для работы. И вообще, мы не сидим сложа руки. Щупаем и сканируем ЕИПЗ. Насколько это возможно. У нас есть маркер матрицы сознания Романова. Конечно, это даже не иголка в стоге сена. Но ищущий да обрящет.

– То есть его не отключили?

– Мне казалось, что теперь мы можем себе это позволить.

– Без сомнения. Хоть целый год. Хоть два. Если только нам будет что представить руководству.

– На этот счет не переживайте. Материалов столько, что впору просить о расширении штата. Только я не об историках.

– Разумеется. Изложите ваши соображения, я все выбью.

– Даже не попытаетесь, а именно выбьете, – хмыкнул Щербаков.

– Если вам удастся вернуть Романова, то наше финансирование увеличится на порядок.

– Кстати, ваши коллеги могли бы особо расщедриться за сыворотку правды из подручных материалов.

– Не дождетесь.

– Ага. Но сведения эти вы поспешили засекретить.

– А вы к-как думали. Не хватало еще выпускать такую штуку в свободный доступ. А то мало у нас мошенники народ разводят. Нужно им срочно помочь.

– Кстати, Сережа, можно сделать так, чтобы Кудрявцев не узнал о том, что наш пилигрим… Ну, понятно в общем.

– Разумеется, Макар Ефимович. Если он узнает, то наверняка об этом станет известно и моему непосредственному начальнику. А это нам не нужно.

– Вот именно. Тем более что у начальства есть дурная привычка стоять над душой и поторапливать. А у Анатолия Петровича и без того материала выше крыши, – произнес Щербаков.

– Кстати, а что там, собственно говоря, произошло?

– Романов с охраной возвращался из Рудного в Пограничный, и на них напали половцы. Что, как, почему и как такое возможно – без понятия, – развел руками Щербаков.

– Н-да. Не повезло. Впрочем… Вы же говорили, что у вас материала с избытком. А значит, и вариант с возвратом попробовать не мешало бы. Это ведь даст новый толчок вашим исследованиям?

– Несомненно. Только настолько все вилами по воде, что лучше бы он там еще побарахтался лет эдак сто. А там, глядишь, мы и нового кандидата подобрали бы.

– Вообще-то вариант с безвозвратными потерями руководство не больно-то и устраивает. Мало того, мне выразили мнение, что не помешало бы иметь возможность отправлять в подобные путешествия людей с более скромными показателями совместимости. Вы ведь говорили, что подобное возможно?

– Я уверен в этом. Но на начальном этапе необходимо работать с материалом, имеющим максимальные показатели. И так до тех пор, пока мы не поймем механизм, а не будем двигаться на ощупь.

В себя он пришел как-то буднично. Просто открыл глаза. Единственное, болезненно резанул свет. Хотя он и был уверен в том, что это всего лишь дежурное освещение. Но после того непроглядного мрака, в котором он провел… Хм. А ведь не так уж и много времени. Все случилось словно только что.

Михаил попытался поднять руку, чтобы ощупать шею. К тому же ее саднит так, что спасу нет. Как будто ему в глотку вбили кол. И он, гад такой, еще и дышать мешает. Вообще ощущения далеки от благостных. И уж тем более на фоне того, что рука отказалась ему подчиняться.

Да еще этот заунывный звук тревожного зуммера! Вот на хрена его выводить в палату?! Эдак больной со страху обратно в кому впадет. С ним-то все понятно. Он понимает, что был в искусственной и это всего лишь необходимый процесс исследования. Только понять бы, что у него с горлом.

Попытался по привычке отключить тактильные ощущения. Ага. Размечтался. Тут вам не там. Дискомфорт, общая слабость, невозможность пошевелиться и тревожный зуммер – все это действовало на него столь угнетающе, что и до паники недалеко. Но он все же взял себя в руки.

Дверь распахнулась, и в палату вбежал врач в сопровождении сестры. Тут же вспыхнул яркий свет. Михаил зажмурился, почувствовав, как из уголков глаз потекли слезы. Впрочем, свет досаждал и через закрытые веки.

– Настя, выключите освещение. Мне достаточно и дежурного, – сообразил врач.

Ну вот. Совсем другое дело. Романов вновь открыл глаза и несколько раз моргнул, сгоняя слезы.

– Закройте глаза, – попросила медсестра, вооружившаяся какой-то тряпицей.

Он выполнил ее просьбу и почувствовал, как ткань коснулась век. Опять открыл. Ага. Так гораздо лучше.

– Михаил Федорович, вы можете дышать самостоятельно? Моргните, если да. Ага. Тогда мы сейчас извлечем дыхательную трубку. Будет немного неприятно. Готовы? Вот и ладушки.

Н-да. Помнится, ему как-то делали гастроскопию, но то, что он чувствовал сейчас, не шло ни в какое сравнение. Трубка вроде и небольшого диаметра, но это ощущение присутствия в трахее инородного предмета не проходило в течение нескольких часов.

Едва врач закончил над ним колдовать, как в палате появились руководитель проекта Щербаков и фээсбэшник Кравцов. Последний ограничился тем, что поприветствовал, поздравив с возвращением. Зато профессор засыпал вопросами. И пожалуй, тех оказалось бы куда как больше, если бы руководителя проекта не прогнал прочь врач.

Двенадцать дней в коме для него не прошли даром. Уже наутро у него поднялась температура. Пневмония – довольно частое явление у больных, прошедших через ИВЛ. И сия чаша его не миновала. Два дня к нему никого не пускали, но потом его самочувствие улучшилось, и визиты Щербакова стали регулярными.

По поводу нападения Романов толком так ничего и не понял. Половцы выскочили как чертик из табакерки. Возможно, какой-нибудь курень отправился в набег. И отряд в полсотни человек в отменных доспехах им показался вполне достойным объектом для атаки. Хотя и заплатить за победу пришлось дорогую цену. Да и вообще, нападать на дороге между Рудным и Пограничным… Что-то не больно похоже на простой набег.

Щербаков знал еще меньше, так как мог наблюдать за происходящим лишь глазами самого Михаила. Ориентироваться же в окружающей обстановке, наблюдая ее со стороны, куда сложнее, чем при непосредственном участии в событиях.

– Макар Ефимович, а можно мне встретиться с моими? – поинтересовался Михаил в первый же день его посещения.

– Пока нет, – возразил руководитель проекта. – Вы на себя в зеркало посмотрите. Краше в гроб кладут.

– Боитесь скандала вокруг проекта?

– Да бросьте. Я уже говорил о сонме идиотов в интернете. Просто не желаю лишний раз расстраивать вашу жену. Две недели не видела супруга, передала на наше попечение если не здорового, то в более приличном состоянии, а тут такое чудо. Так что подлечим вас, а через недельку разрешим навестить. Причем свидания сделаем частыми, пока не начнется новый виток «экспериментальной терапии».

– Погодите. Так это что же получается, там пройдет…

– Через неделю-то? Чуть больше двадцати восьми лет, – произвел быстрый подсчет Щербаков.

– Ч-черт! Там столько всего недоделанного. Мономаху нужна моя помощь. Отправляйте меня обратно! – всполошился Романов.

Вот странное дело. Вроде бы там он прожил полноценной жизнью двадцать два года, которые для его сознания были более чем реальными даже сейчас. Но здесь он словно расстался со своей семьей всего лишь пару дней назад, а потому и соскучиться-то по ним не успел. Вот такие странные выверты сознания.

– Спокойно, Михаил Федорович. Спокойно. Куда вы собрались? Вот подлечим вас, приведем в божеский вид, а тогда уж и зашлем.

– Кого подлечите? Меня? Вам напомнить мой диагноз? – хмыкнул Романов.

– Это не повод не обращать внимания на пневмонию. Уж ее-то вылечить мы можем. Если же отправим вас в кому в таком состоянии, то уже точно не вынем обратно. Умирать или жить – это, конечно, ваше личное дело, но вы нам дороги как уникальный инструмент для работы с ЕИПЗ.

– Довольно цинично, – покачал головой Михаил.

– А по-другому вы не поймете. И потом, не так ли вы жили последние двадцать лет?

– Там пройдет слишком много времени. Бог с ним, с прогрессом. Положение Мономаха все еще шаткое. Реформы могут и забуксовать. Если не удастся выстроить сильную вертикаль власти, все пойдет прахом. Его сын не та личность, которая сможет потянуть подобный воз.

– Это не повод подвергать вас смертельному риску.

– Это живые люди. И их ожидает нашествие Батыя. Вы представляете себе последствия? А я могу попытаться это предотвратить. Если на пути монголов встанет единая Русь, то они сломают о нее зубы. И дело вовсе не в продвинутом оружии.

– Я понимаю. И именно объединению Руси вы посвятили последние годы. Но вы ничего не сможете поделать, если умрете.

Ну что тут сказать. Прав Щербаков. Тысячу раз прав. Но как же не хочется терять время!

– Посмотрите на это под другим углом, – продолжил Макар Ефимович. – У вас появится возможность взглянуть на дело рук своих со стороны, понять, что вы сделали правильно, а где ошиблись. Использовать время в родном мире с толком, чтобы восполнить пробелы в ваших знаниях. Металлургия, механика, паровые машины, с которыми у вас было столько сложностей. Наконец, как изготовить на коленке порох, о невозможности создания которого вы столько жалели, что даже неоднократно проговаривали вслух.

– Только для того, чтобы получить возможность на что-либо повлиять, мне понадобятся годы. Потому что неизвестно, в кого меня угораздит вселиться.

– Согласен. И тем не менее главное – это ваше здоровье. Без него вообще ничего не получится, – развел руками Щербаков.

– Да понял уже, – вздохнул Романов и зашелся выворачивающим кашлем.

На этот раз приступ оказался долгим. Но в конце концов его отпустило, и он откинулся на подушку, жадно ловя воздух и вытирая слезы. Макар Ефимович терпеливо ожидал, когда приступ отступит. Ну и глянул на него так, словно хотел сказать, мол, о каком путешествии может быть речь.

Прав он. Но тут ведь какое дело. Там у него осталась семья. Жена, дети. Старшему, Петру, только восемнадцать. Мальчишка, без жизненного опыта. Остальным и того меньше. Конечно, он верил в то, что обеспечил им поддержку и опору в виде Бориса, главного безопасника. Малый и Большой советы. Да и пограничники к его детям со всей любовью. Но все же.

– Макар Ефимович, а отчего я в коме пробыл двенадцать дней? Я тут посчитал, должно быть не больше девяти.

– Правильно посчитали. Матрица вашего сознания блуждала трое суток где-то в ЕИПЗ.

– То есть она могла и вовсе заблудиться и не вернуться? – сделал неутешительный ввод Михаил.

– Только в том случае, если бы мы вас отключили от аппарата. Надеюсь, вы понимаете, что мы и не думали поступить подобным образом.

– Вам это попросту невыгодно, – улыбнувшись, заметил Романов.

– И это тоже, – не стал его разочаровывать Щербаков. – Ладно. На сегодня, пожалуй, хватит. Поправляйтесь. Я навещу вас завтра. И не только я.

– Вы же сказали, что семье еще рано.

– Семье – да. Но дело в том, что нам придали группу ученых-историков. Предупреждаю сразу, весьма своеобразные личности. И вы им не нравитесь.

– Отчего же?

– Слышали выражение – слон в посудной лавке?

– Странный вопрос.

– Во-от. К вам это относится в полной мере. Вы там такого наворотили, что они себе чуть все волосы не повыдирали.

– Бывает, – хмыкнул Михаил.

– Согласен. Это ведь другой мир. И пусть он во многом идентичен нашему, он живет своей жизнью и развивается своим путем. Пойду.

Михаил думал, что дни для него будут тянуться медленно и нудно. Однако действительность оказалась иной. С историками скучать не приходилось. Настырные все такие. Въедливые. Да с претензиями. А главное, начали дружно его поучать, как ему бережно и ненавязчиво проводить исследовательскую работу.

Романов слушал их менторский тон, едва сдерживаясь, чтобы не послать. Но когда они заявили, что, мол, в прежнем мире он уже напортачил, а потому в следующий раз его отправят в другой, Михаил взорвался. Послал их открытым текстом, да еще и пинка выписал, пусть и не профессору, а его помощнику.

Затребовал к себе Щербакова и заявил, что если тот посмеет отправить его в другой мир, то он там сразу же покончит самоубийством. И будет продолжать это раз за разом, пока Романова не отправят в его мир.

Макар Ефимович выслушал эти требования совершенно спокойно, пожал плечами и заявил, что историки пусть думают что хотят. Проектом руководит он, и решение за ним. После чего как ни в чем не бывало вернулся к вопросам, относящимся к его епархии, что полностью успокоило Михаила.

От встреч с ним историки не отказались, хотя и поумерили свой пыл. Ведь одно дело – сведения, почерпнутые из аудио- и видеоматериалов. И совсем иное – непосредственный свидетель и участник событий седой древности.

Помимо этого Романов проводил много времени в интернете, выискивая технологии, которые ему могли бы понадобиться там. Его интересовало как оружие, так и металлургия, обрабатывающие станки. Да много чего. Прямо глаза разбегались. И это при том, что, еще будучи там, он пришел к выводу, что кое-что из введенного им преждевременно.

Взять паровую машину. Ну вот куда ее при тамошнем уровне общего развития и образования в частности. Агрегат ломался часто и густо. Из него лезли различные, так сказать, детские болезни, и они с Леонидом не могли довести его до ума ввиду недостатка знаний. Уже здесь, прошерстив тему паровиков, он понял, что эти машины только кажутся простыми. На деле же там хватает нюансов.

Поэтому внедрять это открытие дальше Михаил не стал. Разве только старались поддерживать в рабочем состоянии ту громоздкую машину, построенную в Рудном. Просто потому, что ставить плотину на Псёле – та еще задачка, а конная тяга уже не удовлетворяла возросшим потребностям.

Так что за три года, прошедшие после ее создания, они в этом направлении больше не продвинулись. Лишь самую малость получилось исправить кое-что, на интуитивном уровне, или методом проб и ошибок. Никакой теоретической базы, никаких расчетов. Ни-че-го. Одна только голая практика.