Если смотреть в одну точку очень долго и сосредоточенно (устраняя при этом абсолютно все возникающие в голове мысли и эмоции), настолько внимательно, что забыть о существовании остального мира, можно увидеть важнейшую деталь объекта, его составную часть – яркую и разноцветную клетку. Хотя на первый взгляд она покажется тусклой и серо-голубой. Клетка не квадратная или прямоугольная, как уверяет название, хотя зачастую кажется угловатой. Внутри мы наблюдаем активное движение. Это молекулы – они порхают в своем надежном аквариуме, наслаждаясь жизнью. Желтого цвета, бесформенные, мягкие и упругие, частицы легко меняют свой внешний вид и подстраиваются под таких же аморфных соседей. Если же включить силу воли на полную катушку и не отводить взгляд от цели еще минут десять, то глаза превратятся в микроскоп. Как следствие, пристальное внимание разделит единицу на части – блестящие корпускулы. Они овальные, между ними будто бы вакуум, но это лишь видимость. Внутри корпускулов серенькие точечки – атомы. Они идеально круглые, даже если приблизить максимально. В центре – ядро, а между ним и оболочкой – неуловимые кванты. Не исключено, если увеличить раз эдак в миллион, то обнаружишь гигантские галактики, черные дыры и звезды, планетные системы и даже жизнь со своей цивилизацией. С иными законами, в том числе физическими, моральными.

Впрочем, вполне вероятно, что квант – последняя инстанция, неделимая, без составных частей, тот самый кирпич материально-энергетического мира, из которого соткано все. Экзистенциальная квинтэссенция. Но возможно ли это? Только в одном случае – если части кванта не поддаются восприятию наших чувств. Ведь мы ограничены тем, что имеем, а имеем то, что добыли не сами, а что всучили нам, поставив перед фактом, в самом начале жизни. А дальнейшие обстоятельства существования дополняют и слегка корректируют эту данность, производят своего рода огранку личности, очищают ее от ненужных прилипших частиц и выявляют важнейшие элементы характера. Так, что к моменту смерти получается идеальный и кристально чистый бриллиант.

—-

Шел суровый месяц февраль. Зима в Чикаго в этом году выдалась необычайно холодной. И даже сейчас, несмотря на календарную близость весны, все еще оставалась такой. Обильные осадки накрыли вершины высотных и других зданий толстым слоем снега, заполонили улицы, дворы и парки сугробами, льдом и слякотью, полностью сковали движение гигантского мегаполиса. Образовавшийся на широких тротуарах и дорогах коварный гололед в разы повысил уровень травматизма. Существенно увеличилось среди теплолюбивых горожан количество заболевших гриппом и ОРВИ.

Сэмюэл Джейкоб Уитакер, адвокат-партнер крупнейшей юридической конторы в Иллинойсе, ехал ранним солнечным, но морозным утром на работу на своем новеньком, престижном внедорожнике «Кадиллак-Эскалейд» темного-синего цвета. Машину вел предельно аккуратно, не превышая по трассе сорока миль в час, мягко и осторожно нажимая на тормоз, проезжая мелкие двухэтажные населенные пункты. При хорошей погоде и отсутствии гололеда Уитакер уже был бы в офисе – он любил скорость. Везде и во всем, особенно в работе. Еще много лет назад, освоившись в адвокатской конторе и обретя значимый статус, он перестал брать дела, грозившие затянуться на долгие месяцы или даже год. Подобный потенциал Сэм определял моментально, при простом ознакомлении. А те процессы, что брал, щелкал как семечки, благодаря чему заработал признание, уважение, а также прозвище «Перри Мейсон».

В свои тридцать четыре года Уитакер выглядел несколько старше – возможно, из-за чрезмерно серьезного выражения лица. Это подчеркивало его целеустремленность, прагматичность, сосредоточенность на текущих делах – довольно рядовые характеристики юриста, карьериста и выходца из лютеранской семьи. Последнее акцентировалось обоими личными именами Уитакера, которые по-протестантски принципиально ветхозаветные, в противовес прежде всего католикам и отчасти православным.

Высокий ростом зеленоглазый шатен, всегда гладко выбритый, в прекрасной форме (благодаря занятиям в спортзале и ежедневным пробежкам на пятнадцать километров), уверенный в себе и материально обеспеченный, что бросалось в глаза благодаря дорогой обуви и костюму. И машине, разумеется. Сэм мог приобрести почти в точности такую же «Шевроле-Тахо», но гордость заставила переплатить энную сумму исключительно за престижность марки. Не хочется быть хуже коллег даже в этом. Правда, некоторые руководители компании приезжали на более дорогих немецких и английских автомобилях, но эти седаны менее функциональные. Из пригорода в центр Чикаго на внедорожнике добираться намного удобнее.

Единственное, чего пока не хватало Уитакеру – детей. Но с супругой есть негласный договор, что они вплотную этим займутся после переезда в уютный загородный особняк, который был готов и нетерпеливо ждал новоселья заботливых хозяев, которые уже периодически посещали его, но по одиночке.

Сэм нажал кнопку на дверной панели и приоткрыл водительское окно, взял сигарету и зажигалку с полочки под торпедой и прикурил. Глубоко затянулся, подождал несколько секунд и, сжав губы в трубочку, повернул лицо в сторону открытого окна и медленно выдохнул дым из легких. Приятно, хоть и не полезно. Сбивает дыхание, негативно влияет на сердце, засоряет легкие всякой гадостью и все такое прочее. Но успокаивает. А рабочих стрессов у Уитакера хватало. Некогда улыбнуться.

Сэм сбавил обороты, метров за триста заметив мигающий светофор. Поскольку ни спереди, ни сзади никого не было, решил просто докатиться до перекрёстка, притормаживая двигателем – вручную включил пониженную скорость и не давил на педаль газа. Топливо нынче дорогое. Метров за тридцать загорелся зеленый, и Сэм поднажал. Проезжая перекрёсток, он не заметил гигантский белый «Шевроле-Сильверадо», мчавшийся сбоку на полной скорости в тщетной надежде успеть на желтый сигнал светофора. Пикап въехал в «Кадиллак», смял всю правую сторону внедорожника, раскромсал двери, изуродовал пассажирское сиденье, подголовник которого врезался Уитакеру четко в челюсть. Крошки стекол впились Сэму в лицо и шею. Вот и все, подумал он. Немного странно и забавно в такой момент чувствовать, что ничего не упустил, не жалеешь, сделал все, что должен и мог. Спасибо этому миру, пойду к другому. Сознание покинуло Уитакера.

Сэм открыл глаза и, увидев вокруг сплошь все белое, подумал, что в раю. Когда четкость зрения восстановилась, он заметил и другие оттенки. Но сначала различил белые потолок, стены и круглую лампу. Обнаружил, что лежит в койке, на белых простынях и подушке, накрытый белым одеялом, а вокруг него в помещении такие же пациенты. Он не в раю и не умер. Сэм не обрадовался, но и не разочаровался. Просто понял, что для него в этом удивительном мире есть еще дела.

Внезапно из ниоткуда вынырнуло круглое лицо медсестры. Ее тонкие губы что-то интенсивно шебуршали, однако Сэм не слушал, а внимательно изучал внешность девушки. Она что-то невнятно говорила вроде бы о черепно-мозговых травмах, переломах ребер и правой ноги, проблемах с сердцем, тогда как Сэм вцепился взглядом в ее некрасивую физиономию: несимметричность губ, глаз, бровей и ноздрей поразила Уитакера. Женщина продолжала что-то рассказывать. Возможно, о восстановлении, которое займет много времени. Или о чем-то другом. Сэм не прислушивался. Голова разболелась, а глаза закрывались от усталости. Медсестра оголила его руку и сделала укол. И он уснул, поддавшись чарующему влиянию нудного и противного голоса медсестры.

—-

Оливия Уитакер смотрела в одну точку. Вернее, просто куда-то, то есть в никуда, как это обычно бывает в подобных состояниях неосознанной задумчивости, которые возникают порой в минуты праздности, настигают врасплох во время важного и интересного занятия. Оливия, миниатюрная зеленоглазая брюнетка тридцати четырёх лет, сидела за косметическим столиком в спальной комнате и красила губы помадой яркого розового цвета. Она держала в руках упаковку нового карандаша, прочитала несколько слов на этикетке и залипла. Транс продолжался минут пять. Возможно, организм так избавляется от груза накопившихся стрессов, открывает двери новым впечатлениям, приятным и положительным.

Оливия вышла на крытый балкон выкурить сигарету. Распахнула окно. Прямо напротив нее темнела коричневая крыша тускло-желтого пятиэтажного дома. Казалось, зданию лет сто пятьдесят, оно пустое и абсолютно безжизненное, и вот-вот рухнет. А ведь там кто-то живет. Оливия присмотрелись, но не нашла светлых окон.

Тишина во дворе. Никто не играет на детской площадке внизу, никто не выгуливает собак. Холодно и скучно.

Оливия достала сигарету, стараясь не смотреть на пачку. В такие минуты даже эти невинные картинки выводят из себя. Не хочется все время плакать. Чего они этим добиваются? Показать, что кругом одна смерть? И без картинок ясно. Живем, чтобы умереть.

Оливия прикурила и сделала первую за неделю затяжку. Голова немного закружилась. Ступни вдруг вспотели. Странно, что я заметила это ощущение так четко и ясно, подумала Оливия. А внутренний голос подсказал делать то, чего боишься. Подумав, вытащила пачку сигарет из кармана кофты и взглянула на рисунок с полуголым мужчиной, застенчиво прикрытым в самом интересном месте тела надписью «Импотенция». Спасибо, что не инфаркт.

Поодаль высились новостройки, из двадцати этажей и больше. Бледно-белых и грязно-серых, буро-красных и других тусклых оттенков.

Растительность вокруг них голая и черная. Обнаженные деревья вопиюще недоуменно торчат из скудной земли – будто засохшая костлявая рука мертвеца выбирается из могилы. Повсюду загаженный лед и затвердевший, скомканный снег, смешанный со сгнившей листвой, окурками и фекалиями.

За домами – хмурое, вечно пасмурное небо, забрызганное серыми тучами-облаками. В любую секунду может пойти мерзкий мокрый снег или дождь. И ветер. В какую сторону ни пойдешь, он всегда дует прямо в лицо. На улице настолько дымчато, что никак не определить, где находится солнце, хотя еще не вечер. Высокая влажность делает скромные минус десять невыносимыми.