© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Струя

 
Наклонись над колодцем, – увидишь ты там:
Словно грязная яма чернеется,
Пахнет гнилью, и плесень растет по краям,
И прозрачной струи не виднеется.
 
 
Но внизу, в глубине, среди гнили и тьмы,
Там, где пропасть чернеется мглистая,
Как в суровых объятьях угрюмой тюрьмы,
Робко бьется струя серебристая.
 

1885

Из книги «Под северным небом»
Элегии, стансы, сонеты
1894

Ohne das gefolge der trauer ist mir das göttliche im leben nie erschienen.

Lenau^[1]

Фантазия

 
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.
 
 
Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,
В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,
Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,
Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.
 
 
Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,
И тоска, и упоенье, – точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится, – и деревьям что-то мнится,
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?
 
 
Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль, –
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.
А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданья
Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;
Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют
И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.
 

‹1893›

Лунный свет
Сонет

 
Когда луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
 
 
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу – луной.
 
 
Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
 
 
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся Земля с борьбой своей,
Я – облачко, я – ветерка дыханье.
 

Нить Ариадны

 
          Меж прошлым и будущим нить
     Я тку неустанной, проворной рукою;
Хочу для грядущих столетий покорно и честно служить
          Борьбой, и трудом, и тоскою, –
 
 
          Тоскою о том, чего нет,
     Что дремлет пока, как цветок под водою,
О том, что когда-то проснется, чрез многие тысячи лет,
          Чтоб вспыхнуть падучей звездою.
 
 
          Есть много несказанных слов
     И много созданий, не созданных ныне, –
Их столько же, сколько песчинок среди бесконечных песков
          В немой Аравийской пустыне.
 

Без улыбки, без слов

 
На алмазном покрове снегов,
Под холодным сияньем луны,
Хорошо нам с тобой! Без улыбки, без слов,
Обитатели призрачной светлой страны,
Погрузились мы в море загадочных снов
     В царстве бледной луны.
 
 
Как отрадно в глубокий полуночный час
На мгновенье все скорби по-детски забыть
И, забыв, что любовь невозможна для нас,
     Как отрадно мечтать и любить –
          Без улыбки, без слов,
          Средь ночной тишины,
          В царстве чистых снегов,
          В царстве бледной луны.
 

Родная картина

 
Стаи птиц. Дороги лента.
Повалившийся плетень.
С отуманенного неба
Грустно смотрит тусклый день.
 
 
Ряд берез, и вид унылый
Придорожного столба.
Как под гнетом тяжкой скорби
Покачнулася изба.
 
 
Полусвет и полусумрак,
И невольно рвешься вдаль,
И невольно давит душу
Бесконечная печаль.
 

«Я знаю, что значит – безумно рыдать…»

 
Я знаю, что значит – безумно рыдать,
Вокруг себя видеть пустыню бесплодную,
Что значит – с отчаяньем в зиму холодную
     Напрасно весны ожидать.
 
 
Но знаю я также, что гимн соловья
Лишь тем и хорош, что похож на рыдание,
Что гор снеговых вековое молчание
     Прекрасней, чем лепет ручья.
 

Призрак

 
Где б ни был я, везде, как тень, со мной –
Мой милый брат, отшедший в жизнь иную,
Тоскующий, как ангел неземной,
В своей душе таящий скорбь немую, –
Так явственно стоит он предо мной.
 
 
И я, как он, и плачу, и тоскую;
Но плачу ли, смеюсь ли, – дух родной, –
Он никогда меня не покидает,
Со мной живет он жизнию одной.
 
 
Лишь иногда в тревожный час ночной
Невольно ум в тоске изнемогает,
И я его спрошу: «В стране иной,
За темною загадочной могилой,
Увидимся ль с тобой, о, брат мой милый?»
 
 
В его глазах тогда мелькает тень,
И слезы он блестящие роняет,
И как пред ночью тихо гаснет день,
Так от меня он тихо улетает.
 

Зарождающаяся жизнь
Сонет

 
Еще последний снег в долине мглистой
На светлый лик весны бросает тень,
Но уж цветет душистая сирень,
И барвинок, и ландыш серебристый.
 
 
Как кроток и отраден день лучистый,
И как приветна ив прибрежных сень.
Как будто ожил даже мшистый пень,
Склонясь к воде, бестрепетной и чистой.
 
 
Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,
 
 
Как мир хорош в своей красе нежданной –
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.
 

Чайка

 
Чайка, серая чайка с печальными криками носится
     Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
     Так полны безграничной тоской?
 
 
     Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось.
     Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
          Бесприютная чайка из дальней страны.
 

«Я расстался с печальной луною…»

Катерине Алексеевне Андреевой

 
Я расстался с печальной луною, –
Удалилась царица небес;
Там, в горах, за их черной стеною,
Ее лик омраченный исчез.
 
 
И в предутреннем сумраке ясном
Мне послышался вздох ветерка,
И в лазури, на небе прекрасном,
Отразилась немая тоска.
 
 
Силуэты лесных великанов
Молчаливо предстали вдали,
И покровы дрожащих туманов
Над заплаканным лугом легли.
 
 
Вся природа казалась больною
И как будто молила меня,
И грустила, прощаясь с луною,
В ожидании знойного дня.
 

«О женщина, дитя, привыкшее играть…»

 
О женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих терзаньях страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Все, все возьми себе – за взгляд очей прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
Ты, море странных снов, и звуков, и огней!
Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый гений!
 

К. Бальмонт. 1892 г.

Ласточки

 
Земля покрыта тьмой. Окончен день забот.
Я в царстве чистых дум, живых очарований.
На башне вдалеке протяжно полночь бьет,
Час тайных встреч, любви, блаженства и рыданий.
 
 
Невольная в душе тоска растет, растет.
Встает передо мной толпа воспоминаний,
То вдруг отпрянет прочь, то вдруг опять прильнет
К груди, исполненной несбыточных желаний.
 
 
Так в знойный день, над гладью вод речных
Порою ласточка игриво пронесется,
За ней вослед толпа сестер ее живых.
 
 
Веселых спутниц рой как будто бы смеется,
Щебечут громко все, – и каждая из них
Лазури вод на миг крылом своим коснется.
 

Челн томленья

Князю А. И. Урусову

 
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.
 
 
Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
 
 
Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.
 
 
Умер вечер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растет.
Челн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.
 

Песня без слов

 
Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки лепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.
 
 
День догорает. Закат загорается.
Шепотом, ропотом рощи полны.
Новый восторг воскресает для жителей
Сказочной светлой свободной страны.
 
 
Ветра вечернего вздох замирающий.
Полной луны переменчивый лик.
Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг невозможного. Счастия миг.
 

Из книги «В безбрежности»
1895

Землю целуй, и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби, ищи восторга и исступления сего.

Достоевский

«Я мечтою ловил уходящие тени…»

 
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
 
 
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
 
 
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
 
 
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
 
 
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И всё выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
 

‹1894›

Болотные лилии

 
Побледневшие, нежно-стыдливые,
Распустились в болотной глуши
Белых лилий цветы молчаливые,
И вкруг них шелестят камыши.
 
 
Белых лилий цветы серебристые
Вырастают с глубокого дна,
Где не светят лучи золотистые,
Где вода холодна и темна.
 
 
И не манят их страсти преступные,
Их волненья к себе не зовут;
Для нескромных очей недоступные,
Для себя они только живут.
 
 
Проникаясь решимостью твердою
Жить мечтой и достичь высоты,
Распускаются с пышностью гордою
Белых лилий немые цветы.
 
 
Расцветут и поблекнут, бесстрастные,
Далеко от владений людских,
И распустятся снова, прекрасные, –
И никто не узнает о них.