В.В. Дементьева
ГЛУБОКОМЫСЛЕННАЯ БЕССМЫСЛИЦА:
СТАТУСНЫЕ СОЗДАТЕЛИ
И ОБЕСКУРАЖЕННЫЙ ЧИТАТЕЛЬ*
Опубликовано: Новый исторический вестник. 2014. № 42. С. 149.
Внимание к методологии исторических исследований, закономерно
обострившееся у нас в стране два десятка лет назад, приобрело затем
гипертрофированный характер, что проявилось как в количестве работ
«чисто методологических» по жанру, так и в насыщении конкретно-
исторических трудов методологическими частями, экскурсами,
реминисценциями и терминологией (заимствованной в зарубежной
историографии и призванной усилить «научность» текста, но подчас
использованной вопреки русскому языку).
И если специальные «методологические сочинения» можно
«обычному историку», если нет на то особого желания, и не читать, то
от методологических изысков, вплетенных в книги, названия которых не
предвещают такой ловушки, бывает трудно отмахнуться.
Еще хуже, когда методологическая составляющая не просто навязчиво
подчеркивается авторами, но подается ими как важнейшее достижение,
с нескрываемой гордостью. А при внимательном прочтении оказывается,
что все эти старания дают обратный результат: обесценивают то
непосредственно историческое содержание, которое должно быть главным
в книге.
Примером тому является заявленная в титуле как «коллективная
монография» книга «Сословие русских профессоров: Создатели статусов
и смыслов» (М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013. – 386, [6] с.).
Опубликованная под редакцией Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой, она
включает в себя как труды отечественных авторов, так и переводы работ
зарубежных специалистов.
Это издание, безусловно, нуждается в публичной оценке, ибо оно
вышло в свет под редакцией руководителей Института гуманитарных
историко-теоретических исследований НИУ ВШЭ, то есть тех,
кто представляет «экспертное сообщество» исторической науки. И
подготовлено оно в рамках Программы фундаментальных исследований
этого вуза, позиционирующего себя как научный и образовательный
авангард. Следовательно, оно призвано служить всяческим ориентиром
для наших историков.
В первую очередь, нуждается в анализе именно теоретико-
методологический и методический ее пласт, поданный научными
редакторами как важнейший. Он действительно принципиален и выходит
за рамки сюжетов данного издания. Его мы и проанализируем.
Авторская аннотация (в том, что она – авторская, сомневаться не
приходится: она содержательно и стилистически воспроизводит текст
концептуальных для издания статей), отражающая суть книги, гласит
следующее:
«В монографии представлены результаты изучения профессорского
сословия России как творческого сообщества, создавшего оригинальные
традиции, репрезентации, языки самоописания, практики взаимодействия,
способы историзации и классикализации собственной деятельности…
Данные тексты анализировались как единый рассказ профессоров “о себе”,
у которого есть замысел, средства воплощения, работа с потенциальным
читателем. Такой подход позволяет освободиться от социальной магии
университета, разгерметизировать знание о нем и увидеть в нем рукотворное
историческое явление, не равное себе во времени и пространстве».
В этой аннотации как в капле воды отразились и подходы авторов
к исследованию, и характерное для них словесное и стилистическое
оформление своих утверждений. Задумаемся для начала над
формулировками. У «рассказа профессоров» есть «работа с
потенциальным читателем» – возникает вопрос, как это рассказ может
«работать» с потенциальным, то есть еще не читавшим этот «рассказ»
читателем? Посредством своего «рассказа» может работать с читателем
его автор, и то только с реальным читателем он может так работать (с
потенциальным читателем – другими методами). Это – отражение заботы
авторов о слове и построении фраз. Отсутствие таковой заботы уже само
по себе нередко порождает бессмыслицу.
Что же до смысла, то авторы утверждают, что их подход позволяет
рассматривать университет как «не равное себе во времени и пространстве»
«рукотворное историческое явление». А разве мы до этого думали, что
университет – божественное творение? Явление, находящееся во времени
и пространстве, не может быть не равно само себе (не сказано ведь, что
не равно себе с изменением времени и/или пространства), утверждать
противоположное, как получается у наших авторов, – антинаучно. Хотели,
видимо, сообщить читателю очевидную вещь, что университет изменяется
с течением времени, а университеты в разных местах отличаются друг
от друга. А что получилось, пока маскировали «красивыми и умными»
словами это простое утверждение? Бессмыслица.
Подобная бессмыслица воспроизведена в статье Е.А. Вишленковой
и А.Н. Дмитриева «Прагматика традиции или актуальное прошлое для
российских университетов» уже по отношению к университетской
традиции: «Тиражируемое в разных по жанру текстах утверждение
заведомо гомогенной, равной себе во времени и пространстве
университетской традиции, как нам представляется, искажает историческое
сознание читателей: оно камуфлирует интересы создателей исторических
нарративов, исключает возможность признания множественности
университетского прошлого и делает Россию зоной «особого пути» с
«особой университетской традицией» (с. 64–65). В действительности
именно такие формулировки могут исказить сознание читателя, заставляя
его не только думать, что – вопреки законам физики – в определенный
момент времени и точке пространства явление может быть не равно
самому себе, но и пропагандируя тезис о множественности прошлого,
– не о множественности восприятия прошлого, а самого этого прошлого.
Авторы, следовательно, исходят из того, что прошлое – лишь
порождение мыслящего субъекта. Такое понимание прошлого подчеркивает
употребляемое ими выражение «спрос на прошлое» (с. 81). Прошлое как
имевшая место реальность событий, явлений и процессов (а только такая
трактовка прошлого позволяет считать историю наукой: ученый-историк
стремится, используя научные методы, в том числе анализа источников,
понять и адекватно описать реалии прошлого) при демонстрируемом
теоретиками рецензируемого издания подходе отрицается. Этот подход,
распространенный постмодернизмом, определяет историю (занятие по
изучению прошлого) как операцию по созданию вербального вымысла,
лишая ее тем самым статуса науки. Но ведь наши авторы – носители научных
званий и ученых степеней, они вроде бы должны считать свои занятия
научными. И, кстати, если имеется, на взгляд авторов, множественность
прошлого, то почему бы и не быть тогда, в рамках этой множественности,
особой традиции? Получается, что «смыслы» двух частей предложения
противоречат друг другу, что в итоге усиливает бессмыслицу.
Очень важен методологический и методический посыл, заключенный в
начале последней из приведенных фраз аннотации: «Такой подход позволяет
освободиться от социальной магии университета, разгерметизировать
знание о нем...» К тому же, как выясняется, «университет… разными
средствами герметизирует знание о себе», как заявлено в статье О.Н.
Запорожец «Навигатор по карте историко-социологических исследований
университета» (с. 23). Эта «разгерметизация» знаний об университете
весьма и весьма показательна. Концепция книги свидетельствует: знание
в ней понимается не как постоянно накапливающийся результат процесса
познания; для ее авторов знание – то, что лежит в «готовом виде» в
герметично закрытом сосуде. Надо только знать магическую формулу, 152 153
чтобы «разгерметизировать» его – и вот оно, перед нами. И можно с
уверенностью говорить: «на самом деле» было то-то. Безо всякого поиска
доказательств и прочей рутины исследовательской работы.
Приведем пример, показывающий, как непосредственно это делается
в книге.
В статье Е.А. Вишленковой и А.Н. Дмитриева утверждается: «В
середине 1990-х годов за особый вклад в национальную университетскую
традицию (а на самом деле за политическую поддержку весьма слабой
тогда правящей власти) ряд самых старых университетов страны были
включены в Государственный свод особо ценных объектов культурного
наследия народов Российской Федерации, что гарантировало им
привилегированное государственное финансирование» (с. 87). При этом
никакой аргументации в пользу такого утверждения не приводится,
ни единой отсылки ни к одному источнику не дается – а это вроде как
элементарное требование профессии историка. Чем доказывается это «на
самом деле»? Представим себе, что некий историк-античник напишет:
«В середине III в. до н.э. за особый вклад в римскую традицию (а на
самом деле за политическую поддержку правившей тогда весьма слабой
элиты)...». И не аргументирует ничем это утверждение, не покажет, откуда
и как он черпает основания для такого вывода. Страшно подумать, что
скажут коллеги! Профессиональный историк (исходящий из того, что
история – наука, а не магия) никогда не скажет «на самом деле было вот
что», не предъявив при этом никаких аргументов.
Почему же авторы этой книги считают себя вправе не утруждать себя
доказательствами в историческом исследовании, обычными для любого
человека, занятого «ремеслом историка»? Как показывает прочтение
книги, потому, что уверены: у них есть особые магические методы для
того, чтобы волшебными словами «разгерметизировать» знание.
Что же это за главный инструмент, который дает возможность
авторам рецензируемого издания «разгерметизировать» знание? У них
есть, как это формулируют Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева в статье
«Университетские сообщества как объект и субъект описания», «спектр
теоретических моделей и оптик» (с. 6), который и позволяет осуществлять,
говоря словами О.Н. Запорожец, «исследовательский фокус» (с. 25).
Задумались ли авторы о том, есть ли вообще смысл у словосочетания
«спектр оптик»? А каков смысл у словосочетания «исследовательский
фокус»? Он ведь совсем иной, чем у словосочетания «фокус исследования».
В том, что инструмент именно магический, сомнений не остается,
ибо применяемая авторами исследовательская «оптика», как выясняется,
имеет «жизненные силы»: «придали панорамной оптике новых
жизненных сил» (с. 25). И еще она, эта «оптика», «проблематизируется»:
«Проблематизация микрооптики» (с. 41). Вдумаемся: имеющая «жизненные
силы» и «проблематизирующаяся» (или «проблематизируемая»?)
исследовательская оптика! Какие «смыслы» порождают те, кто это пишет?!
Использование такой мифологизированной «оптики» совсем не
безобидно, ибо оно приводит к абсолютно антинаучным измышлениям
наших уважаемых авторов. К примеру, такое утверждение Е.А.Вишленовой
и А.Н. Дмитриева: «Для гомогенизации временного потока в таких случаях
используется прием масштабирования, когда в качестве мерила для всего
объекта исследования используется один из его элементов…» (с. 61).
Никаким «масштабированием» каких бы то ни было объектов нельзя
«гомогенизировать временной поток», – это могут делать только те,
кто пытается своими магическими методами повлиять даже на законы
физики. Конечно, есть понятие «историческое время», как есть и метод
его структурно-диахронного анализа. Но «временной поток» – понятие,
отражающее важнейшее свойство времени как физического явления,
поэтому предлагаемые манипуляции с ним выглядят антинаучно.
Опасность ведь в том, что масса последователей – под воздействием
статуса, а, значит, и формального авторитета данных специалистов по
методологии истории, – будут повторять магические заклинания, все
более порождая подобные «смыслы», содержание которых – бессмыслица.
Бессмыслицу порождает и нарочитая недоговоренность. Приведем
характерный пример из статьи О.Н. Запорожец: «Единство университета,
нередко воспринимаемого как механическая сумма частей, становится
исследовательской аксиомой подхода, оставляя в стороне вопросы
взаимодействия и динамики» (с. 23). Взаимодействия чего с чем? Частей
университета друг с другом? Университета с внешней средой? Динамики
чего? Ничего этого не поясняется ни до, ни после этой фразы; и так во
многих местах: сплошь мистико-магические пассы – отсюда и такие
словесные пассажи.
Дадим еще один пример многозначительной недоговоренности –
предложение, в котором Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева гордятся
научным вкладом, своим и коллег: «Результатом проведенного анализа
стала деконструкция базового для университетских исследований концепта
“традиция”, посредством которого создается континуитет прошлого
и настоящего. Авторы демонстрируют рукотворный и исторически
изменчивый характер университетской традиции, ее гетерогенность, не
позволяющую безрефлексивно использовать данное понятие в качестве
универсального. И такая натурализованная традиция едва ли может
выступать аргументом в спорах за первородство и правопреемственность»
(с. 10–11). Мы привели столь пространную цитату, чтобы показать
следующее: понять какое такое первородство и от кого/чего к кому/
чему правопреемственность, а также, почему традиция определяется как
«натурализованная», – возможности читателю сочинители этих пассажей
не оставляют, зато «глубокомысленная» тривиальность утверждения о
«рукотворном характере» исторической традиции хорошо замаскирована
всеми этими словесными нагромождениями.
«Спектр оптик» дает возможность авторам манипулировать любыми
научными категориями и понятиями. В частности, термины «университет»
и «академия» использованы многократно в статье О.Н. Запорожец как
синонимы (с. 23, 26, 29, 34 и другие), что для русского языка (и для российских
научных и образовательных реалий в истории и современности) совсем не
характерно. Но это отражает настойчивое, изначально декларированное
стремление вдохновителей издания «добиться нового понимания
феномена “университет” благодаря расширительной трактовке его границ 154 155
и содержания» (цитата из статьи Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой,
служащей камертоном всей книги, с. 5).
Разумеется, если расширительно трактовать содержание любого
явления, то оно неизбежно будет размыто (и под ним будет пониматься
нечто иное, отличающееся от традиционного содержательного наполнения
термина), что, собственно, коллектив и пытается сделать, да вот на пользу
ли пойдет такая практика исследованию феномена «университет»? Если
университет определяется Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой как
совокупность «проявлений академической жизни и деятельности» (с.
5), то границы понятия просто исчезают. Как, используя столь широкую
дефиницию, можно вычленить университет из многообразия научных и
учебных реалий? Разграничить университет и академию наук?
А насколько глубоко задумались редакторы над названием,
которое они дали книге? У историков есть научная дефиниция понятия
«сословие» (сословия – большие группы людей, отличающиеся правами и
обязанностями, закрепленными в законе). Отличаются эти группы именно
юридической фиксацией их положения (если нет еще писаного права, то в
обычном праве). Где-нибудь и когда-нибудь было «сословие профессоров»
в соответствии с этой дефиницией? В дореволюционной России точно не
было (как бы некие группы себя ни называли или их ни называли), как нет
его и сейчас в Российской Федерации.
Может ли историк в научном тексте оперировать не принятой в науке,
а какой-то иной дефиницией, используя общеупотребительное понятие,
но вкладывая в него иное содержание, да еще вставляя в название книги?
Хорошо, допустим, авторы исходят из того, что сословием в обиходном
смысле, не в качестве научного понятия, может называться просто группа
людей, объединенных по профессиональным или иным признакам.
Но теоретики книги о «сословии профессоров», Е.А. Вишленкова и
И.М. Савельева, поясняют к тому же, что профессора «русские (в смысле
подданства)» (с.7) (!). Подданство, надо заметить, у нас в Отечестве
при империи было российское, как и российским является гражданство
при республике. И это всем хорошо известно. Но почему же историки
позволяют себе писать этот абсурд о «русских в смысле подданства»
профессорах? Видимо, потому, что полагают: тайное знание магических
формул (с сакральным значением) разрешает им то, что не позволено
непосвященным, а не владеющие «спектром оптик» пусть принимают
как должное все, что пишут представители новоявленной «жреческой
касты» методологов, все более отделяющейся, на наш взгляд, от
профессионального сообщества «простых историков» и стремящейся при
этом его обратить в свою веру, которая не предполагает рациональной
критики сказанного ими.
Воспроизведем структуру издания. Начинают его две вводные статьи:
первая – Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой «Университетские
сообщества как объект и субъект описания», вторая – О.Н. Запорожец
«Навигатор по карте историко-социологических исследований
университета»). За ними идут три раздела основной части.
Первый – «Сообщество по производству текстов» – составляют статьи:
Вишленкова Е.А., Дмитриев А.Н. «Прагматика традиции или Актуальное
прошлое для российских университетов», Кулакова И.П. «Протоколы
конференции Московского университета как вариант самоописания»,
Иванов А.Е., Кулакова И.П. «Ипостаси русского профессора: социальные
высказывания рубежа XIX – XX вв.», Галиуллина Р.Х., Ильина К.А.
«Журналы о себе и для себя: университетские издания первой половины
XIX в.», Степанов Б.Е. «“Натуральное хозяйство”: формы университетской
солидарности и научных коммуникаций в постсоветский период».
Во второй раздел – «История сравнительная и переплетенная» –
включены статьи: Кусбер Я. «Трансфер и сравнение: университетские
сообщества России и Германии», Костина Т.В. «Профессора “старые” и
“новые”: “антиколлегиальная реформа” С.С. Уварова», Баженова А.Ю.
«Историки императорского Варшавского университета: условия
формирования пограничной идентичности», Шиллер-Валицка И. «Реакция
западных экспертов на русскую “профессорскую конституцию” 1906 г.».
В третий раздел – «Коммеморативная солидарность» – собраны статьи:
Савельева И.М. «Классическое наследие в структуре университетской
памяти», Файер В.В. «Этика академической памяти в условиях
поколенческого конфликта», Маурер Т. «Патриотизм, сдержанность и
самоутверждение. Празднование патриотических юбилеев в университетах
России и Германии в 1912 – 1913 гг.», Ильина К.А., Вишленкова Е.А.
«Архивариус: хранитель и создатель университетской памяти»,
Дмитриев А.Н. «Мемуары постсоветского гуманитария: стандартизация
памяти?».
Как видим, перед нами – набор тем и сюжетов, хронологически и
пространственно удаленных друг от друга. Впрочем, видны и потуги все
это объединить якобы общим объектом исследования и согласованными
подходами к его рассмотрению, декларируемыми Е.А. Вишленковой и
И.М. Савельевой (с. 5). Что это за единый объект? «Русские профессора»
– согласно названию? Так ведь и о советских профессорах нередко идет
речь, и о немецких тоже не в одной статье. Да и вообще не профессора
являются объектом изучения ряда статей. И это называется «коллективной
монографией»? В любом «провинциальном вузе» постеснялись бы
назвать такую книгу монографией. Это – сборник статей, который можно
посчитать, хотя и с некоторой натяжкой, тематическим. Но «монография»
– это лукавство.
Не ставя целью анализировать содержание статей (полагаем, что
в них специалисты найдут для себя ценную информацию по ряду тем),
обращая внимание только на теоретико-методологические установки и
порождаемые ими «смыслы», отметим еще статью Я. Кусбера, в которой
намечены пути дальнейшего изучения университетов. Процитируем
последний их трех результирующих выводов статьи, в котором
предлагается проводить исследования на уровне «университетских
сетей»: «Для отслеживания этих сетей на микро- и макроуровне
представляют интерес университетские помещения, которые с самого
начала были задуманы как переходные или коммуникативные зоны.
Здесь возникали сложные отношения между корпоративным сознанием и
академической мобильностью, в которых мог происходить продуктивный 156 157
обмен между динамичными и частично гибридными культурами»
(с. 210–211). Между сознанием и мобильностью возникали отношения
в университетских помещениях? И в них, в этих отношениях между
сознанием и мобильностью, мог происходить обмен между культурами? И
редакторы издания считают, что приведенное утверждение имеет смысл?
Местами неудобоварим и перевод, содержащий такие затушевывающие
смысл выражения, как «внеположенная точка зрения» («...тогда сравнения
проводились с внеположенной точки зрения...»; перевод с немецкого
К. Левинсона, с. 197), «надындивидуальная деятельность» («люди как
субъекты трансфера… участвовали в надындивидуальной деятельности»,
с. 210).
С.Ю. Малышева в отзыве, помещенном на оборотной стороне обложки
книги, подчеркивает такую заслугу коллектива: «Авторы провели
комплексную ревизию сферы университетских исследований...». Это
слово – «ревизия» – многократно повторяется и на страницах сборника,
причем в двояком значении: и той ревизии, которую делают ревизоры,
и той, которую осуществляют ревизионисты. Вероятно, оно призвано
постоянно воздействовать на сознание читателя: «Стартовой точкой
предпринятой ревизии исследовательской литературы...» (О.Н. Запорожец,
с. 21); «...теории агентскости способствуют ревизии исследований
университета...» (она же, с. 44), «Эта работа проделана нами не ради
ревизионистского пафоса...» (Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева, с. 20), «О
неудобстве ревизии университетских исследований» (Е.А. Вишленкова и
А.Н. Дмитриев, с. 92). Все-таки говорить, как в приведенных примерах, о
«ревизии исследовательской литературы» или о «ревизии университетских
исследований» (в каком бы значении слово «ревизия» здесь ни было
употреблено), по меньшей мере, некорректно: ученый, формулирующий
свои мысли и излагающий их на русском языке, так не напишет. А
в целом, суть подхода авторов отражена точно: они не анализируют
историографическое наследие предшественников, а подходят к нему как
безапелляционные ревизоры и изощренные ревизионисты.
Подтверждают это отношение, например, критические замечания
Е. А. Вишленковой и А.Н. Дмитриева такого рода: «А исследователи
правительственной политики подменяли рассказ о жизни университетов
рассказом о действиях власти, направленных на ее улучшение» (с. 72).
Неужели не видят уважаемые авторы, что написали бессмыслицу? Ведь
объектом исследований правительственной политики в отношении
университетов и должны быть именно действия власти в области
регулирования их жизни, поэтому занимавшиеся такой проблематикой
исследователи ничего не «подменяли» в своем историческом «рассказе».
Как можно их в этой «подмене» обвинять?
Есть в книге утверждения, которые, полагаем, если не оскорбили
бы, то, как минимум, удивили «объект исследования», то есть русских
профессоров XIX в.
Что именно Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева понимают под наукой,
которой занималось «ученое сословие» названного времени (именно под
наукой в целом, а не какой-то ее частью), становится понятным из фразы:
«Финансируемые государством университетские издания превратились в
разновидность отчетов ученого сословия за отпущенные на науку, т.е. на
производство новых знаний об империи, казенные средства» (с. 12). Разве
русские математики, химики, физики, медики и т.д. производили новые
знания об империи? Каково им было бы это услышать (пусть они ничего
против изучения своей империи не имели, но знания добывали отнюдь не
о ней).
Не добавляют новых «смыслов» и банальности (известные
любому студенту-историку, изучавшему источниковедение), поданные
Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой с большим, но неуместным – в силу
обыденности работы с распространенными группами источников личного
происхождения – пафосом: «...работа исследователя с ними требует явно
иных аналитических процедур, чем в случае с делопроизводственными
документами. По крайней мере исследователь нуждается в постоянной
самозащите от внушения анализируемых текстов, чтобы не стать простым
ретранслятором чужих голосов, позиции своих героев» (с. 12). «Внушение
текстов», от которого исследователь «нуждается в самозащите», – видимо,
понимается авторами как новое слово в методике работы историка с
источниками.
В целом перед нами в качестве коллектива авторов «монографии»
предстает ни что иное как – используя их собственное выражение
– «сообщество по производству текстов». Члены его объединились
для реализации проекта «Конструирование традиции: проблема
преемственности и разрыва в университетской истории России», а главные
его теоретики начали активно конструировать, как видим по результату,
традиции создания бессмыслицы. И опасность в том, что желающих
последовать этим, разрушающим историческую науку «традициям»,
может оказаться много. Ведь создавать бессмыслицу в красивой
упаковке наукообразных слов гораздо проще, чем заниматься рутинной и
трудоемкой исследовательской работой историка. Тем более что пример
подают эксперты научных фондов.
Говоря опять-таки словами самих Е.А.Вишленковой и И.М.Савельевой,
можно этот труд, благодаря его ответственным редакторам и некоторым
авторам, назвать пособием «по мифотворчеству, направленному на
усиление своих символических ресурсов» (с. 10). Добавим, что отнюдь
не только символических. И на «классикализацию собственной
деятельности», очевидным образом, тоже.
Теоретический взгляд редакторов издания по истории университетской
жизни базируется (видимо, в рамках общей идеологии НИУ ВШЭ) на том,
что университет – это не храм науки, а игрок на «рынке образовательных
услуг», ибо они тоже занимаются тем, что в одной из приводимых в статье
О.Н. Запорожец цитат (с. 51) называется «важной частью университетского
брендинга – позиционирования университета на рынке образовательных
услуг». Думается, что профессоров российских университетов минувших
веков данный подход не порадовал бы. Притом очень сильно.
Нам же остается порадоваться только тому, что теоретико-
методологический антураж, претенциозно заданный идейными
вдохновителями и руководителями проекта, нередко лишь слегка 158 159
затрагивает статьи его исполнителей или даже не сказывается на них вовсе.
Повторим, многие статьи сборника – в отличие от тех, что посвящены
методологии или содержат значительное количество обращений к ней –
вполне интересны и квалифицированно написаны. Но об этом пусть скажут
специалисты по отечественной, а также новой и новейшей зарубежной
истории. В части же общетеоретической, задающей методы работы с
источниками, обозначающей исследовательский инструментарий, явно
многовато бессмыслицы. Небрежение смыслом фраз, который – при всей
нарочитой цветистости предложений – в них отсутствует либо сомнителен,
как наглядно видно из приведенных цитат, порождено, возможно, и спешкой
завершения проекта, и самонадеянностью «законодателей мод» из ИГИТИ
НИУ ВШЭ (уверенностью в том, что читатель должен некритически
проглатывать сочинения «классиков»), и – что уж совсем опасно –
антинаучностью взглядов, в соответствии с которыми историческое знание
трактуется не как результат длительного познавательного процесса, а
как закупоренная данность, которую следует «разгерметизировать» и
получить в готовом виде, само же прошлое – не как имевшаяся ранее
реальность событий, явлений процессов и т.д., к пониманию которой
историк старается приблизиться, а как его субъективное построение.
Вместо того чтобы перечислить хорошо известные методы исторического
исследования, которые применяются авторами статей, наслаивается
словесная шелуха о «спектре оптик», наделенных «жизненной силой».
Вот в итоге и имеем якобы монографию о «русских в смысле подданства»
профессорах, в которой университет дефинируется как «совокупность
проявлений академической жизни и деятельности».
В аннотации к книге сказано, что она «может быть использована в
качестве учебного пособия для обучения на гуманитарных факультетах».
Полагаем, за пределами Высшей школы экономики лучше этого не делать.
Автор, аннотация, ключевые слова
Дементьева Вера Викторовна – докт. ист. наук, профессор
Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова
vv_dementieva@mail.ru
В статье анализируется сборник статей «Сословие русских
профессоров: Создатели статусов и смыслов» (М., 2013).
Преимущественно рассматриваются методология и исследовательская
методика, использованные авторами работ, включенных в сборник.
Ряд принципиальных теоретико-методологических установок авторов
подвергается критике. Делаются выводы, что это издание по своему
содержанию не является монографией, некоторые утверждения
антинаучны, а предложенные дефиниции важнейших для исследования
понятий («университет» и другие) приводят к размыванию их границ.
Университет, профессор, научное творчество, методология,
исследовательская методика, историография, источниковедение
Author, Abstract, Key words
Vera V. Dementeva – Doctor of History, Professor, Demidov Yaroslavl
State University (Yaroslavl, Russia)
vv_dementieva@mail.ru
The article analyzes the collection of papers titled “A Class of Russian
Professors: Creators of Statuses and Meanings» (Moscow, 2013). The author
largely considers the methodology and research methods used by the authors
of the papers. Some of the analyzed theoretical and methodological principles
are criticized by the author. It is concluded that judging by its content the
publication in question can hardly be viewed as an academic monograph, with
some statements being anti-scientific and some of the offered definitions of very
important concepts ( such as “university”, and some others ) being boundaryblurring
University, professor, scientific activity, methodology, research methods,
historiography, source study