– Но… мы же вроде договаривались… что значит «уезжать»? Так дела не делаются. – Сергей пытался говорить веско, с напором, но голос его срывался.

– Да, да. Я скажу.

Чтобы вы в Москве не думали, не говорили: «Аюп как женьчин – вчера обиделся, сегодня каприз делает», я скажу.

Я в делах на свои обиды не смотрю. Как у нас говорят: «Садбарг бе хор, набошаду гушт бе устухон» – «Розы не бывает без шипов, а мяса – без костей».

Или как в России говорят: «Мухи – отдельно, котлеты – отдельно». Если бы я продавал простой товар – сушёный инжир или конский волос для матрас – я бы много не думал. Ваши деньги – мой товар. Встретились, отдали – хоп!.. до свидания. Мой деньги сгорели, твой машина с инжир в пропасть упал – какой проблема? Сделка закрыта.

Но у нас сложный товар. Как ты думаешь? – Аюп вытянул подбородок к Серёге.

Серёга кивнул.

Быстро кивнул, гораздо быстрее, чем предполагал размеренный темп речи Аюпа. В его руках дрожала пиала с красно-кирпичным чаем. Чай ходил ходуном от стенки до стенки, Серёга осторожно поставил пиалу на стол.

– Да, это сложный товар…

Вот посмотри. Мы сидим, кушаем, говорим слова, потом вы ничего не скажете, хотите уехать.

Пусть говорят: «От Аюпа гости убегают, Аюп гостей не встретил, не проводил, плохо угощал, плохо принимал, гости бегут».

Пусть. Я потерплю.

Но я не понимаю, зачем приехать, покушать, ничего не сказать и уехать? Значит, ты не хочешь дела делать?

Ты мне говоришь: «У меня кэш нет, у меня деньги на карте». Чтобы я знал. Это значит – Аюпу верить нельзя, про это Аюпу за столом говоришь.

Пусть. Я потерплю.

Но я не понимаю опять.

Зачем тогда нечистый девка карту давать, чтобы она ночью по городу бежала, твой деньги брал? Тогда нужно с нечистый девка дела делать, а не с Аюпом. Аюп старый, он не понимает такие вещи. Может, теперь в Москве так дела делают, я не знаю. Если так – пускай так. Я не умею так.

В голосе и на лице Аюпа не было ни тени усмешки или иронии. Спокойное лицо с выражением вежливой скорби, так сидят на поминках дальние родственники.

Серёга сидел красный, опустив голову и сжав кулаки.

– Ты думаешь – Аюп слова крутит, обидеть вас хочет. Не хочет. – Аюп бросил в рот пару изюмин, отряхнул пальцы. – Не хочет. Я не понимаю.

А когда я не понимаю, я сложный товар не могу отдать. Вдруг ты Самарканд на базар сядешь, начнёшь товар стаканами продавать? Милиция подойдёт, спросит: «Чей товар?», ты скажешь: «Аюп давал». Зачем мне это нужно?

В дороге разные вещь может быть – полиция, милиция, пограничники, собаки, таможня. Много сложный вещь может быть. В такой сделке все партнёры должен понимать друг друга.

А когда я не понимаю, я не верю. А когда я не верю – я закрываю сделку.

Сергей молчал. Голову он так и не поднял.

Молчал и Аюп.

Мушкалишо сидел за соседним столиком, стерёг каждое движение Аюпа, как хорошо обученная овчарка.

Прошла минута. Вторая.

Официант принёс суп, Мушкалишо остановил его жестом. Официант встал поодаль, не приближаясь. Ждал.

Прошло три минуты.

Аюп щурился на далёкие горы. Официант смотрел прямо перед собой. Не переминаясь, не облокачиваясь.

– Что это за трава? – спросил я у Мушкалишо, чтобы прервать тяжёлую паузу. Показал на высокую – по грудь – траву, сплошным зелёным ковром лежащую на обрывистом склоне площадки. Мощный, как у бамбука, стебель и густые пушистые метёлки. – Необычная трава. Как кустарник.

Мушкалишо покосился на Аюпа. Очевидно, уловил незаметный знак, позволяющий ему говорить.

– Дарахт. «Трава-дерево». Называется – дарахт.

– Прошу прощения, – сказал Серёга, поднимая глаза. – Мы… не подумали, что наши действия будут так поняты. Это мой косяк, я больше не допущу такого. Простите нас за проявленное неуважение. Но к товару и сделке я отношусь с полной ответственностью. Я прошу Вас, Аюп… Аюп-муаллим. Не закрывайте сделку.

Аюп внимательно посмотрел на Серёгу. Снова замолчали.

Потянулась длинная тяжёлая минута. Вторая.

– Хорошо. Может казаться, что мы не выполняем своих обещаний. Я продам товар. Всегда лучше решить дело миром, чем уйти с обидой. Но особой цены теперь не будет. Цена – как для всех. И десятую часть отдадите Алишеру. Это справедливо? Если нет – скажите.

Серёга кивнул.

– Я не понимаю, когда ты молчишь. Это справедливо или нет? Скажи, я должен слышать.

– Да. Справедливо… Аюп-муаллим.

– Хорошо. Если согласны – в пять часов будьте готовы. Учтите – доллар не нужен, евро тоже. Это неудобно. Сомони или афгани. Мне удобней афгани. С рук не меняйте ни у кого, какие бы цены не предлагали, это опасно. Мушкалишо, объясни, где находится банк.

– Мы знаем, – сказал Серёга.

– …Можете съездить в банк на Душанбе, – прикрыв веки, сказал Аюп. – До пяти успеете.

– Но… передача товара пусть будет… в… людном месте, – сказал Серёга, запинаясь, не глядя в глаза Аюпу.

– Где хотите, – равнодушно ответил Аюп. – Здесь устроит?

– Да, – сказал Серёга.

Мушкалишо сделал знак рукой, и официант поставил суп на стол.

Мы уточнили детали в «Точикистон ситора банк», заказали сумму и поехали в гостиницу спать. В банк вернулись в полчетвёртого.

Сняли с карточек деньги, обменяли на афгани тут же, в соседнем крыле банка.

В пять часов жара спала, на площади опять визжали мальчишки, гуляли молодые мамы.

Мы подошли к столику, Сергей впереди, я – за ним. Сергей вопросительно посмотрел на Аюпа.

Аюп кивнул водителю, тот вытащил из-под столика два небольших плотных тючка и, слегка расставив руки в стороны, передал их Сергею. Серёга сделал мне знак и я поставил на стул перед Аюпом наши сумки, битком набитые афгани.

Как только Сергей принял тючки в руки, Мушкалишо танцующим плавным движением обошёл его сзади и воткнул ему нож в позвоночник между лопатками. Нож в его руке сидел плоско, параллельно земле, как миска с супом в пальцах официанта. Длинное кривое лезвие вошло между позвонками с лёгким хрустом, как в зелёное яблоко.

Серёга вскрикнул, изогнул спину, дёрнулся вперёд, тючки выпали из его рук, мягко стукнулись об асфальт, он потянулся, чтоб их поднять, замотал головой, и разом осел вниз бесформенным кулем. Как пустой костюм… как давным-давно, много лет назад, упал костюм в моей квартире. А ведь это же он тогда и звонил, когда вешалка упала, он звонил, нет, это Юлька звонила, нет – Серёга…

Мушкалишо, мягко приопуская на ноже вес Серёгиного тела, нагнулся, приобнял его другой рукой, спокойно расстегнул куртку, вытащил из кобуры пистолет, осмотрел подарочную табличку на рукоятке.

«Это от генерала Рогожкина!..» – хотел крикнуть я.

Сергей лежал на асфальте лицом вниз, руки и ноги подёргивались коротко и непонятно, как у спящего.

– Это – старый афгани, – разочарованно сказал Аюп. – Зачем вы принесли старый афгани?

Он вынул из сумки пачку банкнот, пролистал её, бросил на землю, вытащил вторую, третью, тоже бросил. Серо-зелёные купюры шевелились на ветру, как листва приарычных карагачей. Зелёная вверху, белёсая снизу. Да, точно, это Серёга тогда звонил.

– Это некрасиво, вы – обманчики. Эти старый афгани шесть лет назад отменили. Меняли на новые и старые сожгли. Вы – обманчики. Аюп для вас – огородное чучело.

– Алик, беги!.. Беги, Алик!.. – закричал Серёга.

Я вздрогнул, закричал и, уронив стул, метнулся вниз с обрыва, в густую траву дарахт, вжался в землю между крепкими одревесневшими стеблями и пополз. Высокая шапка густой травы не пропускала солнца, но всё равно было слишком много света, я зажмурил глаза, извивался и втискивался в землю.

Грохнул выстрел, второй.

Хватаясь за толстые корни, царапая ногтями землю, пополз ещё быстрее, рука вдруг провалилась, не нащупав опоры, и я покатился вниз по склону, больно ударяясь о камни боками, грудью и головой, радуясь этой боли и наслаждаясь ей. Эта боль не жуткий толчок пули, это всего лишь камень, кочка, корень.

Мне больно, я жив.

Я пролежал в траве до темноты.

Я уснул, проснулся, лежал с закрытыми глазами.

Ничего, ничего. Деньги есть, ночью выйду из города, доберусь до Душанбе… ничего…

Серёга. Я вспомнил шорох стального лезвия – рвёт куртку, раздвигает позвонки – вздрогнул и стиснул зубы. Из-за меня всё, это я Лиле карту отдал.

Нет, это ни при чём, Серёга сам виноват: зря он кораном подъёбывал Аюпа в первый день… нет, началось с того, что я голов испугался… как же мы афгани не провери…

В голову плеснуло жаром, сердце противно засбоило.

Серёге ведь СНАЧАЛА всадили нож!

Сначала! И только потом Аюп открыл сумку!

Да нет, наверно, у меня всё перепуталось в голове…

Скорей, скорей! Пока темно, надо успеть уйти подальше, выйти на дорогу, где-то должны быть наши военные… в Таджикистане ведь есть наши части!… я с тоской вспомнил хмурого родного капитана в душанбинском аэропорту… надо идти… прочь от этого жуткого города. Я вспомнил плоские стены, неживые улицы, пыльные пустые глаза таксистов, ускользающий взгляд водителя-душанбинца. Головы на траве.

Головы.

Нет!!! Нет!!!..

Падая и спотыкаясь, по обрывистому склону я обогнул город. Идти вдоль горы очень неудобно – приходится всё время поджимать одну ногу и вытягивать, удлинять другую. Вышёл на дорогу и тут же повернул обратно в спасительную траву.

Из города вниз вела только одна горная дорога, на ней у дурацких железных ворот стояли солдаты.

Местные солдаты.

После ворот над шоссе нависала скалистая стена, с другой стороны мой травянистый обрыв превращался в каменную пропасть.

Ничего, ничего… найду дорогу. Днём отлежусь под кустами, буду идти ночами. Деньги есть, надо только выйти на дорогу, вырваться отсюда… на дороге договорюсь… ничего… по горам пройду, пробе…

Я споткнулся, зацепился правой ногой, вывернул лодыжку и полетел вниз. Встал, лодыжка взорвалась резкой болью, я снова упал. Не поверил этой боли… я ведь только что нормально шёл, всего секунду назад… попытался осторожно опереться на правую ногу, заскулил и сел. Казалось, что щиколотка наполнилась острыми горячими осколками костей. Продолжая скулить и хныкать, я лёг лицом в траву.

Нет, нет… лежать нельзя, теряю время, силы уходят… утром меня будут искать… надо идти. Прополз на четвереньках до невысокого деревца, наломал разлапистых веток, приложил к лодыжке со всех сторон, стащил майку, разорвал на бинты, плотно обмотал. Опёрся на толстый прямой сук, попробовал встать.

О! О!!! О!!! ООООО!!!

Ничего… ничего!., надо терпеть! надо идти… Ничего, ничего…

Нет. Не дойду, не смогу. Без дороги, по горам – не дойду. И по дороге не дойду.

Я повалился в траву.

Надо найти Лилю! Точно! Точно!!!.. Она хотела уехать, я помогу ей!.. Она местная, всё тут знает, деньги у меня есть… Лиля меня выручит, мы вместе уедем!., в Москве я ей помогу… на первых порах поживёт у меня.

Я представил голую Лилю на кровати в моей московской квартире… в Сбербанке осталось почти двести тысяч евро… шумный надёжный простой город… телефоны, посты ГАИ, огни рекламы, гул машин, бесконечные пробки, ночные рейсеры возле МГУ… недосягаемая волшебная мечта. Я застонал.

Лиля! Она меня спасёт! Только она! Она знает, что я простил её за карту и не требовал её наказать. Она хочет уехать отсюда, мы уедем вместе!

Вместе. Ей нужны деньги, я помогу ей, она поможет мне. Она сделает всё для меня, я сделаю всё для неё. Лиля меня спасёт!

Поскуливая от острой боли, я ковылял вдоль белых заборов-дувалов, крался в центр города, над пустыми улицами сияла круглая луна. Ночной воздух наплывал слоями, тёплые запахи цветов сменялись горным холодком.

Древние фонари в жестяных перевернутых воронках качались над перекрестками, в смешанном свете луны и фонаря переливающаяся под ветерком листва карагача казалась мертвенно-бледной как рыбье брюхо.

Сторожа я увидел издалека, он шел по улице упругой спортивной походкой, постукивая палкой по дверям и напевая.

Я сполз в канаву, прижался к стволу дерева. «Дерево» – «дарахт», – вспомнил я.

В ледяной воде ломило ноги, распухшая горячая правая приятно остывала, левую – под которой всего несколько часов назад лежала карта на двести тысяч евро – сводило невыносимо.

Сторож скрылся из глаз, я вылез из канавы. Миновал перекрёсток, вышел на банковскую площадь и не поверил своим глазам.

На левом крыле банка, там, куда мы принесли обменять на афгани валюту, снятую с двух карт – не было вывески, не было придорожного штендера, не было таблички с курсом валют, не было даже занавесок на окнах.

Мёртвые пустые глазницы окон на плоском фасаде. Холодное сияние луны, как свет люминесцентных трубок в безлюдном больничном коридоре с отбитым кафелем, цвирканье и скрип насекомых, как щелчки реле.

Я стоял и смотрел. От мокрых бинтов к животу тянуло холодом, как будто стою по пояс в ледяном арыке.

Просто и элегантно.

Как котят.

Без всякой хаомы.

Сами сняли наличные с карты, сами принесли в обменный пункт и отдали.

Как же так.

А если бы мы уехали?! А если бы поехали менять в Душанбе… Аюп ведь разрешил?.. Нет. Нас назначили жертвами сразу, ещё в Москве. Ещё в Москве.

Мы просто облегчили им задачу.

Я облегчил. Заочковал. Не пришлось трудиться нас мучить, узнавать пароль, мы всё сделали сами.

Зачем Аюпу этот спектакль?

Какая разница.

Может, нужны были чистые деньги на счету?.. Мы сняли деньги с карты, сами отдали в кассу.

Может, в собственных глазах и по мнению жителей Аюп должен быть справедливым и карать только за обман.

Может, просто хотел накормить духов. Духи. Арвохъ.

Какая разница. Неважно. Рваться с расспросами к Аюпу или Мушкалишо я не буду.

Ничего, ничего… Дождаться утра, найду Лилю… Лиля поможет.

Двое мальчишек убирали стулья с обзорной площадки, подметали перед боулингом. Зелёный свет луны, на площадке пусто. Шелест чинар, крики птиц, глухие хрипы и стоны ночных зверей.

Десять долларов.

Подставив плечи, повели меня на ночлег, услужливо распахнули дверь.

Боковая пятиметровая подсобка в боулинге, щётки, тряпки, на полке пыльные шары с вдавлинами-ноздрями, огромное, почти до пола, окно смотрит прямо на площадь. На полу грязная кошма и грубое одеяло-попона.

Стандартная опция.

Мальчишки, кланяясь, вышли, я разулся, одежду снимать не стал. Упал на кошму и мгновенно уснул. Без сновидений, без мыслей, без кошмаров.

Проснулся от луча солнца, смягчённого тёмным стеклом, огляделся вокруг, потряс головой, вспомнил.

Откинул одеяло, сел, посмотрел в окно.

Через площадь шли Тощая с Лилей, смеялись, шаркали тапками без задников – мне показалось, что я вижу розовые Лилины ноготки.

Удача!

Я метнулся обуваться, распухшая багровая нога не влезала в ботинок. «Голеностоп» – вспомнилось спортивно-медицинское слово.

Затянул потуже тряпки, поднялся и замер. От фонтана прямо на меня шёл Мушкалишо, перед ним бежали ночные мальчишки, на ходу оборачиваясь, что-то объясняя и показывая руками в сторону боулинга.

В мою сторону.

Я присел. Так я видел только ноги. Быстро приближающиеся ноги. Длинные мужские и две пары мелких. И за ними – головы на газоне. Шесть буро-коричневых и одна, с краю, розово-красная. Розово-красная подёргивалась и чуть заметно шевелилась.

Где-то читал!., помню… да, читал!., откусить себе язык… мгновенная смерть. Я высунул язык и укусил, боли не было, только слегка заломило за ушами.

Разжал челюсти, их силы не хватило даже прокусить кожу. Впился себе в запястье. Перегрызть вены проще.

Успею. Смогу.

Сдавил челюсти. Крепче, ещё крепче.

Замер с прикушенной кожей, не в силах сжимать зубы дальше. Посмотрел на белую скобку на запястье и схватил одеяло. Изогнулся углом, раскорячил руки и ноги, распластываясь, как лягушка, вывернул ступни в разные стороны, голову – набок, закрыл глаза и взбил над плоским собой одеяло-попону.

Меня нет. Меня здесь нет! Нет!

«Арык бежит, Большой бежит, Вода несёт прохладу, Голодный тигр Давно не спит, Его убить нам надо», мелькнул в голове стих Аюпа-муаллима.

В замке завозили ключом, проворачивая механизм, скрипнула дверная ручка, по-птичьи завизжали петли.

«Я тебя любила, Только я забыла, Как меня сгубила…», бросилась под одеяло музыка с площади.