Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования

«Московский педагогический государственный университет»

Рецензенты:

Е. Г. Чернышева, доктор филологических наук, профессор; профессор кафедры русской литературы Московского педагогического государственного университета

О. М. Буранок, доктор филологических наук, доктор педагогических наук, профессор, заведующий кафедрой русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы Самарского государственного социально-педагогического университета

Ответственный редактор В. П. Трыков, доктор филологических наук, профессор

Введение
Имагология как новая область исследований в российском литературоведении

Когда американский культуролог и антрополог Эдвард Холл после Второй мировой войны ввел понятие «межкультурная коммуникация», то, прежде всего, он имел в виду межэтнические отношения^[1]. Позднее понятие межкультурной коммуникации расширялось, углублялось, распространялось на сферу отношений социальных, гендерных, возрастных и т. д. Развивалось, углублялось и понятие межэтнических отношений. Так, имагологическое направление подготавливалось в русле сравнительно-исторического метода. Имагология начала формироваться в 50-е гг. прошлого века. Известный французский исследователь Мариус Франсуа Гийяр в своем труде «Сравнительное литературоведение» (1951) рассматривал изучение образа «Другого» как актуальную научную задачу: «Не будем больше прослеживать и изучать иллюзорные влияния одной литературы на другую. Лучше попытаемся понять, как формируются и существуют в индивидуальном или коллективном сознании великие мифы

0 других народах и нациях… В этом залог обновления компаративистики, новое направление ее исследований»^[2]. Другим ученым, наметившим поворот сравнительного литературоведения к имагологии, был Жан-Мари Карре, который в работе «Французские писатели и немецкий мираж» (1947)^[3] сделал попытку решить, в сущности, имагологическую задачу: исследовать формирование и эволюцию образа Германии во французском культурном сознании под влиянием литературы.

В то же время, размышляя о генезисе имагологии, нельзя не учитывать тех «подступов» к изучению этнических стереотипов, которые были сделаны в эпоху Просвещения и романтизма: к примеру, в трудах И. Г. Гердера, Ж. де Сталь и др. Свой вклад внесли также представители филологической науки. Особенно важны в этом отношении труды ученых культурно-исторической школы, например И.-А. Тэна, который в своем труде «История английской литературы» (1863-64) на материале английской литературы утверждал, что имеются «известные общие черты… отличающие людей одной расы, одного века и одной местности»^[4].

В отечественном литературоведении предпосылки формирования имагологии складывались в трудах представителей сравнительного литературоведения: В. М. Жирмунского, М. П. Алексеева, Н. И. Конрада, Д. С. Лихачева и, конечно же, М. М. Бахтина с его теорией диалога. Так, рассуждая о диалоге культур, М. М. Бахтин писал: «Чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже… Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом <…> между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих смыслов, этих культур… При такой диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, но они взаимно обогащаются»^[5]. Необходимо также отметить тот резонанс, стимулировавший имагологические исследования в отечественном литературоведении, который получила в свое время книга Г. Гачева «Национальные образы мира»^[6].

В то же время было бы несправедливо представлять процесс становления имагологии как безоблачный, не осложненный дискуссиями и известными опасениями. Так, к примеру, известный американский теоретик литературы Р. Уэллек выступил с опасениями, что имагология размывает специфику литературоведческого исследования, полагая, что выдвинутая ею задача должна быть скорее предметом социологии, этнологии, социальной психологии^[7]. Однако развернувшиеся в связи с этим дискуссии привели не к отказу от имагологии, а к признанию ее значимой областью современных гуманитарных исследований.

На рубеже XX–XXI вв. мы стали свидетелями настоящего бума, стремительно нарастающего интереса как в отечественной, так и в западной гуманитарной науке к проблеме «Другого», исследованию диалога культур, формирования национальной идентичности и форм ее выражения. Безусловно, этот интерес был подогрет процессом глобализации, активизацией межкультурных связей, конфликтами в сфере межэтнических отношений. Радикальные перемены, пережитые нашей страной в последние десятилетия, расставание с прежними идеологическими постулатами, вроде «формирования единой нации – советский народ», еще раз убедили в неустранимости этнических различий, несовпадении ментальностей даже тех народов, которые живут бок о бок многие годы. Неслучайно имагология, изучающая образ той или иной страны, ее народа, особенностей национального характера в иноязычной стране, иноязычной культуре, столь востребована. И в этом интересе сходятся представители разных гуманитарных областей: историки, политологи, культурологи, этнографы, литературоведы. Эта область гуманитарных исследований, безусловно, носит междисциплинарный характер. Специфика литературоведческих исследований имагологического характера заключается в том, что в них литературное произведение изучается как фактор формирования образа «Другого» в общественном сознании той или иной эпохи.

Имагологическая тематика привлекла внимание российских ученых. Изучению образа «Другого» в отечественном литературоведении последнего времени посвящены работы Е. П. Гречаной «Литературное взаимовосприятие России и Франции в религиозном контексте эпохи. (1797–1825)», Е. А. Мустафиной «Образ Европы в литературном сознании Запада США в XIX веке», В. Земскова «Образ России на переломе времен (Теоретический аспект: рецепция и репрезентация “другой” культуры)», Л. Ф. Хабибуллиной «Миф России в современной английской литературе», А. Р. Ощепкова «Образ России во французской литературе XIX века» и др. Заметным событием в научной жизни страны стали прошедшие в первое десятилетие XXI в. международные научные конференции: «Пуришевские чтения» 2008 г. на тему «Россия в культурном сознании Запада» и конференция этого же года на ту же тему в ИМЛИ РАН, «Пуришевские чтения» 2017 г. «Зарубежные писатели о русской литературе».

Однако среди теперь уже достаточно многочисленной научной продукции имаго логической направленности представляется оправданным выделить для более пристального рассмотрения книги Н. П. Михальской «Образ России в английской художественной литературе IX–XIX вв.» (1995) и «Россия и Англия: проблемы имагологии» (2012)^[8]. Труды именно этого ученого сыграли важную роль в развитии имаго логических исследований последнего десятилетия. Тот факт, что авторы таких авторитетных работ имагологической проблематики, как Л. Ф. Хабибуллина, А. Р. Ощепков, посвятили Н. П. Михальской свои книги, свидетельствует о признании значимости для них ее научного наследия в области изучения образа «Другого». Кроме того, рассмотрение монографий Н. П. Михальской позволяет обозначить ряд методологических проблем, встающих в процессе имагологического исследования.

За свою полувековую научную жизнь Н. П. Михальская занималась многими проблемами изучения и преподавания зарубежной литературы, особенно литературы XIX–XX вв. Однако в сложные для страны и науки 1990-е гг., когда с особой остротой встал вопрос о нашем самосознании, а следовательно, и возможных путях дальнейшего развития, в научных интересах Н. П. Михальской определился поворот к изучению того, как Россию воспринимали на Западе, и прежде всего в Англии, стране, исследованию литературы и культуры которой она посвятила свою научную жизнь. В 1995 г. появилась книга Н. П. Михальской «Образ России в английской художественной литературе IX–XIX вв.», над которой она работала на протяжении нескольких лет. В 2003 г. эта книга была переиздана. В 2012 г. вышло ее расширенное и дополненное издание под названием «Россия и Англия: проблемы имагологии».

Представляется, что для многих отечественных ученых слово «имагология» впервые прозвучало из уст Н. П. Михальской. Много лет назад на одной из конференций отечественной Ассоциации англистов (2003 г.) она употребила его в своем докладе. В зале пошел легкий шепоток, все стали друг друга спрашивать, что за слово. Еще не было ясно, насколько оно приживется в нашей гуманитарной науке, в кулуарах возникла легкая полемика относительно его целесообразности, однако Н. П. Михальская продолжала настойчиво употреблять его в своих научных трудах и выступлениях, и, полагаю, ее роль в том, что это понятие получило «прописку» в отечественном литературоведении, была едва ли не определяющей. Как это бывает с людьми большого таланта и интуиции, Н. П. Михальская предугадала, может быть, раньше других в нашей стране масштаб и значимость имагологических исследований.

Интерес Н. П. Михальской к имагологической проблематике был в известной мере подготовлен той научной школой, к которой она принадлежала. Эта школа была создана в Московском государственном педагогическом институте имени В. И. Ленина (ныне Московском педагогическом государственном университете) такими учеными, как М. Е. Елизарова, Б. И. Пуришев. Проблемы межкультурных связей, межкультурного диалога активно разрабатывались на кафедре во второй половине XX в.: выходили отдельные сборники, были опубликованы статьи, защищены кандидатские и докторские диссертации членами кафедры В. А. Луковым, В. П. Трыковым, Е. Н. Черноземовой и др., но, как правило, они освещали рецепцию отдельных явлений культуры, конкретного произведения, автора, определенного эстетического феномена, не ставя вопроса о целостном образе чужой культуры в сознании другого народа. Книга Н. П. Михальской была смелой и новаторской уже по масштабу задачи: изучить генезис и становление образа России в английской литературе, его эволюцию на протяжении огромного, десятивекового периода – с IX по XIX в.^[9]

Генезис образа России в Англии Н. П. Михальская возводит к Средним векам. Ее внимание привлекают такие памятники, как «Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мора (XII в.), «Императорские досуги» Гервазия Тильберийского (XIII в.), «Великая хроника» Матфея Парижского и др. Ученый особенно выделяет тот емкий и яркий образ, который создан автором «Романа о Трое» Бенуа де Сент-Мором. В нем передано представление об огромных пространствах и могучей силе «Росси», пространствах ее земли и вод, а также о народе, ее населяющем, как о большой семье (здесь – это образ «пчелиного роя»), которая в своем единстве («все вместе») одерживает победы. Этот образ Н. П. Михальская рассматривает как своего рода зерно, из которого вырастают многие последующие образы и мотивы британского дискурса о России. В своей книге она пишет: «Если перекинуть мост от далекого средневековья к современному нам XX столетию, то величие необозримых русских пространств и присущее народу России семейное начало будут вновь определяться как источники его силы. Так, например, о музыке безграничных русских пространств, звучащей в “Войне и мире”, писал в своей книге “Аспекты романа” (1927) Э. М. Форстер, а о присущем русским людям “чувстве большой семьи” говорила в своих интервью Айрис Мердок»^[10].

Н. П. Михальская, оценивая значимость средневековых источников, также подчеркивает, что уже в этот период закладывается представление о нашем крае и нашем народе как многострадальном, переживающем тяжелые вражеские нашествия. Это видно, к примеру, из материала английских монастырских хроник, откликающихся на события татаро-монгольского нашествия. В то же время материал, связанный с освещением этих событий, дает убедительный пример взгляда на «Другого» с позиции «Своего». Так, у английских хронистов, например, у Матфея Парижского, монаха Сент-Олбанского монастыря и придворного хрониста английского короля Генриха III, звучит тревожная мысль о том, что от силы сопротивления русских зависит судьба западных земель и в том числе Англии, до которой могут докатиться несметные силы Орды.

Образ России, нашедший отражение в средневековых английских памятниках, примечателен также безусловной положительной коннотацией. Освещение последующего материала позволяет показать, что образ «Другого» – явление колеблющееся и обогащающееся. Характеризуя специфику динамики образа «Другого», В. Б. Земсков в свое время писал: «…в данной области характер развития, если вообще о нем можно говорить, носит отнюдь не характер эволюции (хотя присутствует и эволюционный момент), а характер “наращивания”, наслоения все новых и новых характеристик, которые, не элиминируя старого, образуют дополнительные ряды. Старое никогда не исчезает и всегда может возникнуть из глубин истории в обстоятельствах, которые активизируют память реципиента о “другом”, и в том, что касается его “положительных”, и в том, что касается “отрицательных” сторон»^[11].

Н. П. Михальской удалось передать как процесс «наращивания» образа, так и постепенно утверждавшиеся в нем доминанты, нередко переходившие в стереотипы. Так, обращаясь к материалам XVI–XVII вв., Н. П. Михальская отводит заметное место путевым запискам англичан о России (запискам Р. Ченслора, Дж. Горсея, Р. Хоклита, Дж. Флетчера и др.). Интересно, что среди ученых, занимающихся проблемами имагологии, существуют разные мнения по поводу целесообразности обращения к путевой прозе. Одни ученые полагают, что в ней много субъективного, случайного, поверхностного. Так, например, А. Р. Ощепков в своей монографии «Образ России во французских путевых записках XIX века» замечает: «…жанр путевых записок диктовал определенный угол зрения на объект, обусловливая некоторую поверхностность и субъективность взгляда, абсолютизацию частностей, акцентирование непохожего, странного, экзотического в чужой стране»^[12].