© Коллектив авторов, 2019

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2019

Война, история и культура

Смилянская Е.Б
Начало военного присутствия России в Средиземноморье: блистательная операция с долгими последствиями^[1]

The article ‘Commencement of the Russian Military Presence in the Mediterranean: a Brilliant Operation with Long Consequences’ studies a special meaning of the Eastern Mediterranean for Russia since 1770-s, when Catherine the Great sent her naval forces to the region. The author discusses three long-term consequences of that military action: the presence in the Eastern Mediterranean became an attribute of a great power (for Russia economic or tactical reasons were secondary ones); in their interactions with Greek and Slave co-religionists and some anti-ottoman Arab rulers Russians poorly took into consideration differences of political cultures and very often failed to strengthen a support from peoples of the Levant; instead of reasonable motivations Russian activity in the region was frequently supported by mythological discourse of a special ‘anti-barbarism’ mission.

Ключевые слова:Российская империя, Средиземноморье, Греция, Сирия, Архипелагские экспедиции российского флота, Екатерина II

Key words: Russian Empire, Mediterranean, Greece, Syria, Archipelago expeditions of Russian naval forces, Catherine the Great

Война в Сирии и российская база на сирийском побережье Средиземного моря стали жаркой темой современной политики, добавив актуальности исторической оценке российских акций в этом регионе. Если современная военная ситуация в Восточном Средиземноморье пока является темой преимущественно дебатов политологов и военных экспертов, то анализ истоков российского присутствия в Средиземноморье позволяет осмыслить причины, по которым уже 250 лет средиземноморское направление занимает особое место в российской внешней политике.

Известно, что военные корабли России стали бороздить воды Восточного Средиземноморья с 1770 г. Выход эскадр российского флота из балтийских портов Ревеля и Кронштадта, их проход вокруг Европы получили большой международный резонанс. После Чесменской победы российской императрице в 1771–1773 гг. присягнули на подданство три десятка островов в Эгейском море, и тогда грекам была предложена возможность создания первый в Новое время независимой от Османской империи конфедерации островов под покровительством империи Российской. Россия строила свою военно-морскую базу на острове Парос. Российский флот имел возможность контролировать в это время левантийскую торговлю Запада с Востоком, а командование экспедиции (прежде всего, граф А.Г.Орлов и адмирал Г.А.Спиридов) свободно вступали в переговоры и союзнические отношения не только с единоверными греками и славянами, но и с арабскими правителями на Ближнем Востоке: Али-беем и шейхом Захиром ал-Омером; российские суда и эскадра греческих капитанов, подчинявшаяся российскому командованию, дважды брали Бейрут. Однако вмешательство европейских держав и проблемы внутри страны не позволили Екатерине II надолго закрепить свои успехи. После заключения в 1774 г. Кючук-Кайнарджийского мира с турками российский флот оставил и подданных императрицы на Эгейских островах, и союзников на Ближнем Востоке^[2].

Между тем, эскадры военного флота Российской империи с тех пор продолжали бороздить Средиземное море, а широкая сеть российских консульств в Средиземноморье представлять интересы империи, покровительствовать ее подданным и православным единоверцам. Опыт Первой Архипелагской экспедиции повлиял на содержание так называемого «Греческого проекта» Екатерины II (1782 г.), на деятельность Ф.Ф.Ушакова на Адриатике и в Восточном Средиземноморье в 1798–1800 гг., на задачи Второй Архипелагской экспедиции Д.Н.Сенявина 1805–1807 гг. А это, в свою очередь, уверило Николая I, внука Екатерины, в том, что «по своему могуществу… [Россия] должна иметь силу во всем Востоке» и имеет право на вмешательство в религиозные конфликты христиан на Ближнем Востоке и на политическую ситуацию во всем Восточном Средиземноморье^[3].

Что же позволяет говорить об особом интересе к Средиземноморью в российской истории и почему плодотворным здесь может оказаться изучение военного предприятия XVIII в.? Попробуем, обратившись к материалам Первой архипелагской экспедиции Российского флота 1769–1775 гг., ответить на три вопроса: 1) в чем причины интереса России к присутствию в данном регионе? 2) в ком находили опору и союзников в Средиземноморье? 3) как обосновывали российского вмешательства в дела региона? Также в заключении представляется важным наметить направления междисциплинарного сравнительного исследования военных акций России в Средиземноморье, на наш взгляд, не нашедших пока достаточного освещения в историографии.

Долгое время считалось, что Екатерина II решила отправить свой флот в Восточное Средиземноморье только в 1768 г./1769 гг., когда началась война с турками и возник план ударить по Османской империи силами Балтийского флота России с помощью балканских греков и славян. Было ли это лишь тактической составляющей военной операции? Безусловно, Восточное Средиземноморье в условиях русско-турецкой войны представляло особый интерес в связи с противодействием османской угрозе, но демонстрация всей Европе военно-морской силы России явно была рассчитана на большее^[4].

Тактический успех был важен, но Екатерина понимала военное присутствие в Средиземноморье как составляющую большой политики великой державы, каковой она мыслила свою империю; в ее время этот регион был центром мира, а, не имея своего присутствия на пересечении важнейших торговых и политических интересов, Россия продолжала бы оставаться империей периферийной. Правда, претензии Екатерины были весьма скромны ― получение небольшого порта для пристанища военных судов. Зимой 1771 г. императрица собственноручно составляла послание Фридриху Прусскому относительно возможных условий мира с турками, отметив в нем, что не считает чрезмерным в числе плодов «войны победоносной, но весьма дорогостоящей» получение одного острова в Архипелаге, чтобы разместить флот и торговать, притом это не будут «ни Кандия, ни Родос, ни Кипр, но какой-нибудь маленькой остров с хорошим портом, что не вызовет никакого неудовольствия [вероятно, держав Европы. – Е.С.], тем более что можно будет надеяться на гарнизон и что я обязуюсь иметь всего лишь ограниченное число офицерских кораблей»^[5]. Таким образом, нарушив сформировавшийся баланс сил в Средиземноморье, Россия в 1770–1774 гг. заявила претензии на получение своей части «средиземноморского пирога», а также дополнительных рычагов давления на Османскую империю. Но прежде всего: приведя военный флот в Восточное Средиземноморье, Российская империя стремилась надолго там закрепиться и заявить о новом статусе державы.

На какую опору в данном регионе тогда можно было рассчитывать? Такой вопрос был решен задолго до начала войны: в Петербурге надеялись на православное население Балкан и, в особенности, на греков, неоднократно заверявших единоверных «россов» в том, что готовы при поддержке российского оружия восстать против османского владычества. Но реального военного взаимодействия с греческими отрядами на Пелопоннесе, куда прибыли первые две эскадры российского флота, не получилось. Совместные сухопутные операции потерпели крах, а греческое восстание 1770 г., вошедшее в историю как Орлофика (‘Orlov revolt’), было жестоко подавлено. Греки винили русских за то, что те не смогли предоставить значительной помощи людьми и оружием, а русские считали, что именно греки не оправдали возлагавшихся на них надежд. Показательны в этой связи слова сожаления адмирала Г.А.Спиридова относительно «робости грецких народов», обращенные к греческим депутатам зимой 1771 г.: «Государыня императрица Екатерина Алексеевна, будучи известна о греках, стенящих под ыгом агарянским, соболезнуя о толь бывшем храбром народе, пришедшем в таковои великой упадок и рабство, что турков стали боятся, как бы малыя дети каких страшилищь…» (выделено мною. – Е.С.)^[6]. Между тем, взяв под контроль после разгрома турецкого флота при Чесме острова Архипелага, уверившись в собственные силы и без поддержки греков, именно Спиридов не только попробовал привести греков к присяге на подданство Екатерине II, но и начал выстраивать систему новой государственности в так называемом «Архипелагском княжестве».

Авторство проекта «Архипелагского княжества», равно как и воплощение его в жизнь принадлежало не петербургским политикам и не самой императрице, рассуждавшей о «маленьком острове» и верившей в то, что греки сами в состоянии создать свое независимое государство, а командующему флотом в Архипелаге Г.А.Спиридову. Он вынужден был действовать на свой страх и риск: обратиться к греческим старшинам островов, предложив российское покровительство в обмен за уплату «посильных податей» и отказ от турецкого подданства. И когда старшины объявили себя подданными Екатерины II, Спиридов отправил реляцию в Петербург, при этом очень удивив и порадовав императрицу. Примечательно, что условия войны заставили адмирала продумывать вопросы государственного строительства на завоеванных греческих островах, тогда как в Петербурге так и не сложилось определенного представления о том, что делать с возможными завоеваниями в Средиземноморье и какой тип правления для них избирать^[7].

За тридцать лет до того, как адмирал Ф.Ф.Ушаков трудился над созданием Ионической республики Семи островов (1800–1807 гг.)^[8] Г.А.Спиридов уже создал пространный конституционный проект идеального, с его точки зрения, государственного образования в форме «республики» или «архидукства» объединенных островов, имеющих свой выборный Сенат, свои органы местного самоуправления и судопроизводства, силы самообороны, определявший отношения церкви и светских институтов. Этот проект, долго незаслуженно не замечавшийся исследователями, может считаться одним из первых проектов возрождения греческой государственности с созданием институтов народного представительства. Но значение этого опыта можно оценить лишь в контексте аналогичных проектов государственного строительства эпохи Просвещения, исходя из понимания политической культуры, как российского военного командования, так и греческого населения. И если первое лучшим образцом государственного устройства почитало знакомые российские порядки (да и не должно было им предпочитать иного!), то второе не готово было ломать сложившиеся при османах патриархальные основы самоуправления, а лишь предполагало поменять «злого» иноверного сюзерена на «доброго» православного. В итоге как и в совместных военных акциях русских и греков, так и при первом опыте строительства нового политического образования на эгейских островах итогом было взаимное разочарование союзников и сомнение в надежности опоры на единоверцев.

Еще отчетливее различие политических культур и ожиданий от союзнических отношений проявилось в 1770-е гг. при контактах русских с иноверными арабскими правителями. Интерес к Египту и Сирии, а точнее к возможности использовать сепаратистски настроенных правителей этой части Османской империи, появился, когда военный флот России уже был в Восточном Средиземноморье^[9]. Этот интерес возник и в Петербурге, и в штабе Орлова с первыми известиями об успехах египетского правителя Али-бея, в 1770 г. объявившего о независимости Египта от Османской империи. В 1770 г. Али-бея оживленно обсуждали в переписке Екатерина и Вольтер, с осени 1771 г осторожные контакты с Али-беем стал налаживать глава Архипелагской экспедиции А.Г.Орлов., а весной 1772 г. к египетским берегам прибыли российские переговорщики ― близкий к Орлову граф Иван Войнович в сопровождении небольшой «греческой эскадры»; в помощь Али-бею и его союзнику палестинскому шейху Захиру ал-Омеру эта маленькая эскадра без особого труда изгнала турецкий десант, взяв Бейрут. В сентябре 1772 г. на помощь осадившим Яффу Али-бею и Захиру были присланы и российские военные советники С.И.Плещеев и Клингенау, правда, ожидаемого арабскими правителями военного подкрепления тогда не последовало. Только в 1773 г. к сирийским берегам, правда, уже после поражения и гибели Али-бея прибыли две небольшие российские эскадры, снова взяли Бейрут, и даже получили письменные уверения правителя друзов эмира Шихаба и шейха Акки Захира Омера быть в «подданстве» Екатерины II. Но, как и с греками Архипелага, в этом случае покровительство императрицы России, присяга и даже переход в российское подданство стали по большому счету лишь выражением разных форм сотрудничества с российским командованием. В политической системе региона господствовали личностные связи ― вассальные или патрон-клиентские, и понятия «присяга», «покровительство», «подданство», зафиксировавшие это сотрудничество, все еще имели для левантийцев смысл не столько политико-юридический, как их определяет современное международное право, сколько репрезентативно-протекционистский, подобный выбору вассалом своего сеньора.