Про Веничку (сборник)

В целом: обычный сборник воспоминаний о ком бы то ни было. От многих прочих отличает его разве что явная, в ощущениях данная любовь (и жалость - не к убожеству, но к скоротечности жизни), которую респонденты к В. Ер.'у питали. Всё как надо, всё как обычно - какие-то свидетельства более ценны фактологически, какие-то - эмоционально, какие-то - как-то ещё, - что-то из этого я читал разрозненно уже, что-то нет, сейчас вот решил прочитать насквозь, поскольку узнал о сдаче Олегом Лекмановым в издательство биографической книги о Ерофееве. В качестве подготовительного чтения эта книжка всем хороша.
Кроме одного.
Зачем-то в неё поместили среди прочих беллетризованный рассказ Владимира Олейникова.
Олейникова я всегда считал бездарным поэтом, такая же бездарь был его друг Леонид Губанов, но Губанов ещё и в стихах был пошляк, а у Алейникова это как-то не бросалось в глаза. Прозу его я до этого листал только по служебной надобности - нашел нужную информацию и ничего больше интересного, так и забросил. А тут вот - рассказ. И тут вот вся пошлость в глаза-то и бросилась. Процитирую немного:

Вслед за блокнотом Веня протянул ему и початую бутылку водки.
- Ты чего? - удивился шофёр.
- Ну, как же... Водка твоя...
- Сдурел, что ли? Бери, коли дают. Я же тебе эту бутылку подарил. Это мой тебе гонорар.
- Да, спасибо, - сказал Веня.
И крепко прижал бутылку к сердцу.
- Давай, топай, - сказал шофёр. - Костя ждёт.
Веня протянул ему руку:
- Выручил ты меня!
Шофёр пожал Венину руку и сказал:
- Твой автограф детям и внукам показывать буду. А может, и в музей отдам!

Ну, каково? А вот ещё:

И тут раздались с лестницы гулкие чьи-то шаги.
- Шаги Командора! - сказал со значением Веня и поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем.
И в комнату, с усилием удерживая на весу четыре авоськи, битком набитые бутылками со спиртным, ввалился Андрей Битов.
Он поставил авоськи с бутылками на пол. Пожал Костину руку. Небрежно кивнул всем собравшимся. Протёр очки. Вгляделся в глубину комнаты. И своим хорошо поставленным голосом спросил сразу всех:
- Где Венедикт Ерофеев?
- Я Венедикт Ерофеев! - отозвался с тахты Веня.
- Гений! - воскликнул Быков. И бросился к Вене обниматься и лобызаться. - Ну, спасибо тебе, спасибо!
- За что? - удивился Веня.
- За то, что ты есть на свете! - возвестил торжественно Битов.

Можно и ещё цитировать, но не буду. Конечно, описанная Олейниковым ситуация могла быть в реальности, но верится с трудом - именно из-за того, как он её описал. Ерофеев у него - вопреки всем прочим свидетельствам и вопреки тому Ерофееву, которого можно видеть в интервью и прочих документальных съемках - предстаёт бессмысленной помесью Свирида Петровича Голохвостова и Мити Шагина, а весь рассказик напоминает какой-то говнистый водевиль. И, конечно, в уста Ерофееву надо было вложить, что "Алейников гений" - причем это Ерофеев пересказывает Битова и с ним соглашается.
Дерьмо ты, Алейников.

Да и Босх с ним, с Алейниковым-то, книжка в целом всё-таки хорошая. Без Алейникова была бы лучше, но я же вас предупредил, так что вы, следующие читатели, можете его рассказ просто пропустить.

П. С.:
спросил у Битова (через посредника), было ли оно всё вот так. Ну, естественно, не было.

Маленькая миленькая книжка с довольно крупным шрифтом и плотной бумагой, читается в один присест. Взялся за нее уже после биографии Лекманова сотоварищи и думал: «Всё интересное они к себе утащили или не всё?». К счастью, не всё, вот примеры:
- два высокохудожественных рассказа от ерофеевских издателей — Давыдова (дольше запрягает) и Лейкина (бодро скачет от сценки к сценке);
- студенческий секрет Ерофеева, «как избегать провалов» на экзаменах: две упаковки сырых пельменей внутрь — и лежи себе дома, доучивай;
- теория Пранаса Моркуса о том, из какого сора складывались опусы Ерофеева — мол, из трамвайного гомона по дороге в кинотеатр «Авангард»;
- его же теория о том, откуда взялась цикличность «Петушков» — мол, любил студент Ерофеев раз за разом крутить пластинку «Болеро»;
- байка о том, как Ерофеев поработал крысоловом:

«…брали они все свое снаряжение, покупали ящик портвейна и заваливались с огромным числом народа на очередной чердак. А там — грязь, пыль. Ну, натурально, никаких крыс никто и не думал травить, а Ерофеев вообще говорил:
— При мне чтоб этой дрянью не воняло!
Так только, когда уже уходили, немного прыскали яду, чтобы вином не пахло»;

- забавный фрагмент в воспоминаниях Натальи Трауберг: подарил ей о. Александр Мень Библию, Ерофеев ее увел, подарил о. Александр Мень и вторую, но в этот раз наказал: «“Никому не говорить” — это он Веню имел в виду»;
- пример писательской требовательности от Анатолия Иванова:

«Помню, должен он был подготовить интервью для “Континента”. Другие выдают подобный эксклюзив “одной левой”. На замечание такого рода Веня ответил чисто по-ерофеевски: “Я так не могу — мне ведь надо с в…бонами”»;

- пример писательской любви к цитатам:

«Любил Ерофеев литературные реминисценции, и даже когда шел в туалет, говорил известную фразу из “Обломова”: “Трогает жизнь, везде достает…”»;

- трогательный портрет Ерофеева на фоне холодного Абрамцево от Анны Муравьевой.
Предыдущий рецензент peterkin пенял на Алейникова — и правильно делал, что пенял. Но тут кроме Алейникова ни к селу ни к городу три завершающие книгу эссé — Наймана, Шамборант и Битова. Последний еще и задается: «Иногда я думаю о наших отношениях как о несостоявшейся дружбе. Но это было бы невозможно. Как говорил Генрих Шеф: “Обычно равновеликие величины вытесняют друг друга”». Ой-ей-ей, дядя.
Удручает какой-то неестественно рубленый, добычинский слог родственников, будто при расшифровке половину их фраз выбрасывали. В итоге получились вот такие абзацы:

«В летние каникулы уходили на озеро Кувшинка, купались, жгли костры, иногда ночевали там. Это озеро находилось выше озера Малый Вудъявр, у горы Айкуайвенчорр, в настоящее время оно высохло. Когда мы учились в шестом классе, Веня пишет на оконном стекле слово “согроватый”, но не объяснил его значения».

Словом, тут, как и в любом сборнике, есть вещи достойные, а есть никудышные. Но достойных, кажется, больше.