Тимур Атнашев^[1] , Михаил Велижев^[2] , Татьяна Вайзер
Двести лет опыта
От буржуазной публичной сферы к российским режимам публичности

Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в публичной сфере в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда^[3]. Более того, гласность и публичность регулярно становились основой для серьезных реформ сверху, порождая большие надежды на перемены со стороны высшего руководства и образованной общественности. Так, оптимистические ожидания скорых плодов, которые принесут открытые дискуссии в 1860 году, когда метод стенографии был впервые использован в Петербургском университете для записи диспута о происхождении Руси между Михаилом Погодиным и Николаем Костомаровым (см. статью Стивена Ловелла в настоящем сборнике), в определенном смысле напоминают настроения 1988 года, когда по решению генерального секретаря ЦК КПСС и части его соратников по Политбюро «очернение истории» перестало быть поводом для цензуры. Впрочем, важно подчеркнуть, что зачастую оптимистические ожидания от расширения сферы свободной полемики не оправдывались^[4].

Гласность в обсуждении и принятии решений за более чем двести лет настойчивых попыток ее освоения социумом, по общему мнению, не стала частью политических институтов в современной России^[5], а стенограммы, которые сначала казались технологией гласности и свободы, через шестьдесят лет использовались на допросах политических противников. Роспуск трех из четырех Государственных дум в начале ХХ века, расстрел Верховного Совета России в 1993 году и известное апокрифическое высказывание спикера Государственной думы в середине 2000‐х годов о том, что «парламент не место для дискуссий», ставшее знаком заката конкурентной публичной политики и снижения значимости публичных дебатов^[6], делают вопрос о практиках публичной сферы и делиберации в современной российской истории еще более острым. Мы хотели бы способствовать не просто возрождению этих прежде не сбывавшихся надежд (или смиренному согласию с тезисом о необходимости оставить всякую надежду), но процессу профессиональной и общественной рефлексии исторического опыта публичности.

Статьи сборника основаны на анализе сюжетов из прошлого и настоящего российской публичной сферы. В центре внимания исследований – работающие практики и режимы публичности за последние двести лет. Во введении мы хотим обсудить общие для сборника методологические вопросы изучения публичности, политической философии и историографии. Вопрос о переходе от формирования совместного символического опыта, публичных дебатов и мнений к работающим институтам политической власти задает горизонт, но не предмет настоящего исследования. Предметом являются режимы и эффекты публичности.

В первой части статьи мы сделаем краткий обзор классических философских текстов и подходов к исследованию публичной сферы. Мы хотим обратить особое внимание на близость нормативной политической философии с одной стороны и социально-исторических исследований с другой. Для этого мы, по необходимости избирательно, обратимся к классическим работам Иммануила Канта, Ханны Арендт; кроме того, специальный акцент будет сделан на трудах Юргена Хабермаса, а также его полемике с оппонентами и последователями, среди которых мы выделим работы Оскара Негта, Александра Клюге и Нэнси Фрейзер.

Во второй части мы хотим обсудить новую методологическую повестку, общую для исследований по отечественной истории и современности, включенных в сборник. Речь пойдет о классических подходах к изучению публичности и об их обогащении за счет интеграции с влиятельными методами изучения политических языков и дискурс-анализа. Сочетание двух перспектив поможет четче очертить смысловые контуры термина «режим публичности». Как представляется, локальные режимы публичности являются важной частью исторического и политического контекста, в котором мы можем лучше понимать как значение, так и значимость конкретных публичных высказываний.

Мы можем отметить как циклический характер, так и высокую частоту изменений и удивительное разнообразие режимов публичности в российской истории Нового и Новейшего времени, в том числе сосуществовавших в одну эпоху. В ряде исследований анализ резких изменений режима коммуникаций оказывается ключом для понимания статуса и значения классических политических текстов, созданных и опубликованных в двух разных режимах публичности. В целом мы возвращаемся к подходу раннего Хабермаса, когда комплексное историческое исследование давало основание для политико-философских аргументов.

Наконец, мы попробуем ответить на следующие вопросы. В какой мере отечественные социальные практики свидетельствуют о структурном несовершенстве российской публичной сферы? Какой вывод может сделать политический философ или политическое сообщество, исходя из анализа исторической неустойчивости практик публичного обсуждения в России? Наш главный полемический тезис связан с рефлексией исторического и современного опыта публичности в актуальной политической философии. Мы предлагаем три политических вывода, философскую обоснованность которых отечественным историческим опытом последних двухсот лет было бы важно признать:

1) необходимо делать ставку на делиберативные институты для решения максимально широкого круга вопросов и с подозрением относиться к ограничениям на их использование;

2) важно опираться на современные или проверенные опытом старые практики, а также взращивать, культивировать делиберативные институты, стимулировать развитие различных форм и масштабов обсуждений, в том числе в связи с принятием обязывающих управленческих решений;

3) лучше ограничивать использование делиберативных институтов тем периметром, внутри которого у политиков, элит и граждан уже есть навыки совместного принятия решений.

Одна из главных задач сборника заключается в том, чтобы показать заинтересованному читателю фундированность каждого из трех ответов. Предпочтение одной из трех стратегий в ущерб двум другим игнорирует значимую часть нашего исторического и современного опыта.

На первый взгляд, исторический анализ должен подвести нас к мысли, что делиберативные институты способны функционировать в России лишь при определенных условиях, обеспечение которых является излишне оптимистическим, а возможно, даже нереалистичным ожиданием. Впрочем, мы убеждены, что специфическая историософская логика – «в России всегда (или часто) было так, следовательно, это правильно и так будет всегда в будущем», – при которой прошлое в значительной мере предопределяет будущее, является порочной и в научном, и в общественном смысле. Так, даже неудачный опыт построения делиберативных институтов является позитивным – как любой политический опыт при условии его рефлексии и усвоения. Наша цель – интерпретировать «моменты гласности» в отечественной истории с учетом их локальных ограничений и показать, что они также были частью нашего политического прошлого. В этой перспективе прошлое мы рассматриваем не как единую и непротиворечивую матрицу для конструирования политического или идеологического дискурса в настоящем и будущем, но как репертуар практик и возможных политических решений, несводимых к одному знаменателю. Прошлое выступает здесь не источником легитимации какого-то конкретного политического решения или института, а триггером, провоцирующим рефлексию о принципиально разных способах построения национального политического нарратива и обсуждения решений в современном контексте. Впрочем, не будем лукавить: принципиальная ставка на практики делиберации является нашей собственной нормативной политической повесткой, обусловленной не только рефлексией над историческим опытом, но и (связанным с ним, но самостоятельным) политико-философским убеждением. Как кажется, именно сочетание этих двух принципов позволит нам предложить подход, внутри которого исторические исследования обретут смысл как политико-философские высказывания. В этом смысле несовершенство и динамизм публичной сферы становятся исторической нормой.