© Коллектив авторов, 2022

© АНО ДПО «Институт Мира и исследования конфликтов, 2022

Введение

Современный мир с его многочисленными проблемами требует объединения полей многих наук – как естественных, так и гуманитарных. Для последних это необходимо не только для осмысления актуальных проблем, но и для выработки новых стратегий интерпретации прошлого, поскольку для них связь «прошлое – настоящее» есть основополагающая связь. Для истории психологии, истории филологии, социологии, наук о культуре, некоторых исторических отраслей пространством диалога сегодня может выступить история философии. При этом она может выступать и как история философии в классическом смысле, и как история мысли в том исконном смысле, в каком она развивалась ранее и к которому она часто стремится в последнее время. Историко-философский диалог может стать основанием для общегуманитарного диалога наук, дать ориентиры для обсуждения их методологии, наиболее общих теоретических установок, актуальных проблемных полей, имеющих междисциплинарное звучание.

Методологическая перспектива историка философии позволяет истории философии выйти из внутридисциплинарного пространства философии в общегуманитарное пространство рефлексии, в котором она может стать одним из оснований обсуждения проблем истории и актуальной ситуации важнейших гуманитарных проблем. В этом случае акцент делается на практике историка философии и ее детерминантах, может проводиться ее сопоставление с практиками истории и психологии, экономики и филологии и проч. Методологические проблемы перестают связываться исключительно с теорией и обретают привязку к практике и актуальной ситуации исследования. Потребность в подобном сравнительном анализе отчетливо заметна в последних контекстуальных исследованиях по истории философии. Такой подход не только создает фундамент для упрочивания статуса истории философии (имеет значение для нее как основополагающей философской науки), но и может стать основанием для проведения подобных сравнительных исследований в других гуманитарных науках. Он позволяет наладить диалог в гуманитарной области.

Современная ситуация истории философии не только показывает акцентированное осмысление историками философии собственной практики, но и обращает нас к проблемным полям, которые ранее становились предметом преимущественно философско-культурного анализа в рамках сравнительной философии. Развитие сравнительной философии в нашей стране проходило по вектору «история философии – философия культуры», что в настоящий момент времени привело к тому, что область сравнительной философии обогащает философско-культурные исследования и, как правило, утрачивает связь с областью методологии истории философии. Та же ситуация наблюдается и в мировой философии, что подтверждается обилием публикаций по диалогу культур, и малочисленностью методологических работ по сравнительной истории философии. Между тем, перспективистское исследование методологии истории философии в ее антропологическом измерении (перспективе историка философии) применительно к области сравнительной философии (западных и не-западных культур) может значительно обогатить как саму сравнительную философию, так и историю философии как таковую. Как и первое выделенное направление актуальности, оно способствует упрочиванию статуса истории философии в гуманитарной науке и ее включению в современные дискуссии. Таким образом, наиболее актуальным оказывается развитие методологическое исследование истории философии в сравнительной области диалога культур и гуманитарных наук.

Оно связано с двумя магистральными направлениями: во-первых, со сравнительным изучением практики историка философии в сопоставлении с таковой с таковой в исторической, психологической, филологической, социологической, экономической науках, а во-вторых, с анализом особенностей историко-философского перспективизма в истории философии не-западных культур. В синтезе этих направлений только и можно поставить вопрос о продуктивности перспективы актора для понимания общей методологии гуманитарных наук и выделить общие тенденции и специфические особенности перспективистских тенденций в гуманитарной науке.

Настоящая работа авторского коллектива разрабатывает методологическое осмысление истории философии в принципиально новой перспективе – перспективе актора, которая позволяет вывести историю философии из внутридисциплинарного пространства философии в общегуманитарное пространство рефлексии. Задача налаживания диалога гуманитарных наук и культур является при этом центральной.

Глава 1
Историк философии в диалоге наук

§ 1. История и кризисы самосознания

История, как мировая, так и отечественная, вот уже несколько десятилетий осмысляет последствия постмодернизма. Ставя вопросы историзма, универсальности и региональности, пытаясь совместить общий социальный контекст и единичный исторический факт в плоскости микро- и макро-, историки приспосабливаются к методологическим реалиям. Отчетливо заметно, что как дисциплина с двойным статусом (истории и философии одновременно), начиная со времени оформления в самостоятельную философскую отрасль, история философии развивается в методологических кризисах, общих для «исторической» и «философской» историографии. И даже возможно, что в формулировке специальной истории ее место и роль в гуманитарных науках в целом становится более устойчивым.

Метафора кризиса при этом может использоваться в традиционном для философии науки смысле. «Значение кризисов заключается именно в том, что они говорят о своевременности смены инструментов»^[1], – подчеркивает Т. Кун. Кризисы историографии и для истории, для истории философии отмечают тупик интерпретативных схем, невозможность пользоваться старыми методами и одновременно пока недостаточную проработку новых. Эти методологические кризисы стимулируют обращение науки к самой себе, развитие ее рефлексии. История философии проходит три историографических кризиса, каждый из которых является поворотным для развития ее самосознания: первый – кризис предмета (XVII–XVIII вв.), второй – кризис метода (конец XIX – начало XX в.) и третий – кризис актора (вторая половина XX в.). Названия, разумеется, условны, а вся амплитуда составляющих проступает в сопоставлении с аналогичными поворотами в исторической науке.

Кризис предмета есть кризис рождения истории философии, наблюдавшийся в XVIII в. Тогда история философии еще не существует как университетская специальность, не мыслится в качестве самостоятельной отрасли философии или области изысканий, поэтому часто становится синонимична общей истории мысли. Часты были жизнеописания, биографии, рассказы об идеях в контексте общего умонастроения эпохи, без углубления в анализ текстов, без четкого прослеживания влияний, в общем, без необходимости следовать какому-то канону исследования. На этом, до-дисциплинарном, этапе своего развития история философии была органично связана с историей мысли, была одной из ее областей, и такое положение дел не доставляло неудобств ни исследователям, ни читателям.

Процессы обособления начинает Христиан Томазий, он наделяет историю философии статусом обязательного введения к философии и начинает процесс ее обособления от истории, в том числе истории мысли. Его дело продолжает Христиан Август Хойманн, который настаивает, что история философии не является простым изложением идей философа и рассказом о его жизни, но предстает как история поиска истины и постепенного прогресса человечества на этом пути. Такой философской историей философии не может заниматься обычный историк мысли, она подвластна только философу, который имеет об истине четкое представление^[2].

Традицию обособления историков философии в отдельную группу завершает Якоб Бруккер, который окончательно отделяет философию от мудрости, трактуя последнюю как практику по истине, а первую как теорию истины, ее получение, сохранение, приумножение^[3]. Превращая историю философии в теоретическую науку, Бруккер говорит о недостаточности обычной истории философов, но настаивает на необходимости развития истории доктрин или философских систем. Причем, последняя должна включать не только разбор их содержания, но и исследование обстоятельств их появления в биографическом и историческом плане. Именно Бруккер заговорил об этих аспектах как об историко-биографическом фоне философских учений.

Уже для Хойманна актуальной является проблема достоверности историко-философских суждений и он призывает обратиться от субъективных источников (которыми можно назвать субъективные истории жизни) к объективным: искать историко-философский материал в терминологии философов прошлого, поскольку именно в терминологическом ряду отражены в своей объективной форме идеи философов. Бруккер, не довольствуясь обычным терминологическим исследованием, настаивает на необходимости исследования исторического развития философских систем, прояснения их оснований. Он призывает сохранять обязательное исследование биографии и исторического фона, поскольку без этого невозможно понимание учения философов прошлого как системы, невозможно полноценное контекстное исследование прогресса человеческого разума, с которым тогда и связывается история философии^[4].

Заметно, что на заре своего рождения история философии определяет свою идентификацию между двумя полюсами: историей мысли и философией как таковой, стремясь занять между ними срединное положение. Они не становится ни историей, ни философией, стремясь выгадать от этого двойного статуса. Обособление тогда ограничивается уточнением предметной области: история философии начинает говорить только о философах и искать детерминанты развития философии внутри ее самой (развитие разума или стремление к истине). Практика и методы ранних историков философии ничем не отличаются от таковых у историков мысли. Они еще не проблематизируются, заимствуясь в готовом виде. Методы называются, они уже сопоставляются с другими, но их специфика применительно к новой области еще не является проблемой. Несмотря на предметный разрыв и самостоятельное самоопределение, методологическое самосознание истории философии начнет развиваться только вслед за методологическим самосознанием истории, в общем поле рефлексии.

Кризис метода происходит в истории философии вслед за другими гуманитарными науками и проходит на волне методологических споров XIX‒XX вв. Естественные науки тогда стремительно развиваются и начинают задавать стандарты исследования и критерии объективности для гуманитариев. Последние всячески сопротивляются этой ситуации и стремятся уточнить специфику своего объекта, равно как и специфику метода его исследования. Историки, а потом филологи и психологи, потом уже философы начинают определять свою цель как исследование душевной жизни людей прошлого и настоящего. Разумеется, в разработке понимающей методологии историки отличают себя от психологов.

Тогда история выделяется из общего комплекса общественных наук и определяет себя как наука о прошлом, при этом отделяясь от философии истории. Она не претендует на разговор о настоящем, не говорит об универсальных закономерностях развития и исторического, не ищет надсобытийных мотивов, а стремиться обратиться к событиям прошлого. Она, с одной стороны, уходит от метафизики с ее традиций усматривать причины развития в движении Духа и обращается к реальности, а с другой, ищет иной, чем в естественных науках, идеал объективности. Попытка балансировать приводит к дискуссиям о методологии и развитию метода понимания.

Отцом исторической традиции понимающей интерпретации стал Иоганн Густав Дройзен, представитель малогерманской школы историков, который в своих работах и лекциях сделал «понимание» неотъемлемой ступенью исторической интерпретации. Во многом именно Дройзен сделал историю подлинной наукой. «…Для Дройзена вопрос о методологическом суверенитете истории был действительно первостепенным»^[5], – подчеркивают И.М. Савельева и А.В. Полетаев. Он был движим потребностью отыскать те методы, которые позволят истории стать объективной наукой, причем, не переносит общенаучные методы в поле исторических исследований, но ратует за разработку собственных, которые будут адекватны изучаемому предмету. Как разъясняет Васильев: «Науке, по Дройзену, следует найти методы, чтобы получить объективный критерий и контроль непосредственного и субъективного восприятия прошлого. Это позволит обосновать, исправить и углубить осмысление того, что некогда было исторической реальностью»^[6]. Пониманию здесь отведена центральная роль.

Дройзен уподобляет понимание исследователя тому пониманию, которое мы демонстрируем в обыденной жизни: «Я понимаю говорящего, если я, стоя напротив него, слышу его слова, воспринимаю интуицию и акценты его речи, выражение его глаз, мимику лица, его жесты. Ибо полное выражение его самой внутренней сущности, в данный момент взволнованной или расстроенной, прорывается здесь наружу, и это его внутреннее состояние я воспринимаю по его внешним проявлениям, чувствуя, что он чем-то взволнован, его взволнованность заставляет меня сопереживать тому, что происходит в его душе. Таким образом он стал для меня понятным»^[7].

Несмотря на кажущийся чрезмерный психологизм, Дройзен ищет в понимании не столько доступ к ушедшей в века душевной жизни, сколько возможность понять факты, «…постичь их как выражение того, что в них хотели выразить». «…То, что у нас имеется в качестве исторического материала, – подчеркивает Дройзен, – является выражением и отпечатком волевых актов, и их-то мы и должны попытаться понять в этих их выражениях»^[8]. Для того чтобы понять исторические события, нужно понять вызвавшие их комплексы противоборствующих волевых актов, которые и составляют то, что принято называть «личной волей», «гением народа», «прозорливостью эпохи».

Обрисованный Дройзеном круг понимания охватывает 1) сам исторический материал и его прагматическую интерпретацию, 2) социальный контекст и картину времени, схватываемые интерпретацией условий, 3) воззрения великих деятелей и массы ведомых, доступ к которым дает психологическая интерпретация, 4) духовную общность людей, прояснить которую можно посредством «интерпретации по нравственным силам». Только путем сочетания этих различных стратегий понимания, по убеждению Дройзена, только и возможно получить на выходе не произвольную фантазию, а достоверную картину прошлого.

Позднее понимающая история Дройзена была воспринята в философском ключе. «Лишь много позднее эта тема возникла в работах Дильтея, Риккерта и др., вплоть до “понимающей социологии” Макса Вебера»^[9], – фиксируют влияние И.М. Савельева и А.В. Полетаев. При этом для истории оказался важным один момент, на который косвенно указывают эти авторы. Дело в том, что историки говорят в XIX в. о понимании, стремясь определить идентичность нарождающейся науки, которая тогда появляется вследствие дифференциации социально-гуманитарного знания и начинает определять себя, прежде всего, как науку о прошлом. История философии, в Германии со времени своего функционирования в качестве отдельной отрасли мыслящая себя как пропедевтика к философии, не может ограничиваться этим статусом и в ней закономерно возникает вопрос о значении историко-философского понимания прошлого для философского осмысления настоящего. Во Франции, к примеру, эти дискуссии выливаются в обсуждение дилеммы историчности философских систем и вечности философской истины, которая находит в них выражение (Э. Брейе, М. Геру, Л. Брун).

Понимающая история философии мыслит себя как историю мысли и часть «наук о духе». Она развивает посылы Дильтеевой «критики исторического разума» и предполагает трактовку истории философии как этапа самоосмысления философии, причем, «самоосмысление» здесь идет в четком Дильтеевом ключе как «живое восхождение от всех содержащихся в науке положений к основаниям их правомочности и предпосылкам с целью установления посредством такой редукции их относительной значимости и границы»^[10]. История философии в смене идей и концептов (в историческом исследовании субъективных актов мышления философов прошлого) предлагает материал для подобного восхождения, по-прежнему являясь пропедевтикой к самой философии.

Рабочий метод герменевтической историко-философской традиции – понимание, циркулирующий, как и в истории, в классической триаде «переживание – выражение – понимание». При этом, разумеется, понимание не ограничивается психологическим, но способствует диалектике субъективного и объективного: историк философии постигает мышление философа прошлого, однако, проясняя его душевное движение, восходит к осмыслению структуры духовной жизни в целом и ее динамики в культуре и истории, а затем к историческому и культурному миру в целом.

В Германии понимающую традицию развивают Карл Ясперс и Мартин Хайдеггер, в ранней мысли испытавшие влияние Дильтея и положившие его в основание своего историко-философского метода. При этом Ясперс больше психологизирует понимание и посредством него пытается воссоздать духовную надысторическую целостность философии и культуры. Хайдеггер, в свойственной ему онтологической манере, в понимающей интерпретации обращается к истоку. У обоих понимающая история философии служит романтическим идеалам воссоздания «братства» философов. Во Франции на складывание понимающего стиля оказывает влияние оживление неоплатонизма, бергсонизм и немецкая историко-философская герменевтика (в лице того же Ясперса). Э. Брейе говорит о творческой работе интерпретации и почти мистическом продолжении традиции. П. Рикер делает понимающую интерпретацию основным методом истории философии.