Свет выключили. Уже минут как сорок во всём доме стоит темнота, и, как следствие, тишина, ведь и лифт не работает, и электроприборы в соседних квартирах молчат. Кажется, весь дом вымер, но только не улицы Нью-Амстердама, пусть и освещённые лишь одними автомобильными фарами. Вероятно, произошла какая-то крупная авария, раз здания не освещаются, а уличные фонари не горят. Телефонная линия, не зависящая от электричества, занята, видимо, многие сейчас звонят на станцию узнать, что случилось. Однако и в темноте жизнь большого города продолжает идти своим чередом, и люди всё также спешат кто куда по своим делам в этот вечерний час.

Я стою у окна, наблюдая за строгими силуэтами вышагивающих по тротуарам прохожих и за движением расплывчатых и неясных в свете фар машин. Я, однако, рад грянувшей так внезапно темноте. Непредусмотренный отдых. Жаль, такого не случалось в прошлом, когда работа в оркестре ресторана «Золотой век» отнимала у меня большую часть дня. Теперь же, играя, где придётся, но подолгу просиживая без работы, я имею долгие часы досуга, не зная, чем занять себя, и предаваясь постоянной меланхолии. С возрастом понимаешь, что время ускоряет свой ход, несётся всё быстрее и быстрее к концу жизни, и долгие часы ожидания для тебя проходят уже не так, как в юности. Томление больше не является таким невыносимым.

Когда-то я думал, что стану известным музыкантом и покорю лучшие сцены мира и сердца первых красавиц, но четыре года назад осознал, что игра моя посредственна, что я не блещу талантом, владея лишь виртуозностью хорошей школы, но не чувственностью и подлинным пониманием музыки, а группы, в которых я подвизался, оркестры, в которых работал, никогда не станут знамениты на всю страну и, тем более, не прославятся на весь мир. Осознав свои возможности, я понял, что для меня нет будущего, и дальнейшая безвестность стала пугать меня, в голову лезло всякое. В такие моменты только выпивка помогала найти забвение и отгоняла философские думы, которые так некстати взялись меня мучить. Постигнув собственное ничтожество, я стал скатываться всё ниже, спиваясь. Меня выгнали с последнего места работы, подружка, на которой я собирался жениться, назвала меня никчёмностью и сбежала. Я остался один в этой просторной квартире в роскошном доме, и почти каждый вечер, который я провожу не вне этих стен, компанию мне составляет бутылка виски или джина. Да, крепкий джин теперь мой единственный верный и неизменный товарищ, друг всех моих горестей.

Вот почему в тридцать четыре года я чувствую себя так, будто нахожусь на закате своей жизни.

Если бы не автомобильные фары, воцарилась бы полная темнота. Интересно, спешили бы и дальше тогда люди по своим делам? Что же должно произойти, чтобы жизнь крупного города прервалась хотя бы на несколько минут?

Окна этой комнаты выходят на оживлённое авеню. Я не имею привычки наблюдать за незнакомцами или вмешиваться в чужие жизни, но в данный момент только этим занятием могу скрасить минуты неопределённости.

Дом наш располагается почти в центре города. Два квартала отделяют его от Центрального вокзала, но не поэтому он считается элитным. В каждой квартире несколько просторных комнат с высокими потолками и шикарной ванной, в каждом подъезде два лифта и широкая мраморная лестница, ступени которой устилает ковёр; круглосуточно дежурит швейцар у парадного крыльца, он готов оказать жильцам любую услугу, благоустроенная территория внутреннего двора, куда нет входа посторонним, подземный гараж – мне повезло, что в молодости я решил осесть именно здесь и у меня хватило средств на покупку именно этой квартиры. По крайней мере, мне никогда не приходилось стыдиться своей крыши над головой.

Такси останавливается у входа. Я заинтересован. Кто прибыл к нам в этот час? Вижу, что выходит роскошная молодая женщина. Роскошная, несомненно, потому что на ней дорогое пальто, облегающая юбка, ажурные колготки и полусапожки на шпильках, а в руках небольшая сумочка (ныне подобные опять в моде). Она расплачивается, и фары мимолётно освещают её лицо. Я узнаю в очаровательной особе Рози Корину. Она моя соседка. Её квартира этажом ниже, прямо под моей.

Я знаю её уже десять лет. Она поселилась в квартире своего дяди сразу как переехала в Нью-Амстердам из какого-то захудалого городишки на Среднем Западе. Говоря, что знаю её, я имею в виду то, что её развращение происходило на моих глазах. На самом же деле мы редко общаемся, в основном, здороваемся да обмениваемся ничего незначащими фразами о погоде или работе, сталкиваясь на лестнице, в лифте или вестибюле. Она не из тех, кто заинтересуется таким как я, хотя однажды мне пришлось кое-что сделать для неё по настойчивой просьбе её дяди. Некогда меня и Акселя связывали приятельские отношения, но через несколько лет после приезда его племянницы наши пути окончательно разошлись. Я один из немногих, если не единственный, кто подозревает, какие именно отношения связывают их. И отдалился я от Акселя, когда узнал, что только благодаря его стараниям Рози превратилась из милой скромной девушки в порочную развратницу.

Оба они работают в кабаре «Дивная пташка». Он – конферансье, а она – певичкой. Безусловно, они очень талантливая пара, а их совместные номера прославили это заведение на весь мир. О «Дивной пташке» ныне считает необходимым упомянуть каждый путеводитель. Многие туристы из разных городов и стран приезжают в Нью-Амстердам не только ради самого города, но и специально, чтобы увидеть Рози Корину и Акселя Дюшенталя, услышать её трогающие до глубины души песни, оценить его виртуозные, ни с чем не сравнимые ужимки. Заглавная песня, настоящая жемчужина, открывающая шоу, не сходит с подмостков кабаре вот уже восемь лет.

Однако об их личной жизни слагают такие легенды, что популярность подобных слухов даже затмевает славу их артистических талантов. Аксель, сколько я его знал, всегда был бабником и распутником, и сплетням о нём я не придаю большого значения, тем более что лишь я один подозреваю, нет, почти уверен, в каком качестве он использует собственную племянницу. К Рози же я испытываю искреннюю симпатию с первых дней её появления в нашем доме, и мне неприятно узнавать о ней всё новые факты, порочащие её имя в ещё худшем свете, и видеть, как с каждым годом она позволяет себе всё большие непристойности. Ведь её считают даже более развратной, чем Акселя. Людская молва приписала ей все качества любительницы собственного пола, она была замешана в нескольких грандиозных скандалах, связанных с одним пикантным домом свиданий, и в кабаре знают, что она игнорирует мужское внимание, насколько это вообще позволяет её профессия. Я не понимаю, почему Рози терпит всё это, как может так спокойно относиться к подобным пересудам. Как ко всяким прочим деятелям сцены, подобное, конечно, только привлекает к их персонам внимание и увеличивает доходы кабаре. Все спешат поглазеть на главную развратницу города, не ведающую о морали и пренебрегающую приличиями, и на мужчину, чьи похождения сравнивают с нравами древнеегипетского фараона, обладателя трёх тысяч прелестных рабынь.

Но какие бы слухи о ней не ходили, я ни разу не видел, чтобы Рози привела к себе кого-либо хоть раз. Складывалось впечатление, что у неё вообще нет друзей. Всегда только она одна или с Акселем приходит в свою квартиру. Возможно ли, что она последовала примеру дяди и использует этот дом в качестве тайного убежища, отдыхая от своих приключений и бурных ночей, как он когда-то прятался здесь от неиссякаемого интереса многочисленных навязчивых подружек.

Оба обладают не просто притягательной силой красоты и внешнего очарования, но и обворожительным шармом, но, подозревая истину, я не могу не презирать его и не жалеть её. Их легко было бы причислить к баловням судьбы и любимцам толпы, но всё же в каждом есть что-то такое…

Звонок в дверь. Как странно… Гостей я не жду, так что не имею ни малейшего понятия, кто может звонить. Уж не Мисси ли это? Но я потерял всякую надежду, что она когда-нибудь вернётся. Наверняка просто ошиблись дверью, ненароком заблудившись в этой темноте.

Не забыв захватить фонарь, иду открывать.

На пороге сама Рози Корина. Никогда ещё за все десять лет она не одаривала меня своим посещением, да и какое ей может быть дело до такой пьяной образины как я, пусть она и слушает мои трубные упражнения каждое утро. Я знаю, соседи снизу оба не пьют и не курят, но стараются не выделяться этим среди прочих, и сейчас Рози пришла не за тем, чтобы составить мне компанию за бутылкой.

– Привет! – в её голосе слышится чудное придыхание. – Не впустишь девушку?

Ха! Она такая же девушка, как моя бабушка – королева испанская. Но я всё же отодвигаюсь в сторону, пропуская её. Сладкий шлейф её духов укутывает меня, словно саван. Она не переоделась у себя, только сняла пальто и оставила сумочку.

За столько лет я ни разу не видел Рози в «обычной» одежде или без косметики, или с уставшим лицом и опухшими глазами. Напротив, она всегда элегантно, хоть и несколько вызывающе одета, накрашена, точно собирается на приём, а её длинные волосы заплетены в какую-нибудь сложную причёску. Складывалось впечатление, что она родилась в подобном неизменном образе, что остаётся такой в ванной и постели, где угодно, что будто бы лишена человеческих слабостей, ведь на её лице всегда выражение довольства. Обворожительная женщина. Стараниями умелой руки Акселя её красота стала совершенной и постоянной. Вот и сейчас её глаза густо обведены и накрашены, на алых губах застыла полуулыбка, искусственный румянец горит, на ногтях изумрудный лак, волосы изящно зачёсаны назад. В придачу она обладательница потрясающей фигуры с длинными ногами и пышной грудью. Мечта любого мужчины. Но Рози недоступна ни для кого. Что с ней сотворила работа в кабаре? В кого превратил близкий родственник?

Наши взгляды пересекаются. Помню, когда я впервые её увидел десять лет назад, она показалась мне неискушённой провинциалкой, только-только окончившей школу и впервые прибывшей в большой город. К её лицу словно навечно приклеилась маска изумления. Сейчас же передо мной стоит независимая, раскованная женщина, осознающая, какими прелестями обладает, однако погрязшая в разврате, шокирующая окружение, сделавшая свою персону главным достоинством неприличного заведения. И при всём при том она взобралась на вершину славы, когда я пал так низко.

– Сколько лет мы живём бок о бок, сталкиваемся чуть ли не каждый день в лифте, я слушаю и знаю наизусть весь твой репертуар, а ты так ни разу и не пригласил меня к себе, – говорит она просто, без церемоний окидывая взглядом едва освещённое помещение.

Она давно перешла на «ты», я не был особо против, ведь старше всего на шесть лет. Не такая большая разница, чтобы важничать, но помнится, она начинала с того, что обращалась ко мне, как к уважаемому музыканту, точно я был мировой знаменитостью. Интересовалась моим здоровьем первые несколько месяцев. Аксель тогда объяснил мне, что в мелких городишках Среднего Запада все друг друга знают и что у них так принято, и добавил, что Рози здоровалась со всеми прохожими на улицах в первые два дня своего пребывания в Нью-Амстердаме.

– Не думал, что тебе может быть интересно у старого пьяницы, – отзываюсь я. Уже привык называть вещи своими именами.

Рози игнорирует мои слова.

– Я пришла попросить какой-нибудь источник света. Дома темно, хоть глаз выколи. Глупо, но у меня ничего нет на такой непредвиденный случай. Я и не предполагала, что подобное может случиться. Не знаешь, в чём причина этого безобразия?

– Какая-то крупная авария, раз даже уличные фонари не горят. Больше ничего не знаю, не могу дозвониться на станцию, – тут я немного приврал, но не говорить же ей правду.

– Да-да, верно, авария. Я слышала об этом в двух местах – от нашего швейцара и на выходе из кинотеатра. Я была в «Ретросинемаскоупе», когда всё это случилось. Экран погас на середине сеанса. Такая жалость! Деньги за билет вернули, но всё же… Я решила вернуться на такси. Не хотелось бродить в темноте, хотя пешком гулять я люблю. Но ты это знаешь, верно? Поэтому будь паинькой, одолжи фонарик, хоть какой-нибудь самый маленький, ладно? Только побыстрее, а то есть хочется. Холодильник потёк, наверное, но сейчас я готова умять, что угодно.

– Прости, Рози, мне нечего тебе одолжить. У меня только это, – я раскачиваю фонарём, и полутени пляшут по её лицу. – Если хочешь, можешь остаться у меня, пока свет не дадут. Еда для тебя найдётся. Не против?

Другого случая может не представиться, ведь я так давно мечтаю поговорить с этой красоткой, вызвать её на откровенность. Пришло время задать ей интересующие меня вопросы, чего бы это ни стоило.

– Нет, – она легко соглашается. – Всё равно из-за этой темноты все планы нарушились.

– Тогда на кухню, – я указываю путь, светя фонарём.

– У тебя точно такая же квартира, как у нас! Один живёшь?

– Сейчас да.

– Слышала, ты в очередной раз потерял работу. Ты поэтому больше не упражняешься?

– Да, – я морщусь. – Но давай не будем об этом.

– О’кей. О! – она смеётся. – Представляешь, я до сих пор не знаю, как тебя зовут на самом деле. Про себя я прозвала тебя Трубачом ещё с давних пор. Но, может, ты из тех людей, кто предпочитает обращение исключительно по имени?

– Так и есть. Фред, – скупо представляюсь я, игнорируя её многословную болтовню, и кладу фонарь на стол так, чтобы удобно было заниматься нехитрым ужином для Рози. Она по-хозяйски усаживается близ окна, где до этого предавался грёзам я, и привычным жестом неодобрения отодвигает чуть в сторону пустые бутылки. Грехи парочки снизу направлены лишь в одну сторону. Но… каждому своё.

– Очень приятно, Фред. Знаешь, иногда мне кажется, что мы с тобой давние приятели, хотя все эти годы лишь по чуть-чуть болтаем по-соседски. А всё из-за твоей трубы. Словно близкий человек тренируется в соседней комнате. Помнишь, однажды ты играл для меня песни Элвиса…

– По просьбе твоего дяди.

– Откуда ты…, – она едва не подскакивает на месте.

– Не важно, – прерываю я. – Раз уж ты здесь, может, расскажешь о себе? Ты всегда казалась мне такой загадочной.

– Брось. Я самая обыкновенная.

– Но о тебе ходят невероятные слухи.

– Люди вечно болтают глупости, – она передёргивает плечом. – Не могу же я всем заткнуть рот. О, смотри, женщина споткнулась, и, кажется, у неё каблук сломался. В такой темноте можно и ногу сломать, оступившись. Когда же дадут свет?

Она пытается перейти на другую тему, но я не позволю себя отвлечь. Рози моя гостья, но я не выпущу её, пока не выясню всё, что меня беспокоит. Как она сама сказала, мы точно давние приятели. И мне хочется наконец-то постичь её натуру. Я ставлю перед ней блюдо с тунцовым салатом, сандвич и кофе. Она благодарит и перекладывает фонарь так, что бы удобнее было есть.

Я не оставляю своих настойчивых попыток.

– Ни разу не видел тебя с короткой стрижкой. Твои длинные волосы неизменно заплетены в сложную причёску. Почему?

– Так нравится Акселю, – в её словах чувствуется любовь к нему.

– Ты спишь со своим дядей? – задаю я без обиняков давно мучающий меня и такой желанный вопрос. Мои подозрения не в счёт на этот раз.

– Что за допросы? – возмущается Рози непритворно. – Мне лучше уйти.

Она собирается встать, но я удерживаю её за ладонь.

– Не уходи. Прости за этот вопрос. Просто все эти годы я наблюдаю за тобой и вижу, какой ты была и какой стала благодаря его стараниям.

– Какой же? Порочной? Развратной? Распутной? В этом нет вины Акселя, виновата жизнь, – она снова принимается за еду. Я чувствую, как она заталкивает вглубь себя нечто неприятное.

– Мне жаль тебя.

– Жалеть не надо, – ледяным тоном отзывается Рози.

– Пожалуйста, Рози, поговори со мной откровенно. Никто не узнает о нашем разговоре, клянусь. Просто я хочу понять причину твоих поступков. Что каждый раз толкает тебя на связь… в объятия близкого родственника? Слава? Таким способом ты благодаришь Акселя за то, что он сделал тебя знаменитой?

Я наблюдаю за выражением её лица. Она неторопливо ест. Не лицо, маска.

– Мне не хочется, чтобы ты думал дурно об Акселе. Ты из-за этого перестал с ним дружить и едва здороваешься, верно? И кстати, один писатель написал, что слава – «только пепел жизни, если ты не знаешь любви».

– Это был Уильям Хоуп Ходжсон. «Ночная земля». Но где и когда читала ты эту книгу, Рози? Я не поверю, если скажешь, что кто-то из коллег по работе одолжил её тебе.

– Ты удивишься, но в школе я была круглой отличницей. Я любила читать. Такие имена как Ходжсон, Говард, Лавкрафт хорошо мне знакомы. Но ты не дал закончить. Раз уж спросил, так дослушай до конца, пожалуйста. В моей жизни было три больших Любви, и трижды они доводили меня едва ли не до гроба. Аксель всякий раз был рядом, помогал мне вернуться в мир живых. Я испытываю к нему самую нежную дружбу и привязанность, но в моём сердце нет страсти, которая приводит к более глубокому чувству. Я даю ему то, что он просит, из чувства благодарности. Но не за славу, а за возможность продолжать жить. Жить нормально.

– Так и знал! Я подозревал, что он не только бабник, но и извращенец.

– Ты неверно судишь. И я считаю, ты должен возобновить отношения с ним.

– Убеди меня, Рози, и я послушаюсь твоего совета. Расскажи мне всё.

– Придётся теперь, – она вздыхает и принимается за кофе. Пьёт почти залпом и продолжает. – Только сперва объясни, от кого узнал, что Аксель – мой дядя. Мне он запретил так себя называть чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.

– Он сам сказал. Около десяти лет назад, когда просил разучить песни Элвиса для твоего дня рождения. Я сначала отказался, потому что мне надоело разучивать песни для его подружек, ведь ему не впервой было просить меня о подобной услуге. Я тогда работал в оркестре «Золотой век», мы играли исключительно джаз, а из-за него мне приходилось тратить свободное время на разучивание песен, которые, как я тогда думал, мне никогда не пригодятся. Повторюсь, ты была далеко не первая, для кого я играл. Аксель часто просил меня о подобных маленьких услугах, а в тот день я находился в дурном расположении духа и велел ему, чтобы он убирался вон. Но Дюшенталь заявил, что на этот раз всё по-другому и нужно сыграть для его драгоценной племянницы. Я не хотел его слушать. Мне надоели бесконечные выдумки о том, как важно для него, чтобы я разучил новую мелодию для его очередной подружки, что бы ему было проще задурить ей мозги разной романтической чепухой, а потом играл где-нибудь поблизости от места их свидания, но он сказал, что твой жених погиб, что ты очень одинока в большом городе и тебе даже не с кем отметить день рождения, что мне не придётся покидать свою квартиру ради того, чтобы исполнить всего-навсего какие-то три песни Элвиса. И на этот раз он даже был готов заплатить, представляешь? Вот и всё.

– Надеюсь, ты не расскажешь об этом ни одной живой душе. Честно говоря, я удивлена, что Аксель открыл тебе столь многое.

– Я молчал все эти годы. И это не моя тайна.

– Хорошо. Что ж… Моя очередь говорить, – она колеблется. – Не знаю, с чего начать. Это так трудно.

– Начни с самого начала, – советую я, сгорая от нетерпения.

– Только выключу фонарь. В темноте мне будет комфортнее, я не смогу видеть выражения твоего лица. Сострадание меня убивает, ведь что бы ни случилось, жизнь продолжается, а в кабаре четыре раза в неделю обязательно дают представление с моим участием.