– Сева, пора идти дальше, хватит жить войной. Два года прошло, а ты все там. Посмотри на себя, ты опустился окончательно, я уже не помню, когда видел тебя трезвым. – С этими словами хорошо одетый крепкий мужчина лет тридцати поднялся со скамейки и бросил в урну пустой пакет из-под сока. Помолчав, продолжил: – И выглядишь как бомж: одежда мятая, ботинки грязные… ты когда крайний раз брился?

Всеволод Бураков посмотрел на говорившего мутным похмельным взглядом, поскреб подбородок, пытаясь понять, о чем говорит его собеседник. Рука наткнулась на густую и длинную поросль: еще не борода, но уже и не щетина.

– Не помню, – буркнул Всеволод.

– Бур, ты меня беспокоишь.

– Балаган, ты мне денег дашь? – игнорируя слова собеседника, спросил Бураков.

– Не дам. Не потому, что нет, и не потому, что жалко, поскольку для тебя – не жалко. А потому, что ты снова будешь пить.

– Буду, – согласился Всеволод. – Ну не дашь, я сам найду. – Он потер виски и поднялся со скамейки. – Знаешь, Дима, я просто уже не могу иначе. Я и здесь никому не нужен, да и там – уже не нужен.

– Ты мог остаться в армии, никто не просил тебя стрелять в генерала.

– Ребята просили. Те, кто в Грозном остался, просили этой сволочи откормленной привет передать.

– Сева, их не вернуть, они уже погибли. Знаешь, вряд ли бы они одобрили то, как ты живешь. Мы с тобой прошли этот ад, пора двигаться дальше. Давай я перетру с шефом, и пойдешь к нам водителем или охранником. Только уговор – не пить.

– Нет, Дима, холуем быть еще хуже. Я лучше сопьюсь. Дашь денег?

– Не дам, – после небольшой паузы ответил мужчина. – Знаешь, я тебе твои слова прощаю только потому, что прошли мы с тобой через многое, и я могу понять твое состояние.

– Балаганов, а ты-то кто есть? – неожиданно твердым, уверенным голосом спросил Всеволод. – Ты чем занимаешься? Бандюгану двери открываешь и шлюх заказываешь? Из-за таких, как он, мы в этой жопе очутились. Духи хотели сами свою нефть продавать, а нашим буржуям это не понравилось. Ты когда последний раз в Чечне был? Не говори, я сам скажу, ты позавчера вернулся, на нефтеперегонный ездил, часть которого твоему шефу принадлежит. С нохчами базарил. С теми самыми, которые в нас стреляли. Мы должны были весь этот сраный город с землей смешать, но смешать так, чтобы нефтеперегонный стоял целехонький. И не смей говорить мне, что я ошибаюсь. Ты работаешь на того, кто подвел под монастырь сотни молодых пацанов и нас… сильно умных. Так что заткнулся бы ты лучше.

Дима резко встал, руки сжаты в кулаки, даже костяшки побелели.

– Ты переходишь все границы, – с расстановкой произнес он.

– Давай, Диман, двигай, – ухмыльнулся Всеволод. – Да и неправ ты насчет границ, я еще бельгийско-турецкую не переходил.

Дмитрий сплюнул и, развернувшись, решительно зашагал прочь, туда, где его поджидал черный великолепный «Bentley». Его душила злость и обида, но где-то на задворках разума металась одинокая мысль: чертов Бур прав. Был ты, Дима, боевой офицер, а стал… холуй.

Когда фигура бывшего сослуживца скрылась из виду, Всеволод тяжело поднялся со скамейки. Задача раздобыть денег не была выполнена и на данный момент была невыполнима. В квартире, которая осталась от родителей, было пусто. Все, что можно пропить, уже пропито, остались голые стены с грязными обоями, две табуретки, шатающийся кухонный стол и горы неоплаченных счетов. Всеволод был уверен, что квартиру он скоро потеряет, свет ему уже отключили. Сумерки сгущались. В парке зажглись фонари, тихие аллеи наполнялись молодежью.

– Эй, бомжара, проваливай отсюда, – послышался справа молодой наглый голос.

Всеволод обернулся. Рядом с лавочкой остановилась компания подростков. Пятеро парней и три девки. От них ощутимо разило спиртным, в руках крепкого паренька был пакет, в котором лежало несколько бутылок. Всеволод смерил их злым, завистливым взглядом и, сгорбившись, пошел прочь.

– Стоять, – раздался в спину наглый окрик. – Ты на кого, сука, глаза поднял?

Пьяная компания почувствовала кровь, от которой такие вот подонки пьянели сильнее, чем от алкоголя. Тем более что перед ними был опустившийся на самое дно социальной ямы человек. Никто не заступится, даже если сейчас они его дружно запинают ногами.

– Зверье, – прошептал Всеволод, но не остановился.

Сзади послышались быстрые шаги. Его кто-то догонял. Мощный пинок по пятой точке отправил спившегося офицера на асфальт.

– Я тебе что сказал, урод? Меня слушать надо, – и парень с крашеными волосами нанес мощный удар по почкам.

И тут Всеволод словно очнулся. Он давно уже забыл состояние ярости боя, для окружающих его людей он стал обычным тихим пьяницей. Но были и те, кто ещё помнил его как старшего лейтенанта Всеволода Буракова, а боевики прекрасно знали его по позывному Бур. А еще они знали, что Бур в плен не сдается и пленных не берет.

Каблук высокого десантного ботинка, пусть и старого, но все такого же крепкого и тяжелого, как и в тот день, когда его сделали, впечатался в промежность малолетнего подонка. Следом – великолепная подсечка и удар на добивание, как на тренировке.

Девицы, до этого весело ржущие и криками подбадривающие своего лидера, пронзительно завизжали. Парни, все еще стоявшие у лавки, рванули вперед, и на Всеволода обрушился град ударов. Но человек, лежавший перед ними на земле, уже не был бомжем. В кругу подростков, пытаясь подняться, сражался старший лейтенант морской пехоты Тихоокеанского флота Всеволод Бураков.

Точный удар – и противник с воем падает на асфальт, обхватив руками раздробленную коленную чашечку. Словно пружина, Бур вскочил на ноги. Еще один противник рухнул на заплеванный семечками асфальт, хрипя и пытаясь вздохнуть. Подонок не понимал, что уже фактически мертв. Смятый мощным и великолепно отработанным ударом кадык не давал ему дышать. На секунду все замерли: Бур в оборонительной стойке, девки и парни с растерянными лицами. Пауза длилась лишь доли секунды, подростки рванули прочь, бросив своих растерявшихся подруг, которые застыли в испуге.

Всеволод оглядел поле боя: двое парней мертвы, один, воя от боли, катается по земле. Всеволод подошел к лавочке и вырвал из рук девчонки пакет, заглянул, достал початую бутылку водки, свернул колпачок и начал пить.

Вот все и решилось. От двух трупов, лежавших на грязном асфальте, не избавиться. Квартиру отнимут, а ближайшие лет десять он проведет в тюрьме. Что же… все что ни делается, все к лучшему. Бур не чувствовал никаких угрызений совести, он поступил так, как считал правильным. Зло должно быть наказано. Эти подонки хотели поизмываться над опустившимся человеком, и никто бы их не осудил, если бы они его забили насмерть. Скорее всего, дело бы быстро развалилось. Прикид у парней дорогой, может, и не золотая молодежь, но и не из последних. А вот ему предстоит хлебнуть дерьма, его никто вытаскивать и защищать не будет. И скоро толпа у здания суда будет скандировать: «Распни его!»

Все вокруг наполнилось криками, двое патрульных уже бежали к нему. Всеволод ухмыльнулся и, сделав последний глоток, отбросил бутылку в сторону.

– Мордой в землю, руки на затылок! Живей, – заорал старший.

Бур послушно лег и сложил ладони на затылке. Его заковали в наручники и потащили к «бобику», который из-за лестницы не мог проехать в парк.

Водитель быстро распахнул дверцу, и двое полицейских закинули Всеволода в клетку. Дверь захлопнулась. Кое-как забравшись на лавку, Бур вытянул ноги. Выпитая водка не зацепила, тело болело от многочисленных ударов ногами – все-таки ему прилично перепало. Подонки знали свое дело, в честном бою эти уроды были нулями, но свалить и запинать кучей одиночку – это они умели.

Двигатель «уазика» завелся, и машина медленно тронулась с места. В маленьком зарешеченном окошке изредка отражался синеватый отблеск мигалки. Неожиданно машину резко мотнуло в сторону. Всеволод, лишенный возможности держаться за что-либо, влетел лбом в стену напротив. Перед глазами замелькали разноцветные круги, все куда-то поплыло…

Когда он пришел в себя, то понял, что валяется на потолке, машина явно перевернулась. Бур сел и внимательно огляделся. Кувыркнулся «бобик» неслабо, кузов сильно перекосило, дверь была по-прежнему заперта, но запор едва держал. Прильнув глазом к образовавшейся щели, Всеволод смог разглядеть высокую траву, какая обычно растет на пустырях или заброшенных полях.

– Эй, есть кто живой? – крикнул он в надежде, что полицаи живы-здоровы и просто позабыли о задержанном. Ответа не было.

Всеволод лег поудобней и подтянул ноги к груди. Пропустив их в кольцо наручников, он сделал так, чтобы руки были скованы все-таки спереди, а не за спиной. Теперь нужно решить проблему с дверью. Собравшись с силами, он нанес мощный удар, дверца дрогнула, но устояла. Бур повторил процедуру, на шестом ударе запор не выдержал, и перекошенная дверь с лязгом распахнулась. Выбравшись из перевернувшийся машины, он огляделся. Перед ним раскинулся городской пустырь с высокой травой и кучами различного мусора, который сюда стаскивали годами. Заглянув в салон, Бур нахмурился: стекла выбиты, но ни крови, ни тел – вообще ничего… И никаких следов рядом, кроме его собственных. Карабкаться на перевернувшуюся машину со скованными руками было жутко неудобно, но жизненно необходимо, и Всеволод справился с этой задачей. Выпрямившись, он окинул взглядом высокую траву, захотелось материться, причем громко, самозабвенно, с вдохновением, с виртуозностью старого прапорщика. Ни одного следа вокруг: ни человеческого, ни от самой машины… Словно полицейский «бобик» лежит здесь вверх колесами с самой весны, и трава просто выросла вокруг него.

Но в одном Бур был уверен точно: машина сюда не приехала. Она сюда – попала.

Бывший морпех спрыгнул на землю и полез в салон. Искомое нашлось на пятой минуте обыска. Запасной ключ от наручников был прилеплен на скотч к днищу водительского сиденья. Избавившись от кандалов, Всеволод вздохнул свободней. Выбрасывать он их не стал, просто засунул в карман. Еще через пять минут обыск был закончен. Улов оказался невелик: ржавый полуметровый кусок арматуры для монтажа шин и совершенно бесполезные ключи в замке зажигания. Учитывая, что изрядно помятая машина лежала на крыше, шансы куда-либо на ней поехать стремились к нулю. Сумерки стремительно переходили в ночь, к счастью, Всеволод успел кое-что заметить, когда в первый раз залезал на машину. Несколькими километрами правее места «аварии» темнели многоэтажные дома, скорее всего, окраина какого-нибудь провинциального городка. Но что-то Буру в этой картинке не нравилось. Сумерки сгустились, а в городе не видно ни одного огня. Окна домов были черны и безжизненны, а идти в незнакомый город в полной темноте, без оружия и документов являлось безумием. Да и внешний вид Всеволода оставлял желать лучшего: нестираный, грязный, провонявший потом камуфляж, щетина, засаленные, давно не мытые и не стриженные волосы. В таком виде его арестуют мгновенно. Бур несколько минут размышлял над тем, как поступить, поскольку перспектива идти в город утром была не менее хреновая, и по тем же самым причинам. О том, что его будут искать полицейские по обвинению в убийстве, он даже не думал. И так было понятно, что его уже давно никто не ищет, хотя бы по причине отсутствия следов вокруг машины. Трава не вырастает за ночь, а полицаи, попавшие в аварию, не исчезают бесследно. Вывод? Вывод прост – это он исчез бесследно вместе с машиной. Было над чем подумать.

Наконец приняв решение, Всеволод встал и направился к городу, внимательно глядя себе под ноги. Проткнуть ногу всяким хламом, сваленным на пустыре, вряд ли выйдет, а вот сломать – запросто. Спустя двадцать минут он вышел к первому дому.

– Что ж, этого следовало ожидать…

Бур постоял несколько минут, глядя на открывшуюся картину. Когда он в сумерках смотрел на город с приличного расстояния, то просто не мог увидеть всей картины.

В январе 1995 года в подвале окруженного чеченскими боевиками дома патриарх русского рока Юрий Шевчук написал песню «Мертвый город. Рождество». Именно словосочетание «Мертвый город» лучше всего подходило к тому, что видел пред собой Всеволод. Стены хранили следы, оставленные пулями и снарядами, угол дома лежал в руинах после попадания большой бомбы, дорога, отделявшая город от пустыря, в воронках. Метрах в ста темнела туша средней бронемашины.

Бур рефлекторно пригнулся, в нем просыпался бросивший его два года назад совершенно иной Всеволод, Всеволод-воин. Тот, что кувыркался под пулями на настоящей войне, которую какой-то клоун обозвал «контртеррористической операцией». Шут гороховый. На самом деле им противостояла маленькая, неплохо обученная армия, тренированная лучшими инструкторами со всего мира специально для диверсионной войны и боевых действий в городах.

Всеволод-воин действовал уже сам по себе. Сева-бомж даже не заметил, как оказался в укрытии, прижавшись спиной к выбитой взрывом подъездной двери. Заглянув в темное нутро дома, Бур окинул взглядом подъезд. Пусто, только следы от пуль и осколков на стенах. Всеволод быстро скрылся в подъезде, аккуратно, стараясь не создавать ни малейшего шума, поднялся к квартирам, которые встретили его прочными металлическими дверями. Он даже мучиться не стал, такую дверь без тротила не вышибешь. Быстро поднялся на следующий этаж. Та же картина, а вот на третьем повезло, в стене дома зияла дыра, проделанная снарядом, шириной эдак метра два с половиной в диаметре. Взрыв разворотил все на лестничной площадке, обвалив обе лестницы, ведущие на верхние этажи и выбив при этом все двери.

Бур не нуждался в приглашении. Он уже понял, что в этом мертвом доме осторожность не нужна. Не от кого прятаться.

Выдавленная взрывной волной дверь валялась посреди довольно обширной прихожей. О том, что люди покинули дом заранее, говорил совершенно пустой шкаф, в котором остались только вешалки и старый зонт. Кстати, планировка квартиры оказалась очень неплохой: две комнаты (обе средних размеров), большая кухня-столовая, раздельный санузел, причем в ванной были джакузи и душевая кабина – все довольно дорогое. Мебель из натурального дерева, все шкафы распахнуты, вещи раскиданы по полу. Видимо, хозяева собирались в спешке, но не бежали, а просто торопились. Всеволод хорошо помнил брошенные квартиры в Чечне. Там было все по-другому, да и таких богатых он не встречал. Одно было странным: боевые действия закончились, а вот мародеры почему-то не появились. Так не бывает: как только бои затихают, эти твари выползают из всех щелей и грабят брошенные дома, стаскивая к себе в норы все подряд. А в квартире было немало добра. Вся бытовая техника, с виду совершенно целая, стояла на своих местах, огромный плазменный телевизор размером два на два метра висел на стене. И пыли практически не было. Что бы здесь ни произошло, это явно случилось совсем недавно.

Взгляд морпеха наткнулся на несколько книжных полок. Все книги были на русском языке, но Всеволод, хоть и любил читать, не смог найти ни одного знакомого названия. Он наугад вытащил одну, с надписью «Край» на обложке, и быстро прочитал аннотацию: «Трагическая повесть о судьбе красных офицеров во время бегства за кордон из порта Ленинграда после разгрома большевиков белогвардейскими войсками в июле 1919».

– Твою мать, – выругался Всеволод, поставив книгу обратно. То, что он очень далеко от привычной старушки Земли, было ясно и без подсказок. Бур взял себя в руки и пошел осматривать вторую комнату. Она принадлежала девочке или, скорее всего, молодой девушке не старше семнадцати лет. Письменный стол, на котором стоит большой плоский монитор, плюшевые игрушки, сваленные на кровати, на стенах постеры незнакомых музыкальных групп, учебники на полке подросткового гарнитура. Всеволод даже прикасаться не стал к физике или химии, схватился за учебник истории. То, что было написано на обложке, шарахнуло его, подобно удару тока:

«История Московской империи. С начала двадцатого века и до наших дней».

Бур распахнул окно и сел в кресло, света полной луны вполне хватало для чтения. На секунду он вспомнил себя маленьким мальчиком, вот так же портящим глаза над разными захватывающими книгами, от которых невозможно оторваться, когда родители гонят спать. Правда, тогда он читал при свете уличного фонаря, но сейчас луна была яркой, а небо чистым и звездным. Текст читался легко. Всеволод вырос в семье гуманитариев и просто шокировал своих предков, избрав карьеру военного. Но любовь к книгам и навык скорочтения не ушли, он одним взглядом выхватывал целые абзацы, за минуту прочитывая страницу, и переходил к следующей. Когда через три часа он захлопнул книгу и положил ее на стол, за окном начинался рассвет. Глаза болели, но это было сущей мелочью по сравнению с шоком от прочитанного.