Глава 1

Тревожно шумели листвой в летней ночи старые кладбищенские деревья. Среди них чернел силуэт бревенчатой часовни, увенчанный покосившимся крестом. Ветер, порывами налетавший с Ладожского озера, гнал по аллейкам старого кладбища прошлогодние ажурные листья. По небу плыли низкие облака, в их редких разрывах то и дело нервно вспыхивали звезды.

В километре от кладбища россыпью догорающего костра переливались огоньки поселка Никитина Грива. Но был еще и одинокий огонек на самом кладбище. Он мерцал, размытый меж старых могил. Вроде бы кому быть ночью на заброшенном кладбище? Да и ветер давно бы погасил свечку, если бы кто-то днем оставил ее на могиле. Мистика? Однако всему находится свое реальное объяснение.

Высокая кованая ограда одной из дореволюционных могил была аккуратно затянута кусками толстой полиэтиленовой пленки, которой обычно затягивают парники на дачах. Внутри этого «кладбищенского парничка» и горела дешевая парафиновая свечка, воткнутая в консервную банку от детского питания, засыпанную мелким озерным песком.

Широкая каменная плита надгробия была сервирована по всем правилам. Расстелена газетка, из-под которой выглядывала лишь старорежимная буква «Ъ» на конце фамилии покойного. Поверх газетки стояли пластиковые стаканчики, лежала разломанная кирпичина формового хлеба да пучки зеленого лука, на корнях которого еще чернела непросохшая земля, ведь его вырвали совсем недавно на дачном огороде. В углу стоял аккуратно скрученный драный матрас, по разные стороны от могильной плиты сидели заскорузлый бомж с всклокоченной бородой и молодой парень со спитым лицом, в тельняшке.

– Вот ты, Витек, – проговорил бомж, шамкая, – за ум взяться не хочешь. Как вернулся с дембеля, как начал праздновать, никак остановиться не можешь. Хочешь таким, как я, стать?

– Ты, дядя, мне мозги не парь. Я десантура. Понимаешь, де-сан-тура, – Витек ткнул себя пальцем в грудь, – а десантура все может. Захочу – брошу пить. Захочу – буду. Ты давай наливай, не тяни.

Бомж зашевелился, вытащил из-за памятника старую резиновую грелку, открутил пробку и осторожно налил в пластиковые стаканчики желтоватую жидкость.

– Ну, чтобы все того, – неопределенно провозгласил тост бывший десантник, криво чокнулся пластиковым стаканчиком с бомжем и выпил, тут же захрустел зеленым луком, предварительно помакав его в спичечный коробок, в котором пересыпалась соль.

– Я тебе так скажу, Витек, хоть и знаю тебя всего ничего. Завязать пить трудно, но надо, – принялся втолковывать молодому парню умудренный жизнью бомж. – У тебя еще вся жизнь впереди. Жениться надо, детей завести.

– А то ты не женился, детей не завел. Сам же мне рассказывал. А потом твоя ж супружница тебя из квартиры и выставила, с хахалем теперь живет…

– Вот когда вырастишь детей, на ноги их поставишь, тогда и можешь пить.

Десантник легкомысленно махнул рукой.

– Ты мне лучше скажи, где это пойло берешь? Крепкое, зараза. Но пьется легко. На кореньях каких настояно?

Бомж вздохнул, разлил остатки пойла из грелки, потряс ее над стаканчиком десантника, вытряхивая последние капли.

– Да так, добрые люди угостили.

– Заливаешь! Такое пойло только для себя делают. Это же самогонка, и не абы какая, – десантник с сожалением посмотрел на жидкость, плескавшуюся на дне стаканчика. – Хорошо, но мало. Небось украл где.

– Я не краду, – уверенно произнес бомж и тут же тревожно выглянул из своей пластиковой конуры. – Приехал кто-то.

И в самом деле – у ворот кладбища блеснули и погасли фары.

– Менты, что ли? – Десантник тут же дунул на свечку, еще несколько секунд можно было рассмотреть тлеющий фитиль и струйку над ним, наконец и эта последняя световая точка исчезла.

Сквозь грязный полиэтилен бомж и десантник наблюдали за тем, как движутся по аллейке два мужских силуэта.

– Не похожи на ментов, – прошептал десантник. – Менты, они всегда наглые. А эти осторожно чешут.

– Хрен их знает, что им тут ночью понадобилось. Несут что-то, – прищурился бомжара.

Приехавшие мужчины уже мелькали меж могил, а затем исчезли из поля зрения. Послышалось, как лезвие лопаты врезается в землю.

– Гробокопатели? – прищурился десантник. – Шугануть их отсюда надо или ментам сдать.

– Да сиди ты, – прислушивался бомж. – Покопали-покопали, и все? Нет, не могилу они разрывают.

В кладбищенской тишине ясно прозвучали легкие удары молотка, гулко отзывалось сухое дерево. Мужские силуэты вновь замелькали меж могил. Зашуршала неубранная прошлогодняя листва на аллейке, на нее наложились голоса:

– Может, мы не с той стороны крест поставили, товарищ капитан?

– Не возвращаться же теперь.

Силуэты миновали кирпичные ворота. Вновь полыхнули фары. Микроавтобус развернулся и уехал.

– А может, и менты, – предположил десантник. – Воякам-то какой смысл на кладбище приезжать?

– А ментам? – резонно возразил бомжара и тут же предупредил обозначившееся движение десантника. – Лучше туда не ходить. Мало ли что менты задумали. Натопчемся по-темному, следы оставим, потом прицепятся. Давай лучше допьем.

Что и сделали, не откладывая.

По голодным глазам десантника нетрудно было понять, что на достигнутом он не хочет успокаиваться. Витька хитро прищурился.

– А ведь у тебя, дядя, еще припасено. Ты ж запасливый, я знаю.

– Точно тебе говорю – последнее допили.

– Я же по твоей морде вижу – если и нету, то знаешь, где взять.

– Знаю, – неохотно признался бомж. – Но лучше сейчас туда не соваться. Во-первых, далеко. А во-вторых…

– Для бешеной собаки семь верст не круг. Я же десантура. Скажи где, сгоняю. Не обману, вместе и выпьем.

Бомж задумался, а затем отрицательно покачал головой.

– Боюсь.

– Значит, украл все-таки.

– Да не в этом дело. Страшно, и все. Не крал я ничего, просто взял.

– Ну, и где ж это просто так самогонку берут? – скорчил недоверчивую гримасу бывший десантник и машинально поправил рукой на голове несуществующий берет.

– За забором, на «зоне». Там как людей выселили, много чего осталось. Домик один я отыскал, по Садовой, тридцатый. Там в подвале и закатки остались с огурцами-помидорами, и огромная бутыль оплетенная, литров на сорок, с вот этим вот самым, – бомж ткнул пальцем в пустую до обидного грелку.

– Да ну, – сперва изумился десантник, а затем призадумался. – Садовая, тридцать? Так это ж я знаю. Бабуси моей, покойницы, подружка там жила. Все выезжать не хотела, до последнего держалась, даже когда забор ставили. С ментами ее выселять приехали. Сердце и прихватило. В больнице и откинулась. Мне мать рассказывала. Так что вполне может быть, что в подвале и осталось… Голова ты, дядя. Пошли, – и Витек нетерпеливо потянул с собой бомжа.

Тот только и успел, что сунуть пустую грелку за пазуху.

– Тяжелая бутыль, зараза. Я как нашел, сперва унести ее хотел. Но одному не упереть. Вот и забуха́л прямо там, в подвале. Огурчики, помидорчики маринованные, и хлеба немного у меня с собой было. Вот, думал, жизнь пошла, – рассказывал бомж, еле успевая за широко шагавшим по дороге десантником.

– Ну, и что дальше?

– Набухался, что мама постой. Прямо в подвале и вырубился. Ночью очнулся, надо мной люк открытый, – бомж боязливо оглядывался, голос его стал тревожным, словно он был не на проселке, а уже вернулся на страшное место. – Слышу, кто-то ходит, и мягко так ступает, почти неслышно. А потом смотрю – морда какая-то в люк сунулась. Ты ж чертей никогда не видел?

– До чертиков никогда не допивался.

– Я тоже раньше не видел. А вот тут и встретились. Глазища – во, и горят синим огнем. И рот весь зеленый, огненный, зубы светятся. И дым вроде как из пасти. Я затаился и пошевелиться от страха не могу. А он, черт этот зеленый, на меня смотрит и рычит, как зверь дикий.

Десантник даже остановился.

– Врешь, дядя. Это белая горячка у тебя началась. Ты ж, видно, больше литра выжрал. А в ней градусов шестьдесят, не меньше, – молодой парень заглянул бомжу в глаза и почувствовал, что тот не врет. – А дальше?

– Не знаю, сколько он на меня смотрел. Время длиннее жизни показалось. А потом назад двинулся и исчез. Как рассвело, я выглянул – пусто, никого. Грелку старую отыскал, самогонки этой желтой в нее набулькал – и назад к себе домой на кладбище, только пятки сверкали.

– Мы с тобой, дядя, эту бутыль вдвоем на твое кладбище и перетянем. Ты не сомневайся, я же десантник. В минометном расчете и первым, и вторым номером побывал. Плиту минометную на себе по горам таскал. Прорвемся!

– Боязно.

– Да показалось тебе, перепил. Нет никаких чертей. А если есть, то против российского десантника они тьфу, – молодой человек смачно плюнул на бесконечный бетонный забор, который, перерезая поселок, уходил к озеру.

– Вон там перелезть можно, – показал пальцем бомж, – там спираль колючки не прикручена, – он отыскал под забором длинную палку и, подцепив ею спираль колючки, растянутой поверх забора, поднял ее.

Десантник сперва помог взобраться на забор бомжу, а когда тот исчез по другую сторону, лихо заскочил сам, совершил выход силой и спрыгнул.

Перед ними растянулась безлюдная улица, бывшая когда-то окраиной поселка Никитина Грива. Некоторые дома, жителей которых отсюда выселили, успели разобрать и вывезти. Другие стояли с содранными крышами, выбитыми окнами. Ребра стропил четко читались на ночном небе.

– Садовая, тридцать, – наконец-то выпивоха остановился.

– Этот дом, он самый, – подтвердил бомж.

– Фонарика у нас нет, и свечку прихватить не догадались, – хозяйничал в брошенном доме десантник.

Наконец Витька отыскал старые газеты, скрутил из них несколько тугих бумажных факелов, щелкнул зажигалкой.

– Спускайся. Мне подашь, а я подхвачу. Смотри, только не разбей, – бывший десантник уже облизывал пересохшие губы в предвкушении выпивки.

Бумажный факел горел в его руке неровно. Бомж, кряхтя, спустился в подвал по деревянной стремянке. Молодой парень, лежа на животе, светил ему факелом, сунув его в люк.

– Вот она, вот она, родимая, – бомж уже забыл о прежних страхах, – литров тридцать будет, а то и сорок!

Пошатываясь, боясь выпустить оплетенную бутыль, в которой булькало и переливалось, бомж водрузил ее на поперечину стремянки, поднялся выше и с усилием подал десантнику. Тот картинно легко подхватил тяжелую бутыль, тут же вытащил бумажную пробку и нюхнул.

– Хороша, зараза! Может, тут и глотнем? Стаканчик там или кружку поищи.

Бомж двинулся на веранду, зазвенел посудой, ругался, ничего не находя, а затем двинулся во двор. Десантник как раз успел поджечь следующий факел от догорающей газеты, как внезапно с улицы донеслись какие-то странные звуки: мягкие, почти неслышные шаги, словно кто-то крался. Следом за ними прозвучало утробное рычание, на него наложилось отчаянное причитание бомжа:

– Черти, черти…

Десантник выглянул на веранду. По улице в сторону дома двигались три странных существа – огромные, как волки, на четырех лапах. Их огромные глаза горели ярким фосфоресцирующим огнем. Светящиеся пасти желтели клыками.

– Назад в дом, дверь закрывай! – крикнул десантник.

Бомж рванул что было силы от умывальника летней кухни. В руке он сжимал эмалированную кружку.

Десантник влетел внутрь дома и готов был захлопнуть дверь за бомжем, чтобы отрезать от него утробно рычащих «чертей». Но бомж споткнулся о порог, растянулся, и странные существа с огненными глазами, похожие то ли на волков, то ли на собак, набросились на него.

Витек спьяну еще попытался ударить одно из этих существ ногой. Но тут же блеснула клыками огненная пасть. Он отпрянул, споткнулся. Бутыль с самогоном качнулась, и спиртное полилось из горлышка на дощатый пол.

Десантник замер, завидев в неверном свете факела, как клыки вонзились в горло бомжу, как тугой струей брызнула кровь, как задергалось в конвульсиях тело. И тут сработала армейская подготовка. Один прыжок, и Витек уже висел на краю чердачного люка. Он быстро взобрался наверх и глянул вниз.

Бомжу было уже не помочь. Одно из существ встало прямо под люком и прыгало, истошно клацая зубами. Оброненный бумажный факел догорал на полу. К нему пыльной лужицей натекала самогонка. Она вспыхнула синим, почти невидимым пламенем.

Вскоре десантник уже ничего не мог различить внизу. Все затянуло дымом, из которого доносилось чавканье и рычание. Добравшись до слухового окна, он вышиб его ударом ноги, спрыгнул, перевернулся через голову, перемахнул через изгородь и стремглав побежал по безлюдной выселенной улице.

Как оказался возле бетонного забора, десантник так и не понял. Оставалось только подпрыгнуть, уцепиться за его верх и подтянуться. И тут что-то метнулось к нему. В ночи блеснули огромные огненные глаза. Витек уже висел на заборе. Фосфоресцирующие клыки клацнули, и он ощутил боль в бедре. «Черт» повис на его ноге.

Десантник понимал, что если сорвется, то с ним будет то же самое, что и с бомжем. Вися на одной руке, чувствуя, как пальцы медленно соскальзывают с бетона, другой рукой он что было силы ударил в голову существу – прямо в огненные горящие глаза. Клыки разжались, и Витек каким-то чудом оказался по другую сторону забора.

Мирно горели фонари. В окнах некоторых домов разноцветными огнями переливались экраны телевизоров.

– С-с-суки, – прохрипел десантник, оттягивая спортивные штаны и разглядывая рваную кровоточащую рану. – Чуть кусок мяса мне не выгрыз.

Придерживая рану ладонью, Витек заковылял по улице к центру поселка.

– Когда не надо, повсюду менты. А тут глухо.

* * *

Андрей Ларин давно «похоронил» себя прежнего. Не каждому это удается. Прошлая жизнь уже не беспокоила его, как это случается, словно ампутированная нога или рука, отзывающаяся внезапной фантомной болью. Нет, он помнил, что служил когда-то в Наро-Фоминске старшим оперуполномоченным, в деталях мог восстановить подробности последнего, рокового для него дела, которое вел. Он всего лишь делал свою работу, и делал, как понимал, честно. Но наказать зарвавшегося продажного чиновника по закону не удалось. Ларин потерял должность, погоны. Его начальник, называвший Андрея своим другом, первым предал его. А негодяй-чиновник разгуливал на свободе, делал карьеру, совращал малолетних, гробил чужие судьбы. Вот уже и против Ларина было возбуждено уголовное дело. И тогда Андрей поступил так, как подсказывала ему совесть. Все законные методы он исчерпал – оставался только самосуд. Он хорошо помнил, как нажал на курок и ощутил облегчение, увидев негодяя мертвым. А потом был суд и долгий срок на зоне «Красная шапочка», где отбывали наказание бывшие милиционеры и прокурорские работники. Казалось, что все потеряно: семья, честное имя…

В те трудные годы Ларина поддерживала лишь мысль, что он не мог поступить иначе. Это значило бы потерять самоуважение. И тут в его жизни странным образом возник Павел Игнатьевич Дугин. Кто на самом деле этот пожилой мужчина с красноватым мясистым лицом, Андрей не знал до сих пор, хотя и догадывался, что тот официально занимает генеральскую должность в одной из аналитических структур МВД. Но зато он знал точно, что именно Дугин создал в стране тайную организацию по борьбе с коррупцией в высших эшелонах власти. Павел Игнатьевич, будучи гением от конспирации, сумел объединить честных офицеров силовых структур и спецслужб, которые не могли мириться с тем, что творится в стране. Именно Дугин сумел вытащить Ларина из зоны, имитировав его гибель. Так что по документам Андрей был теперь мертвее мертвых. Где-то в окрестностях зоны даже имелась его могила, которую он никогда не видел. А пластическая операция изменила лицо Ларина до неузнаваемости.

Павел Игнатьевич искал таких людей, как Ларин, по всей стране – находил и привлекал в свою организацию, наводившую ужас на продажных чиновников и высокопоставленных силовиков. Ведь главным принципом организации было: с коррупцией можно эффективно бороться всеми способами, в первую очередь противозаконными – разить врага его же оружием. В тайную разработку попадали самые зарвавшиеся чиновники. На одних методично собирался компромат, а затем эффективно вбрасывался в социальные интернет-сети, предавался огласке. И тогда тот, кто считал себя выше народа, понимал, что даже в сегодняшней России общественное мнение – это не пустой звук. Следовали тихие или громкие отставки, иногда в тиши кабинета звучал выстрел, и очередного казнокрада или генерала, крышующего преступный бизнес, находили мертвым. Другим виртуозно делались подставы. Попавшие на крючок теряли преступно нажитые состояния и должности. Много способов было у Павла Игнатьевича.

Аналитики собирали информацию, поступавшую от всех честных офицеров, входящих в организацию, сетью которой были окутаны все силовые структуры, спецслужбы и органы государственной власти. Дугин решал, кем из коррупционеров следует заняться в первую очередь. А уж агенты, такие как Ларин – своеобразные «боевые копья» организации, – воплощали планы в жизнь, реализовывали справедливую месть. Именно в таком качестве Андрей и воспринимал себя. С прошлой жизнью, как ему казалось, было покончено окончательно и бесповоротно. Даже сердцем он понимал, что, если случайно встретит на улице свою бывшую жену, предавшую его, ничего не шевельнется в его душе. Он просто пройдет мимо и забудет о встрече…

* * *

Уже вечерело, когда Ларин сошел с поезда на станции Никитина Грива. В августе ночи хоть и длинные, но теплые, даже здесь, на Ладоге. И хоть самого озера отсюда не было видно, но чувствовался свежий ветер, дувший с него. В воздухе ощущалась свежесть и влага. Андрей и сам еще не знал, зачем понадобилось Дугину срочно вызывать его в этот живописный уголок.

Поезд стоял всего пару минут и, вновь застучав колесами, понесся вдаль. Моросил мелкий дождь. На станции под железобетонным навесом стояло всего несколько человек, ожидавших местный дизель на Санкт-Петербург. На плече у Ларина болталась спортивная сумка, в кармане лежали ключи от машины, заранее переданные ему Дугиным еще в Москве.

Эта поездка вполне могла оказаться очередной проверкой Андрея на лояльность к организации. Так уже случалось не раз. Павел Игнатьевич постоянно испытывал своих людей, проверяя – способны ли они сдать своих товарищей по борьбе с коррупцией. Ведь уже бывало и так, что Ларина арестовывали, вели на допрос, били, угрожали, выкладывали перед ним неопровержимые факты его сотрудничества с Дугиным. Он оставался в полной уверенности, что попал в руки настоящим правоохранителям и следователям, которые вот уже сколько лет подряд пытаются вычислить и ликвидировать их организацию. Но Андрей всегда упрямо отрицал не только свою причастность, но даже само существование этой организации, выкручивался как мог. А если получалось, то даже совершал побег. Правда, потом оказывалось, что все произошедшее с ним – это всего лишь инсценировка и Дугин просто проверяет его. Поэтому Ларин был готов к тому, что и сегодняшнее путешествие – одна из таких проверок. Но странное дело: за все время дороги от Москвы до Никитиной Гривы ничего подозрительного не случилось. Андрею не удалось обнаружить слежку. Никто ни разу не проверил у него документы, даже подозрительных личностей в вагоне не нашлось.

Теперь ему предстояло дождаться, пока дизель увезет со станции немногочисленный народ, и только после этого сесть в автомобиль, который уже белел на стоянке возле киоска, торгующего всякой мелочью: от жевательных резинок и презервативов до трехлитровых «баллонов» с пивом.