Навивая страстный скрежет пыли.

Если особь не в состоянии выдвинуть когерентное суждение о прошлом, не охватывает его опытом и памятью или в достаточной степени информативно, то данная особь не в состоянии выдвинуть продуктивное прогнозирование или предсказательное суждение о перспективе тех событий, которые проистекают из причинных оснований непознанного прошлого/информации о нём и вытекающего из такового настоящего логически имеющего причинно-следственную связь с логикой прошедших событий, где пренебрежение данным принципом в пользу прихоти закономерно ошибочно или даже ущербно.

Богиня и поэт.

Как же смог бы удивить? До невозможности уняться! Каковой сердечной пылкостью любить, чтоб в изгнании скитаться?

Мне не видно, приоткройте занавес сценический, где актёры ещё в роли не вникли, словно полусогнутый зародыш в утробе, ему слышны лишь отголоски зрителей, их сплетни и россказни резонируя пронизывают стены, застывшие в них росписи.

Раз! И зрелище возникло, наливая жаром паническим кровь, ваши чувства, ваши вольности, и всё мигом сникло, больше нет ничего, лишь аккомпанементы вспыхнули сопровождая вопли новоявленной стихии.

Из-за тьмы мерцает блеск пары глаз и хриплый возглас содрогает кроны: "Я ненасытная хищная морда, хочу изречь не малость толка".

Что же высловить в ответ, каковую ересь, чем сущность сию встрепенуть, чем задеть её произвольность?:

"И как ты здесь в миг грядущий устремившись, очутилось, скользя сквозь кулуары небытия, и не сочти за милость, но диалог возник не зря в просторах рассечённых, ведь кто, откуда и куда, каковы предлоги, неизвестно, эта уместная молва в тот же миг проникла в безызвестность".

Глаза ярчайшие прикрылись, но обнажился образ тот, что некогда явившись облаком проникся светом предо мной и вымолвил: "Здесь только ты и я, но не быть предрешённости, всё возникает воссиявши, ровно во все стороны от центра отдаляясь, лишь потому, что утопая в нём, всё меняется и всё по новому, жесты творчества пылают".

Ух уж дерзкая молва, должно быть её истоки из предтечей бытия, у самих порогов его логова. Но кто подскажет, коль не этот край, ударяясь о который, уцелеть дано чему-то одному, а может ни тому и ни другому?: "Что есть самая безумная мечта?"

Изверглась в новь молва с буйствующей поточностью перебивая мыслей лад: "Безконечность до сих пор не преодолена! Всё есть вследствие того! Проблема лишь в том, что не по нашей воле.

Мы производная констатация вероятная в эквиваленте с безконечность, но я бы поменял местами роли,

Сия динамика предстаёт нашим и вселенским произволом, изобилующим соучастием осознанным и непредрешённым, вероятность осмысленности осмысленна самой вероятностью, она воплощена текущим воплощением, инертным потоком, но собою в себе же распознанным, как некоей плетущейся сложностью".

– Явиться? – вопрошает незримое.

– Я не понимаю Вас, сей голос мне неведом. – Возник ответ смыслом зыблемым из неоткуда.

– Может ли родиться то, что знает своё рождение? Можно ли понять то, что не предстало пониманием? Лишь закономерность последовательная даёт простор для осознания, но само становление никогда не предрешено. И этого то стоит, сплетений и терний преграждающих полнолунный лик тенями ветвей пред взором.

Как вас похитить, божественность, если порывы жаркого пыла оскоплены бюрократической лихвой и цепями абстракций на уровне звероподобной неврологии?

Не кража, не убийство, тюремная скука за пределами тюрьмы.

– Лучше любоваться издали. Я плохо выношу людей когда они находятся в непосредственной близости, но не всех, лишь тех, что путают заборы с ментальными границами. – Неведомое сущностью существо произрекло.

– Царство лишается восхитительности поддаваясь инертному разложению, это его гибель, это его гной,

Да и я вовсе не людской, и мы не увидимся должно быть.

Загадки моих пьес пускай в глуши веков поникнут,

И этот миг пускай утонет в вас, и каждый тот, кто возомнил хоть нечто более постигнутого, распознает тоже тот же час.

– Судя по культивируемым вами образам, вероятно я похожу на нечто, к чему вы внутренне интуитивно стремитесь. Не исключено, что соответствую тому в действительности.

Но образам лучше оставаться виртуализированными, а бытийность и так нами пронизана, что стоит гораздо большего.

– И этот миг пускай в глуши веков возникнет со звоном колокольни резонирующих ласк,

Нет образов, которые я предпочёл бы культивировать,

Картины и рифмы говорят со мной сквозь века, и я проникшись диалогом побеспокоил вас.

– Понимаю, прежде чем смогу сказать, это препятствие между словами и ментальностью.

– Вы любите море? И любите ли вы? Почему всякое болестное страстями пены морской не обвито?

– Невиданно, немыслимо, непоколебима жизнью стать.

– Даже звезды друг друга разрушают, даже свет во тьме изогнут,

Он золотом плесканий разорванных себе жизнь у небытия вымаливает,

Его поспель вспять повёрнута, она разгоняется, но затухая,

Состраданию нет места в любви, оно иссякает когда океаны берегов лишаются,

Так звёзды сияя безмерности отдаются,

Я всё мечтаю стать художником, да времени не нахожу, эту жизнь рисовать люблю,

Думаю, стоит это делать с натуры,

Явись, богиня, явись!

Вдохновлять мазки живой плотью, пахучей, сочной,

Дабы взыскать в тонах красок соответствие ей.

– Что делать с любовью? – вопрошает летящая мимо души наивность.

Доносится такой ответ: "Всё само проходит, проходит с жизнью вместе."

– Я не коснулась вас, и вы меня не коснитесь, это не порука, а фарс, и он для меня восхитителен. Скрашивание вечерка витиеватыми разговорами, что тоже случается в нашем мире.

– Не те гарцевые площади ныне! Ну что за извилистость линий, нарушение законов ровных помыслов? Плотские эстетизмы, как припадки, вспотели ладони кривые.

– Ужасно!

– Ужас имеет более внушительные признаки.

Думаю, это из той же жестокости сюжетной, любвеобильной и изувечивающей.

Так и воспоминания порой дороже плоти,

Я чаю в дамах много разочарованности, гораздо больше, чем их приверженность любви, они недостаточно любвеобильны были и все покинули меня, как покидает пыль пиджак встряхнувшийся безжалостным хлопком кисти,

И теперь отныне, мой удел Богиня, и вся моя жизнь для неё, вся моя суть её поиск.

Ваши прелести, да ваши только, им сверкать и пениться, как пенятся волны о береговую линию истираясь,

Но в чём выражена та пощада моей природы, коя вам так нестерпимо зрится?

Только губы алые, за них уже убиться.

– Не люблю смерть. Таково безсмертие.

– Смерть абстрактна в восприятии рецепторики благодаря боли,

Наполнение её образа исчисляется потерями и душевными воплями,

Обманчивая форма поведения, но позволяет некоторым выжить.

Что за провинция источается под вами?

– Ад.

– Всё никак туда не доберусь,

Вероятно это не свершится.

– Почему?

– Мне кажется там нечего ловить,

Я не выживу без южной жары.

– А я его люблю так обильно, мой холодный и любимый,

– Не люблю когда в беседах участвуют отсутствующие лица,

Пусть струнами тянутся ваши капризы и пускай сгинет адский обитель сатаны под их звучание.

– Капризы – это подайте мне эклеров в час ночи, не то шкуру с вас спущу и отдам моим завитым пуделькам.

– Вы настояли, подобно ром пресыщается древесиной в бочке.

– Скорее просто чуть более осветила свою точку зрения.

– Люблю эклеры,

Ваша точка уперлась мне в душу,

Сердце цвести принялось, аж выскакивает пульсом из штанов.

– Много чего люблю, вселенная не знает ни пощады, ни скупости.

– Все мы любим, пока однажды не перестаём.

– Что еще меня ждет?

– Редкостное сочетание,

Ювенильные радости,

Красота и эстетизм чередующейся новью ироний,

Щедроты роскошной жизни, должно быть вознесение и гам.

– Подобно шедевральное произведение, что не испорчено культурой.

– Должно быть и я не тот, что портится о буквы или традиции,

Я мало увлечён дисциплинарной этикой, мне предостаточно мысли.

– Мне всего мало, постоянное постижение большего, рост жизни в необъятное.

– Полностью,

Неутомимая жажда вкусить безконечность.

– Так и запишем в процессе анамнеза. Или оставим для некролога.

– Для биографа, био графа.

– Когда я грущу, я всё равно рада, что живая.

– Сожаление об упущенном недостающем, но настигаемом, амбивалентность, шизоидная симптоматика.

– Агорафобия и дереализация, дереализация и агорафобия, метаболизм недотягивается.

– Откуда, поясните. Наркотики? Эндогенные?

– Переживания, сезонный реформатор жизненного цикла.

– Вы украсили мой вечер, я вам благодарен, хочется быть вашим беззаботным должником, но по-моему это рабство в беспечности.

– Я за свободу роста к далям вышины.

– Я за рабство чувственных порывов, пусть уздой затянуты будут потуже, и погоняя коней чёртову дюжину, пускай за края унесут.

И мигом незримо потехи слоняются пусть, небыль преодолевая и тьму пресыщая узорами страсти, прикрасой оков.

У меня бомба в груди, я взрывотехник,

Пламя несётся по катакомбам артерий,

Корневища нисходят ко мне, расцветают ветви,

Мой сок их питает, выходя к кронам наверх,

Выхожу погуляю, растворюсь в безконечности мыслью.

Свет!

"каково бы я смел,

да не смог,

но выткал,

испещрял,

ещё одна капля эссенции эндокринной"

– Ах да, теперь понятно. – Говорит прохожий голос по местным берегам.

– Он томный и тяжёлый. – Молвит обвисшая сединой скала.

– Непонято, да внятно. – Говорю я во власти разряда.

Самобыт небытия, прости меня! Ведь, как можно разделять отношения с особью противоположной половины рода, словно дружественные или недружественные? Это парадоксальный абсурд. По моему – либо чувства, либо их не существует.

Психологи любят дробить суть вещей до атомов, но не затрагивая исконных основ, и получается, что там уже ничего и не разглядишь толком, сливается мимо по жилам кровь. Дружба с мужскими особями, а женщина, либо моя, либо не моя. Вот и всё!

– Женщина будет с тобой, если ты будешь для неё другом. – Склоняется подальше от сути незримый валун.

– В итоге оказывается, что дружба это нечто неопределённое, аморфное и постоянно капризное, безысходное и лицемерием протискивающееся сквозь боязливость. У меня не было ни разу дружбы с женщиной, только любовь. Дело в том, что пылкое чувство не может следовать в одном векторе, так и звёзды, но бывает, что вследствие слияния двух светил рождается одно и неповторимое, более веское и со вспышками, и таковое полыхает едино не представляя раздвоения никогда более, это вселенская физика, так однажды слилось в яму море, а вселенная когда-то преисполнится тусклыми плотными глыбами, что сбиваясь в массивы начнут излучать гораздо более тяжёлый свет, будет больше напряжения, тогда и проснутся гиганты новых мер. А бывает, что нет, бедлам, остывающая апатоабулическая заморозь, нехватка центробежности в кинетическом стазисе, динамики завихрения мало.

– Хочу увидеть деревья полыхающие осенним пожаром, чтобы волнами их листвы шуршащей мою непоколебимость сглаживало. Не до любви мне нерушимому.

– Это моя смерть, но не полностью, каждая формация в динамике мер растворяется, мысль за мыслью исчерпывается, действие к действию меняет содержащую его плоть и сущее предстающее для плоти рамкой картины.

– Звучит будто это твоя жизнь, но не полностью, рамки картины гораздо обширней текущей восприимчивости глазного или ментального фокуса, а стало быть стоит расширить таковой. – Резонирует сей тон сквозь каменный скрежет и стон.

– Я умираю опутанный отсутствием встречных чувств, мёртв, но кто б оживил. Я бы чаял да таял в сим, но не встретил самоотверженого жара любви на пути.

– А ты представь, что она рядом. – Каменный треск скрипит.

– Так и не родившись? Кто ты? Тебя нет! Я пьянь и авантюрная гибельность спрыгнувшая с морского курса, а ты голос галюцинирующий невзначай.

– Пьянь и я, моё ментальное зеркало пластично порождает резонанс с твоим гласом и мыслью в такт.

– Не обманывай себя, не обманывай меня, и будет всё, как было, так не будет впредь никогда и поныне. Состояние предсмертное протяжённостью в жизнь.

Спокойной ночи, спи, иначе я тебя пробужу окаменелость позабытая, выпавшая за края восприимчивости биослоёв.

– Мне и так хорошо.

– Рад не видеть. Испорченность умолкшая твоя, ищи бытия или сникни в безмерности заблудших берегов когнитивного края у пропасти.

– Не хочу, и думаю, что мне это не сильно то и надобно в незыблемом покое, мне нравится валяться из воды выглядывая.

– Ты путаешь приоритеты не по своей причине, ведь оперируешь лишь со случившимся в безучастности.

– Кто-то ублажает себя влагой веками с места не сдвигаясь, размокает на берегу вечности. Это долгая судьба и в ней всякое довелось видывать.

– Таково святое видится вам?

– Святейшее, меня нет, но ничего и не требуется.

– И здесь ли? И была ли изломанность залежей песка, словно туман пулями просеянный подвывал над золотым блеском смертельных искр с терзаемым их жалами ветром.

– Ну не совсем, святое не позволяет осилить убиение, так что прости, я полежу ещё немного, пущусь в забвение.

– И не новость, и умер бы в твоих осколках, как напоследок робость идущая стремглав с обрыва соскальзывая неловко, наполняется мятежами в предвкушении убийственной боли, последней всевышней кары не одолённой собственной данностью.

– Не надо умирать, не надо, это же так прекрасно жить в предвкушении смерти.

– Ну что ты, ну что же. Издыхающий поэт, никто не измерит сие и не сможет.

Избавься от меня пока не поздно, я испорченный блуд из морских пучин, ханыга, заколдырь мнущий тропы местной гавани.

Прости, прости, я тебя предал выпадая из внимания к были, и словно небыль ищу, да ничего не найти среди нахлынувшего в буйстве делирия.

– Ищи, проси, умоляй, выпади за край, если требуешь.

– Давай взбодряй молекулы!

– Ледяная вода лучше это делает, с каждой отходящей волной норовлю уснуть, но тут же одёргиваюсь водной свежестью с хлёстким испугом неожиданности, каждый набег повторяет предыдущий и ни разу не находит полного соответствия. Так где же и кто здесь? Вон мера несущая сложила новую траекторию движимую истоком самой вечности. – И с небес осыпается градом с горох, льда безудержный поток.

– И пусть до небыли прорвутся скупые узлы отчаяния сего, чтоб тебя коснувшись непробудным рёвом похваляющей ругани, продеть петлёй ещё однин узор.

– И пьём сию кровушку раздираемых полотен, словно хищная сущность зубцами кромсает плоть.

– Извини меня говорливого до немоты в окаменелость упёршегося смыслами, ведь здесь так одиноко.

– За что извинить?

– За пьянь, за ругань, за уловки.

– Ладно, но в последний раз, запомни, соизволь вникать в сию поруку.

– И ты продолжай, немая пустота обездвиженности, отсутствие полнящееся мной.

– Я умер навсегда, всё, расход по отдельным кульминациям,

Тебе весело, а я смерть, томный яд, нерушимый ужас, умолкающая в бездне глыба.

– Ужас милостив в моменты несущегося мимохода, даже превосхитителен.

– Это уже живность! Доведётся, увижу во всей красе твою роскошность, коли каменную плоть растоплю, да потечёт лавой красная муть безысходно и парящими дымными смолами развеет скованность душ.

– Красный цвет, цвет жизни и буйства, а красота ерунда, затмлённая чувствами явь! – подытожил поэт.

Скала на берегу: "Полная ерунда, так что уповай на изысканность и чуткость, я проверю прежде, чем пройдут века.

Пышность мысли твоя да будет и в том уверенность, и в том тебя я не выкину из памяти. Бывай!

Приятных сновидений, буйствующий поэт". – Молвит пустота, божественность, любовь и убийственная боль. Но не притворствует ли?

– Я повержен алкоголем и чувством дрянным! – Неудержимый рвётся крик.

– В другой раз. Спать иди! – камень раздаётся хрустом и скрипом.

– Ветер, чеши мою разнузданную главь, угомонюсь же в пору позднюю напоследок, когда навсегда.

Самая высшая точка бытия пестрит всегда здесь, непосредственно, рядом. И ты, пустота до смерти немая, обнажай свою прелесть, пока тебя не узнаю во всеобъемлющей ипостаси. Всё человечество изощрялось, вся жизнь вилась кровавыми струями, рвущейся плотью металась, дабы ты сейчас осмыслял и в сопутствии том внял вопль безрассудный!

– Какую прелесть в сей миг вы разумеете?

– Ты пользуешься моментом и мной! Я тебе дам во всею преисполненность!

Будешь попусту выть в изгнании, словно волчица в лунном свету облизывая свой блеклый мех с золотом полуночи оседающим на него под веющий пыл паров выдыхаемых вслед туману тянущемуся за смещением масс воздушных.

Слушай меня, я для тебя слишком молод, уходи по хорошему в томление безкрайней тиши.

– Да, ты прав, я всегда ведовал то до поры той, до какой не был прохожим мимо несущегося вселенского вихря.

– Что за лажа?

– Лужа небесных слёз, солёное море прямиком из космоса в космос.

– Мне не хватает волнистой ласки шторма в быту, но похоже я обойдусь.

– Я спать хочу! Сколько можно прощаться? Вечность непробудная!

– Спокойной тьмы, ночи, неутомимая обездвиженностью поза, мысленная пустота ветра, дьяволица скалой притворствующая, любовь, но не сейчас и не здесь, словно на вылет сквозной в брачных узах волокшаяся прелесть, не успеть за которой увидывать силуэт житейский должным образом.

– Прекрасно. Я умолкаю, впереди неограниченная ничем безконечность.

– Ты меня лучше вылечи безвозвратно.

– Обязательно, ты уже мой пациент.

– И я умру, на большее не годен.

Нет, сейчас уймусь, значит гожусь.

– Ну ладно, соизволю твоей милости исчезнуть этой ночь, но ты забудешь под утро, что вечность коснулась роли житейской, словно укутавшись хворью за жизнь свою дерзать побредёшь и найдёшь нечто непревзойдённое.

– Остряк каменного надлома в натуре, вот это упоение.

Был ли? Может буду пьян. Вся жизнь мечется, подобно мечется веер меж увесистостью воспоминаний и лёгкостью забвения.

Тьма, сон, красочные существа переливаются светом и исцеляют меня, они есть я, я их порождение, я их игра, их божественный дар, средь вселенских пустот вожделение.

– Доброе утро. – Раздаётся в солнечных лучах голос мне неведомый.

– Кто же это? Соизволь явиться!

– Не обращай внимание, меня здесь нет, не было и не будет.

– Я ожидаю живого общения, визуализируй свои переживания не посредством голоса в моей голове, неявленное и безсмертное, ведь поэт никогда ничего не забудет! Предлагаю поправить это живой обстоятельностью несметно.

– Это невозможно, хотя реализуемо!

– Нет ничего невозможного в рамках вселенских закономерностей.

– Но нет желания, каково в основу бытия уложено, вездесущего и всемерного.

– Возжелай и иди съешь тогда покуда вожделеется.

– Пойду и сожру полностью.

И накрыло приливом валун, он ещё немного булькал, раздавался резонерством каменный стук, но шелест волн берег смывающих утром, смывает и прошлую ночь, засохшую на ладонях соль и с глаз мерцающий блеск звёзд сквозь ушедший сон.

Девица персоной мне неведомая прогуливаясь по Солнца отблескам поёт, напевает неслыханные мелодии, гласом их завивает. И всё то, что было сном, откровениями онейроса рассеялось, и я тяготея уклоном с их обрыва в бездну утренней были, пробуждаюсь, погружаюсь в явь легкостью падающего срыва, подобно плод поспевший.

– Какое платье красивое.

– Спасибо!

– Лишнее, сказал бы.

– Что вы подразумеваете?

– Зачем вам намерение игривое в виде произвольного обозначения? Это предлог завить продолжение? Я из самых лучших побуждений, не подумайте, или не простите, если сыщете в сим оскорбительность.

А в свободное время вы заняты?

– Свободное время отсутствует.

– Я любовь имею в виду. Выходите за меня замуж.

– Непременно.

– Я нуждаюсь в практикуме безконечности, из себя её развёртывая в сей миг наружу питаясь ею же.