F65.0

***

Короткое предисловие от публикующего (а как еще себя назвать?…):

Текст, который вас ожидает, был найден на ноутбуке. Вернее, то был моноблок, выброшенный кем-то на помойку – именно там я его случайнейшим образом откопал. Устройство оказалось во вполне себе рабочем состоянии, что меня удивило до крайности; и оказалось не запаролено, что меня до крайности обрадовало.

Прочистив экран спиртовыми салфетками, – все же вонял моноблок ужасно! – я принялся изучать содержимое. К моему очередному удивлению, жесткий диск был практически пуст, если не считать папку с парой десятков музыкальных композиций (разного качества) и обычного «pages»-файла прямо в центре «рабочего стола».

Собственно, его-то вы и будете читать.

Теперь, насколько понимаю, нужно объяснить причины, побудившие меня предать публике, – пусть и небольшой, – тайны человека, которого я никогда не знал.

Причины эти банальны: мне показалось одновременно забавным и полезным вынести на суд все наблюдения очень своеобразного ума над самим собою. Особенно, если учесть, что данные записи вряд ли предназначались для публикации, что, в свою очередь, означает одно – эти записи искренни, потому как появлялись без упования на оценку со стороны. Сколько бы ни говорил автор о желании послать свое сочинение в печать, я склонен думать, что он бы этого не сделал.

Итак, желание забавной пользы побудило меня опубликовать данный текст, но не только лишь оно. Мне бы хотелось, пускай и посредством файла, хотя бы каким-то образом сохранить этого человека, так сказать, оставить его отпечаток во времени. Я честно полагаю, что он заслужил.

Быть может, некоторые читатели хотят узнать мое мнение о характере автора?

Так вот, у меня его нет.

Но есть желание – не судить этого человека.

«Да как же такого не судить?!» – спросят многие.

Не знаю. Как-нибудь.

Просьба держать в уме: все ниженаписанное не является точкой зрения публикующего. И употребление дури и прочий гадостей, понятное дело, вредит здоровью и всячески запрещено.

***

Вместо предисловия:

…А впрочем вижу, что лучше не извиняться. Сделаю, как умею, и читатели сами поймут, что я сделал лишь как умел.

Ф. М. Достоевский «Братья Карамазовы»

…«Вы литератор и его друг, напечатайте, т. к. это интересно»… (Дальше женские рассуждения на тему "о пользе чтения", пересыпанные пятнами от слез.)

М. А. Булгаков «Необыкновенные приключения доктора»

Расскажу о странном человеке. Расскажу о человеке, похожем на плывущее по ветру облако в пустом ночном небе.

Юмэмакура Б. «Оммёдо»

И, наконец, еще одно (с половиной):

…Не представляют собой ничего, ничего, ничего; несомненно, они не достигнут ничего, ничего, ничего…Мы с легкостью издевались надо всем, ничего не было для нас святого, мы все оплевывали… мы представляли собой чистый нигилизм, и нашим символом являлось Ничто, Пустота, Дыра

М. А. Можейко

Колебание – естественный порядок мира

Манифест кого-то там

Часть 1. Анамнез

…Однако ножка Терпсихоры

Прелестней чем-то для меня.

Она, пророчествуя взгляду

Неоцененную награду,

Влечет условною красой

Желаний своевольный рой.

Люблю ее, мой друг Эльвина,

Под длинной скатертью столов,

Весной на мураве лугов,

Зимой на чугуне камина,

На зеркальном паркете зал,

У моря на граните скал.

А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»

…тую.

***

…Вы спросите: когда у меня это началось?

Что ж, я могу дать ответ. Мне было года четыре. Да, четыре. Был один из тех дней, когда родители оставляют своего крохотного ребеночка на молниеносное время одного, предоставленного самому себе. Чем занимаются дети? В лучшем случае не взрывают дом и не отрезают себе по неосторожности члены. Однако в тот день ничего буйного я не делал. Я чем-то занимался, чем конкретно – уже и не упомнить, ибо сознание наше тех по-настоящему детских времен подобно сознанию вдупель пьяного человека и воспроизвести по памяти всю фабулу событий из раннего детства невозможно, к сожалению или к счастью. Тем более, что в моем случае спросить не у кого.

Значит, был обычный день. Я остался на время в одиночестве. Или же я только-только проснулся после обеда. Включил телевизор. И на одном из каналов я, четырехлетний мальчик, увидел ее. Здесь, наверно, вы нарисовали себе жуткие и чудовищно извращенные виды. Но нет, я увидел весьма банальное зрелище, которое не произведет на большинство людей сколько-нибудь серьезного эффекта. На большинство так называемых нормальных людей.

Итак, в телевизоре лежала женщина. По-видимому, это был какой-то фильм, его отрывок и я попал на конкретный эпизод. Женщина лежала около кровати с расписным покрывалом (да-да, я помню даже покрывало, уважаемые!). Она лежала на полу. А кровать стояла в комнате. То была комната весьма приятно и богато, но чуть сверх меры заставленная, комната красивая с обоями цвета слабого-слабого кофе с молоком. Женщина же лежала на полу. Возможно, до этого ее кто-то ударил, или же она очухалась после бурной ночи, или же в исступлении после очередного раздора со своим хахалем бросилась на пол, да так и осталась там лежать,– кто знает. За все прошедшие десятилетия, в век информации, за все свои просмотренные фильмы, ролики, статьи, сюжеты, обзоры, киноальманахи разного качества и содержания, за всю свою жизнь я не сделал попытки найти то кино с той прекрасной незнакомкой.

…Она лежала на полу рядом с кроватью. Сколько именно она лежала я не помню, в какой позе тоже, просто лежала и все. Потом она привстала. Ее кудрявые, химически-пышные волосы, длинные волосы, русо-темные спадали на ее тело. Такие знаете волосы и прическа родом из девяностых. Женщина была одета, все целомудренно. Как я упомянул выше, сцена была насквозь, до упора банальна. Женщине было лет…Не могу точно сказать. В том детском возрасте все люди старше десяти воспринимались как взрослые, а уж моей первой фантазии было явно за двадцать. Ее лицо чем-то напоминало лицо Шерил Ли (она же нетленная и вечно мертво-живая, как шредингеровский кот, Лора Палмер), но только не представляйте сейчас Шерил Ли! Это я так, привел наиболее подходящее сравнение, чтобы картинка получилась достоверной и детальной. Нет, у той моей женщины черты были чуть другие…Их я уже в деталях не припомню.

Значит, женщина привстала. Верхнюю половину туловища, кроме головы, о которой сообщил чуть выше, то есть грудь, плечи, шею, – мое сознание (но как я сейчас знаю, вовсе не оно, о нет, точно не оно) в памяти не оставило. Что же касается нижней половины, то, уважаемые, здесь я все помню четко. Ох, как же четко я все помню, уважаемые вы мои!

Так как фильм был родом из девяностых, как и ваш покорный слуга, то кадр имел слегка желтовато-оранжевый цвет (ну раз уж мы помянули несчастную Лору, то давайте приведу в пример сам ее сериал, как пример самого хрестоматийного кадра девяностых годов, с оранжево-сочной пленкой). Моя женщина была одета… Я сказал моя? Извиняюсь. Та женщина была одета в лосины или какое-то подобие рейтуз. Но, скорее всего, лосины, да. Черные лосины облегающие ее стройные ляжки, с приятными мягкими бедрами, переходящими в колени, голени и кончающиеся обольстительнейшими, прекраснейшими… Но по порядку.

Женщина присела на край кровати. Помню, как она взяла с покрытого узорами покрывала какие-то палароидные фотографии (что там на них запечатлено – не суть важно). Она смотрела на фотографии молча, со спокойным лицом, а на другом конце экрана сидел мальчик, неотрывно обгладывающий взглядом, невинным и чистым, взглядом, не знавшим греха и вкуса запретного плода…

Мальчик глазел на ее ноги.

Точнее я глазел, да. В свете оранжеватой пленки ее ножки имели слегка оранжевый оттенок, я помню венку, проступившую на правой ножке, которую женщина закинула на левую. Ее аккуратные пальчики правой ступни свободно висели в воздухе, левые лежали на полу. Аккуратные пальчики были покрыты восхитительным красным, ярко-красным лаком. Они походили на сладчайшие леденечики, на конфетки, которые только и ждали, чтобы их посасывали, полизывали, целовали, гладили, массировали, прикасались, ласкали, и наслаждались ими… Она небрежно поигрывала пальчиками, качала вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз…

Я помню, как в тот день в голове словно что-то стрельнуло, будто пуля прошибла мой лоб, будто алмазная пуля пробила мое сознание насквозь, оставляя после себя незамутненный след и зияющую дыру. Испытанное и, самое главное, осознанное вожделение окутало мой разум плотной дымкой, мягкой и сладострастной.

***

Сегодня почему-то Валентин Валерьянович возился дольше положенного. А я к тому же приехал пораньше, поэтому вот сижу, жду битый час. Каждая минута ожидания похожа на тонкую струю из водяного пистолета. Струя бьет прямо в мой желудок. Струя состоит из страха, от которого крутит внутренности.

Потому что, когда врач-онколог задерживается с пациентом – это почти никогда не показатель чего-то позитивного. Ей снова хуже. И сейчас Валентин Валерьянович пытается найти очередной способ продлить существование своего пациента. Или же пытается максимально обтекаемыми словами, всевозможными эвфемизмами сказать моей тете одну мысль: «Мы сделали все возможное, но ничего не помогло. Приведите свои дела в порядок, поговорите со своим странным племянником, он, похоже, тяжело это воспримет. Вы скоро умрете, Ангелина». Или как-то так. За точность слов я отвечать не могу, но вот врачебную интонацию, его голос я смог воспроизвести в своей голове достоверно, уверяю вас.

Вэ-Вэ, как я его про себя называю, наконец, вышел из палаты. По его лицу я понял, что мои догадки были верны с точностью до девяноста девяти процентов. Я задал один вопрос: «Сколько осталось?».

Он посмотрел на меня из-под своих очков-хамелеонов. Надо сказать, что по-доброму так, по-отечески посмотрел. За два месяца, что мы с тетей обитаем здесь,– если ваш ближайший родственник или ближайший человек попадает в подобное место, то вы будете обитать там вместе с ним, никуда не денетесь,– так вот, за два месяца, что мы тут успели промучиться, мы очень близко познакомились с Вэ-Вэ и он знает про меня все. Ну почти все, если вы понимаете.

– Месяц, – ответил врач, – В лучшем случае полтора. Максимум два. Это если она останется здесь. Больше…ничем не могу помочь.

Он потрепал меня по плечу и утопал в следующую палату. А я уставился в белую дверь от частной палаты лучшей и самой дорогой клиники на тысячи километров вокруг. Мне предстояло открыть дверь и зайти. Снова сделать вид, что мне не больно, что я полон сил, что не издыхаю отчаянием, снова увидеть чахнущую тетю, платок на ее голове, бледную, сухую кожу, увидеть коктейль из посмертного отчуждения с щепоткой смирения в глазах. Самое страшное – это выражение лиц таких людей. Я не буду лукавить: мое сердце кричало от страха, ком в горле сдавил дыхание. Но зайти я обязан.

***

Значит, тетя. Родители мои в тот день, когда я увидел прекрасную незнакомку, так и не вернулись. Автокатастрофа. Все обыкновенно: пьяный отец, который привык, что закон ему не писан, ибо он принадлежал к той касте в нашей стране, которая сама же законы и пишет,– так вот, водитель папани в тот день сам запил и на работу не вышел, посему the batya решил отвезти мою маман самолично с вечеринки у давнего друга семьи (по совместительству – мэра города, ныне – отсидевшего, все как полагается). Гололедица, встречка, грузовик, кювет, два трупа, сиротка сын.

Но не спешите сопереживать мне! И умоляю, Азатота ради, не жалейте меня. Ох, вы и близко не представляете насколько меня не нужно жалеть! Сиротка сын унаследовал три квартиры, огромный особняк, солидный счет, прочее материальное по мелочи, широченный круг знакомых. Да и в детский дом не загремел: ТУТ СТОП недавно овдовевшая, кровная тетя по линии maman, Ангелина Афанасьевна, взяла меня под свое аппетитное крылышко.

И коль скоро мы говорим о тетушке, то она у меня не промах. Вообще, должен признать, что родня у меня крутая. Во всех смыслах. Жаль, что вся мертвая. Ну кроме тетки. И сестры какой-то, седьмая вода на киселе. Как-нибудь ниже расскажу об этой своей двоюродной сестре и ее родителях. Мы пару раз с Ангелинкой помню захаживали в эту т.н. «нормальную» семью.

Короче тетя моя каким-то чудом,– ну вы понимаете, чудом да, это чудо я потом не раз познал на себе,– основала сеть салонов красоты, потом тренажерные залы, фитнес-клубы, вроде бы касалась могильного бизнеса, потом принялась за продуктовые магазины, влезала в политику (все тем же чудом, ну вы поняли), а потом она достигла такого уровня благосостояния, что деньги просто были, появлялись сами собой, и являлись само собой разумеющимся фактом, вся сливочная публика города ее знала, у нее везде имелись связи, от ее внешности у мужиков, да и не только, текли слюнки, набухал пах, крепли сосочки,– в общем, тетя была полноценной единицей.

И вот поди ж ты, однажды замужняя, рано потерявшая своего благоверного, тетка более никогда не отдавала свое сердце никому. Несмотря на стаи мужчин, мужиков, мужичков, мужчинок, которые вились вокруг нее, увивались хвостом, заливали медовые речи и порой,– вот уж диво!– доказывали что-то делом, несмотря на сонм этих подпевал, альфонсов, транжир, алкашей, плевколизов (я в буквальном смысле сейчас, вот прямо плевколизов), богачей, нищебродов,– несмотря на них всех, Ангелина Афанасьевна К. пребывала одна, в истинно благороднейшем одиночестве. Своих спиногрызиков она не настругала. Почему? Откуда ж я-то знаю. Душа женщины – потемки. Душа богатой, по-умному самодостаточной, красивой женщины – потемки вдвойне. Она была настоящим человеком в высоком замке и плебейскому люду оставалось бродить вокруг него, мерить землю, да и только.

А я в этот замок попал. По праву рождения, по праву родства выиграл счастливый билет. Ну то есть счастливый-несчастливый билет, ведь мои papa и maman почили. Я остался один. С кучей ништяков на руках и туманным будущим. Влетел в лоно величественного дома, не совсем Ашеров, но где-то по каким-то критериям близко, да. Тетушка без лишних слов, буквально через неделю после похорон устроила все так, что я переехал к ней, в элитную часть загородной части города. Имущество заморозилось до моего совершеннолетия, тетка выступала опекуном, я начал жить с ней.

***

– Опять апельсины? Чего ты их все таскаешь, объясни мне, дурачок? Что за традиция идиотская – тащить цитрусовое в больницы!

– Такая традиция, я-то что могу поделать?

– В «Крестном отце» они символизировали смерть.

– Ай. Не произноси это слово!

– Какое? Отец?

– Нет.

– Смерть?

– Его! Не надо. Как-то в этих стенах оно звучит ни разу не смешно. И страшно.

– Ой, сладкий, тебе страшно от слова. Ну если я могу помочь тебе с этой проблемой – только скажи. Но подождать придется, когда морфий подействует, уж извини.

– Все, все. Ты победила, как всегда. Отстань.

– Лучше бы другое взял…

– По правде говоря, мне кажется, что тебе бы это запретили, но твои желания для меня – почти закон, ты же знаешь, Ангелин.

Я положил разные эти дурацкие конфеты, икры, остальные деликатесные и не очень продукты, апельсины, ага, да, в огромный палатный холодильник, набитый и так до отказа, достал «сладенькое»: мощнейших размеров фаллоимитатор, вибратор с отростком для клитора, секс-машину-чемодан (в ее ситуации это оптимальный способ при минимуме движений с ее стороны), анальные шарики, смазки и разогревающие крема, несколько хреновин, о предназначении которых я и не догадывался (брал по списку, данному тетей), журналы, латексные маски (ой, не спрашивайте), планшет с активированными подписками на лучшие порносайты. Браузер мне настроили так, что одним «тыком» тетушка оказывалась на нужном сайте или в элитном, дорогущем веб-чате для женщин, где аполлоноподобные ребятки и афродитные девчоночки только и ждали, когда получат возможность ублажить виртуальную клиентку. Короче, full pervert jacket.

– Ага, так-то лучше! Вечером будет чем заняться. И гости не соскучатся.

– Какие такие гости? – был я в недоумении. Но, конечно, все понял. Это был такой переспрашивательный вопрос из разряда дебильных. Когда ты все понял, а переспрашиваешь зачем-то.

– Сегодня к полуночи я вызвала двух молодых людей для хорошего времяпровождения. Пришлось накинуть каждому по тысчонке за часик, когда они узнали мою ситуацию детальнее.

– Ангелин, давай ты только это…Без фанатизма, ага? Я тебя еще живой хочу видеть.

– Ой, хватит занудствовать! Лучше бы массажик мне организовал, дикарь неотесанный! Растила тебя, растила и все впустую, как посмотрю.

Это она шутит. Ваш покорный слуга человек очень воспитанный и «отесанный», он уже пару минут к ряду сидел и гипнотизировал пальчики с черным маникюром, вылезающие из-под одеялка. И он сам хотел вот-вот приступить к массажу без всяких нагоняев!

***

Короче, жизнь моя, как вы, пожалуй, могли догадаться, с самого детства пошла не совсем ровно, однако же интересно. Родители пару годиков поукрывали тонким флером далекие уголки моего сознания, поисточали специфическое амбре, да испарились где-то в глубинах меня.

Я с легкостью обеспеченного, почти здорового ребенка влетел в круговорот яркой и, надо сказать, сильной тетиной жизни. В каждом уголке огроменного тетиного жилища-замка ощущалась, что называется, полная чаша. Она взяла меня в достаточно ежовые рукавицы, в том плане, что грозно следила за моей дисциплиной, за моим воспитанием, за моей учебой, за моим состоянием голода,– ей богу, не уступала настоящим матерям с вопросами ел ли я.

Рос я рос, но тот давнишний всплеск томления отнюдь не забылся за общей круговертью жизни и вереницей событий.

Удовлетворять инстинкты я начал что-то около пяти лет. Ох, я помню те времена: садик, тихий час. Все спят. Или делают вид, что спят. Тишина. А я же…

…К сожалению, по цензурным соображениям, вряд ли я могу в наши скрепно-великонравственные времена описать некоторые эпизоды прошлого.

Как показала практика, худший вид цензуры для писателей – это самоцензура многочисленных редакторов, стыдливая самоцензура интернет-изданий. О времена!