Если бы Кен Кизи не был автором величайших притч столетия («Эксмо» о «Порою блажь великая») и удивительных сказаний о добре и зле («Таймс» о «Над кукушкиным гнездом»), а ограничился старыми добрыми производственными романами — соответственно о быте общины лесорубов и психушке — всё равно было бы за что его полюбить. Вот «Песня моряка» сделана из изящнейших деталей, которые пригнаны друг к другу крайне топорным образом. Более того, сюжетные линии расходятся, что дорожки в борхесовском саду, и убегают куда-то в гиперпространство. Но я смотрю на это чудище Франкенштейна, сшитое из типажей бывших подопечных Кизи — «Веселых Проказников», и запредельных идей о zurück zur natur, — и понимаю, что это очень симпатичное чудище.
Герои — сплошь супермены-раздолбаи и деревенские валькирии, рассекающие с голой грудью на мотороллерах. И если о некоторых книгах говорят, что в них аппетитно едят, то здесь аппетитно квасят, давят газ и просто нажираются. Да, Кизи променял эпичность своих ранних героев на этот паноптикум героических деревенщин; вместо Моби Дика у него — вялый дрессированный морской лев (еще имеется мстительный альбинос, впрочем, тоже не дотягивающий до Белого Кита), вместо Ахава — какой-то невнятный режиссер. Именно Ахава, такого гордого солёного-стреляного старика может не хватать подобной истории. В «Блажи» был Стэмпер, который «не уступать ни дюйма». В «Песне» жители городка готовы уступить и последний дюйм — один из героев даже интересуется у коллаборационистов, не выдали ли им еще по раскидистому каштану. Плюс к тому, роман богато вышит красной ниткой заботы об экологии — но к концу так и не становится понятно, стоит ли лить масло на волны, если кто-то уже облил их нефтью.
Чего еще не хватило лично мне — танцев с бубном, говорящих медведей, короче, национального колорита. Тотемный столб с Авраамом Линкольном на верхушке — это круто. Сказка Шулы о «и тогда я оторвала свою правую ногу» — это круто. Свирепая Алеутка Алиса, идейная наследница Дженни из «Блажи великой» — очень круто. Коренное население, сплошь состоящее из дегенератов — не очень.
А напоследок я скажу то же, с чего начала — волшебная корова Кена Кизи никогда не доилась тухлым молоком, и пусть в случае с «Песней моряка» напиток этот разит джином и иногда клонит сон вместо того, чтобы бодрить — невермайнд. Я готова уступать Кизи каждый дюйм на книжной полке и не один час своего времени — за его юмор, за неоднократно доказанную им любовь к водной стихии, которую я, как азовская русалка, полностью разделяю, за все эти «буруны... похожие на мокрые волосы ирландской рыбачки, остающиеся на гребне». Короче, о лесорубах и моряках почитали, остались ковбои.
А совсем-совсем напоследок вот вам оптимистичная юкагирская сказка о росомахе, в чем-то конгениальная «Песне моряка»:
Большая росомаха неслась прыжками по озеру. Прыгая, поскользнулась, упала без чувств. Поднявшись, говорит:
— Эй, лёд, ты сильный?
— Совсем нет, когда теплеет, я таю.
Росомаха стала слушать солнце.
— Ну, ты-то уж сильное?
— Совсем нет, меня закрывает туча.
Росомаха стала искать тучу, говорит:
— Ты сильная?
— Совсем нет, меня несет ветер.
Тогда росомаха стала слушать ветер.
— Ты, что ли, сильный?
— Совсем нет, попав в лес, я затихаю.
Росомаха пошла к лесу. Говорит:
— Ты сильный?
— Совсем нет, человек сильный, рубит меня без конца.
После этого стала искать человека. Ходила, ходила, насилу нашла. Говорит:
— Ты всех сильней?
Человек сказал: «Я!» — и стал колотить её. Росомаха и загнулась.