Предисловие

Имя Кармен Сильвы, автора многих задушевных стихотворений и изящных рассказов, давно уже пользуется громкою известностью в литературе. Имя это, как известно, псевдоним румынской королевы Елизаветы. Вот как сама королева Елизавета объясняет во введении к сборнику своих стихотворений «Meine Ruh» выбор этого псевдонима:

«Carmen das Lied, und SyIva der Wald,

Von selbst gesungen das Waldlied schallt

Und wenn ich im Wald nicht geboren war,

Dann säng’ich die Lieder schon längst nich mehr».^[1]

Королева Елизавета, по своему происхождению, немецкая принцесса, дочь князя Германа Вид и его супруги Марии, урожденной принцессы Нассауской. Она родилась 29 декабря 1843 г. в замке Нейвид. Видский княжеский дом уже издавна славился многими своими представителями, стяжавшими себе почетное имя на поприще науки и литературы. Среди предков принцессы Елизаветы насчитывается немало выдающихся писателей, путешественников и учёных. Сам отец принцессы известен своими философскими трудами; ему принадлежит сочинение: «Des unbewusste Geistesleben und die gottliche Offenbarung». Высокоинтеллигентная атмосфера окружала, таким образом, принцессу Елизавету с самого раннего детства. На образование ее также было обращено ее родителями немало внимания. Ее первоначальным воспитанием руководила девица Иоcce, оказавшая благотворное влияние на живого и богато одарённого ребенка. Пребывание ее родителей в Бонне и Гейдельберге, где их дом посещали многие ученые и литераторы, как например, Мориц Арндт, Бунзен, Ньюкомм, Шпрингер, Гельмгольц, Гервинус и другие, путешествие по Швейцарии и северной Италии, поездка к Берлинскому двору и, наконец, в Париж для окончания образования, также не прошли, конечно, без следа в жизни будущей поэтессы. Кроме того, ею было совершено большое путешествие по Европе вместе с русской великой княгиней Еленой Павловной, которая приходилась ей теткой. Во время этого путешествия принцесса Елизавета посетила, между прочим, и Россию, побывала в Петербурге и Москве. В ее письмах к родным находится много указаний на то, какое впечатление произвела на нее Россия и русская жизнь. Описывая в самых лестных выражениях тот приём, какой был оказан ей при русском дворе, принцесса Елизавета говорит, однако, что сам Петербург, как город, не произвёл на нее сильного впечатления. Ей более понравилась, как и следовало ожидать от такой художественной натуры, Москва с ее оригинальной архитектурой, старым Кремлём и живописными окрестностями. Интересовалась она и Троицко-Сергиевской лаврой, как ярким образчиком Византизма, столь чудного и мало знакомого западному человеку.

В 1869 г. принцесса Елизавета вышла замуж за князя румынского Карла, второго сына князя Антона Гогенцолерна и принцессы Баденской. Тяжелое время, которое переживала в те годы Румыния, как от внутренних раздоров, так и от внешних неурядиц, германско-австрийской и позже русско-турецкой войны, все это поставило молодую королеву, как говорится, лицом к лицу с жизнью и заставило ее посвятить себя общественной деятельности. Деятельность эта, по ее результатам может быть признана в высшей степени плодотворной. Имя королевы Елизаветы всегда будет с чувством благодарности вспоминаться теми из служивших в румынской армии, которым пришлось пострадать в последнюю турецкую кампанию. Целый ряд учебных и благотворительных заведении в Румынии, каковы: «Asyle Helene», „Scola Elizaveta Doamna», «Concordia» и «Furnica», общая задача которых сводится к призрению бедных и поощрению местной мелкой промышленности, обязаны своим возникновением и поддержкой никому иному, как румынской королеве.

Кармен Сильва (королева Румынии Елизавета, 1843–1916)

В жизни своей принцессе Елизавете пришлось испытать немало горя. Смерть отца, младшего брата, умершего еще в детских годах, и, наконец, уже, в Румынии, кончина своего собственного ребенка, – всё это наложило отпечаток грусти и меланхолии на ее ранние произведения. В высшей степени чуткая и впечатлительная, она отзывчиво относилась ко всему, с чем ей приходилось сталкиваться в жизни, и изливала все свои впечатления в изящных и звучных стихах. Вот почему более ранние произведения ее (сборник «Meine Ruh») – почти исключительно лирического характера.

Потеря близких ей людей, ее встречи в новом отечестве – Румынии, красоты увиденной ею природы, – все это выражает она в ярких образах, продиктованных ей глубоким и неподдельным чувством. Новый период в литературной деятельности Кармен Сильвы наступает с того времени, когда она берется за литературную обработку народных румынских преданий.

Глубоко пораженная потерею своего ребенка, королева Елизавета искала отдыха и забвения, с одной стороны, в заботах о своём новом народе, с другой – черпала вдохновение в его песнях. Живописная природа Румынии, ее глубокие ущелья, тишина которых нарушается лишь шумом потоков, причудливые формы горных вершин, наконец, Дунай с его красивыми берегами, – все это невольно должно было напоминать ей родную Рейнскую родину и тем ещё более привлечь к себе её внимание. Замок Пелеш, летнее местопребывание румынской королевской четы, расположенный у горного потока того же имени, и его окрестности дают богатый материал для поэта. Имена окружных гор – Вирфуль-ко-Дор, Фурника, Пиатра Арса, Йипиа – также породили ряд легенд, вдохновлявших еще до королевы Елизаветы многих румынских поэтов и получивших под ее пером высокохудожественную обработку. Некоторые из ее произведений из этой области, выпущенных в свет под общим названием, «Царство Кармен Сильвы», а именно те из них, которые находятся в сборнике «Рассказы Пелеша», мы и предлагаем теперь русским читателям.

Содержание помещённых в этом сборнике рассказов чрезвычайно разнообразно. Некоторые из них являются объяснением различных названий окрестных с Пелешем горных вершин, пещер и т. п. и по характеру своему напоминают изящные по форме и полные захватывающего интереса по содержанию «Метаморфозы» Овидия, поэтический гений которого как бы сообщился жителям Черноморья, куда был сослан римский поэт. Другие из них, как например, Пиатра Арса и Чахлау, заключаются в себе, кроме того, исторические предания румын; третьи, наконец, изящные легенды, не приуроченные к какому-нибудь определенному месту. Самая фабула их, независимо от вложенной в них идеи, полна интереса; яркие краски южной народной фантазии оставлены в их полной силе в передаче Кармен Сильвы и лишь слишком резкие, и грубые штрихи поэтических образов смягчены ею, а всему произведению, в его целом, сообщён идеалистический оттенок, придающий ему лишь большую ценность. Образы этих легенд в изложении Кармен Сильвы должны глубоко запечатлеться в умах хотя бы самых юных читателей и произвести на них впечатление сами по себе, независимо даже от высоких воплощённых в них идей. Идеи эти, со своей стороны, также не могут не возбудить к себе симпатий. Святость долга, милосердие, стремление найти хоть крупинку хорошего в самых отрицательных типах, вот то высокое и прекрасное, поборником чего является Кармен Сильва в обработанных ею в поэтические образы румынских народных преданиях. Мы не сомневаемся, что чтение румынских легенд Кармен Сильвы доставит высокое художественное наслаждение и подействует укрепляющим и облагораживающим образом на наше подрастающее поколение.

«Рассказами Пелеша» не исчерпываются поэтические произведения Кармен Сильвы из области румынских преданий. Вторая часть «Царства Кармен Сильвы» появилась в 1887 году под заглавием: «Из века в век» («Durch die Jahrhunderte»). Эта часть посвящена почти исключительно историческим румынским легендам. Здесь собраны воедино как рассказы о глубокой древности, о тех временах, когда впервые в нынешней Румынии появились римляне, так и о Средневековье, и о народных подвигах нашего времени. «Они начинаются», – говорит о них сама королева Елизавета в посвящении этого сборника румынскому поэту Александри, известному своими собраниями народных песен, – с поражения Децебала и кончаются падением «Виддина». Рассказы эти не были еще до сих пор переведены на русский язык. Некоторые из них также вошли в наш сборник.

Пелеш

Из недр седого Бучдеша, так много на своём веку видавшего, что он утратил, наконец, и самую способность чему-либо изумляться, бежит, бурливо шумя и пенясь, многоводный лесной поток и, ворочая и крутя, погоняет свои курчавые волны с такою бурною стремительностью, как будто положил себе в разгаре молодых, задорных сил пронестись из края в край по всему белу свету. Лихой он молодец, красавец этот Пелеш! Кудрями рассыпаются курчавые волосы, синеют очи голубые, а при этом и сколько могучей в нём силы! Сколько резвости, удальства и юной заносчивости! Словом, настоящий он сын большой дородной горы!

Существует, легендарное сказание, гласящее, будто Пелеша породило одно огромное и населенное русалками подземное озеро. И действительно, если кому случается подолгу засиживаться на его берегу, погруженным в созерцание его красивого, быстрого и своевольного течения до того, что он позабывает, глядя на эти волны, всякую житейскую суету, тому порою и в самом деле слышится и даже очень явственно пение русалок. По временам же бывает и то, что та или другая из русалочек, взобравшись на какой-нибудь широкий большой лист, пронесется на его глазах вниз по течению бурливо-шумящего Пелеша, шаловливо поглядывая своими смеющимися глазами то в ту сторону, то в другую. Однако же счастье видеть русалку не всякому выпадает на долю, а лишь тому, кто при звоне церковных колоколов впервые открыл глаза на Божий свет и ни разу еще не согрешил ни единым злым помышлением. Ласково проводя своими нежными розовыми пальчиками по курчавым волосам Пелеша, русалки шёпотом ведут с ним беседу о сокрытой в глубине гор общей их родине; Пелеш же, внимая их речам, забавляет их, то и дело, поднося им небольшие зеркала, в которых водяные красавицы могут всласть любоваться своими хорошенькими розовыми личиками. Удивительно чудной он, этот шёпот русалок, – такой же чудной, как и таинственный шелест древесной листвы, когда ее колеблет дуновение лёгкого ветерка. Что же касается Пелеша, то этот усталости не ведает, такой в нём преизбыток резвых молодых сил, столько испытывает он блаженства и радости в своём быстром вольном течении!

Быстро, одну за другую, и всё разнообразными массами катит он все дальше и дальше свои пенистые своенравные волны, никогда не задаваясь вопросом, много ли их или мало у него убывает. Он ведь знает, что там, в недрах высоких гор, есть одно огромное озеро, в котором вода никогда не иссякнет, если только Бучдеш не распадется в прах и морем не покроются Карпаты.

Рассчитывать Пелеш не мастер и никогда не говорит: «Расточать своего богатства я не стану: пожалуй, обеднею!» О, нет, этого он не говорит, а все только погоняет, не ленясь и не скупясь, свои синие волны, орошая их брызгами берега, поя и освежая живительной влагой и растения, и зверя, и человека.

Случается, впрочем, и ему бывать в дурном настроении и сердиться, если весна почему-либо запаздывает, или же осень начнёт не в меру торопиться уступить место зиме. Тут от гнева он весь желтеет и до того грозно надувается, что кажется готовым разнести и исковеркать всё, до чего только удастся ему добраться. Но в такие минуты над ним начинает обыкновенно очень жестоко издаваться буря и сильно его хлещет в наказание, или же, ломая, а не то и с корнем вырывая большие деревья, бросает их ему поперёк дороги, этим затрудняя и замедляя течение своенравной и нетерпеливой кудлатой головы. А между тем, как же ему не сердиться раннему появлению зимы, – ему, которому всегда так тяжело и прискорбно уносить на своих резвых волнах упавшие с деревьев жёлтые поблёкшие листья, – уносить безжизненными и безгласными те самые листья, с которыми так еще недавно весело беседовал он и балагурил?

Не нравится Пелешу и ледяной покров, ибо он чувствует себя очень стеснённым его непосредственною близостью и усматривает в этой его близости к себе желание заставить его замолчать. За Пелешем же водится одна маленькая слабость: говорлив он не в меру и всегда готов без умолку болтать с деревьями, цветами, с камышами, лесными пташками и даже со мхом, что мшится на его же камнях; наконец, он не прочь бывает поболтать хотя бы даже только с самим собою, если уж не находится другого охотника послушать его речей. А между тем, кто же из нас согласился бы говорить постоянно только с самим собою? Ведь даже и самый умный человек и тот, постоянно беседуя только с собою, наверное, очень скоро показался бы себе таким скучным собеседником, каким никогда еще не находил его даже лучший его друг, хотя этот последний уже не раз бывал принуждён, слушая его, вооружаться величайшим терпением.

Пелешу всегда бывает очень приятно своими рассказами возбуждать удивление, а если ему и случается подчас проболтать при этом ту или иную доверенную ему тайну, то большого греха он в этом не видит, как бы ни бранили его за это горы, обзывая «старой бабой». Выслушивая эти упреки, Пелеш только потряхивает своею курчавой головой, да посматривая на лес, плутовато подмигивает, словно желая ему сказать:

– А все-таки тебе бывает приятно послушать меня, не так ли, голубчик?