– Бестолочь, – хмыкнул дядька Ольгерд, седой ус крутанувши. – Заходи… заждались уже… три дня как приехал, а носу не кажешь. Выпороть бы тебя за этакое.
И его ворчание, добродушное – никогда-то прежде дядька Ольгерд за вожжи не брался, грозился только, – было таким родным, что Евстя вдохнул.
И выдохнул.