Саша

Определенно – вчера его не было.

Она же не сумасшедшая, верно?

Вчера в этом дурацком доме не было ни одного дурацкого заведения. Только облупившийся фасад, стилизованные под античность фрески-сифилитики с отвалившимся носами и немытые стекла в зубастых рамах.

И абсолютно точно – никаких пабов. Какие вообще могут быть заведения в подобном доме? Он же аварийный. Ходи да береги голову, если не хочешь, чтобы гипсовое колено какой-нибудь особенно хрупкой статуи испортило тебе планы на отпуск. Здание под стать названию переулка – Малый Могильцевский. Этакий дом-зомбак в окружении вполне благопристойных московских коробочек.

Кто бы стал открывать тут паб?

И тем не менее – вот дверь. Над ней – деревянная вывеска, выглядящая так, будто бы висит здесь уже пару десятков лет, а не одни сутки. Мода эта хипстерская, что ли? Минимализм, экология? Будь бомжом, но не вреди природе?

Да и название… «Совиное гнездо». Точно хипстеры. Или веганы. Веганский паб! Соевое пиво и стейки из травы!

Хоть бы окна помыли, что ли. Вот уж что точно не изменилось.

Не отводя взгляда от окна, она тянется к коллеге за соседним столом, что-то сосредоточенно, почти зло отбивающей по клавиатуре. Ровная по бровям челка придает девушке непримиримое сходство с пони, что, естественно, не могло остаться незамеченным во время стандартных офисных покуришек.

– Сонь…

– Мммм…

– Сонь!

– Да, Саша! – Соня-Пони отрывается от своего монитора. Вся злость, которая доставалась компьютеру, резко меняет вектор и окатывает Александру.

– Не злись. Я на секунду. Не знаешь, что за заведение в том доме открыли?

Соня недовольно поджимает губы – мол, ты, простая смертная, своими вопросами глупыми время барское воруешь – но все-таки бросает взгляд в окно. Всматривается секунду, потом вздыхает:

– Какое заведение?

Не видит она ничего за своей челкой, что ли?

– Ну вон, «Гнездо» это.

Соня секунду непонимающе пялится на облупившийся дом номер пять. Ее лицо приобретает изумительное выражение «я работаю с идиотами» – это когда губы поджимаются, а ноздри чуть-чуть раздуваются, будто бы перед ней лежит что-то очень неприятное, вроде чужого носка, но она героически сдерживает себя, чтобы не начать материться всласть. Наконец она отворачивается обратно к компьютеру, бросая напоследок:

– Оно всегда там было.

Сказала, как плюнула. Верблюд, а не пони.

И все-таки странно. Как можно было не заметить этого заведения за те три месяца, что Саша работает в редакции «Здоровой Москвы»? Она тысячу раз в деталях изучила вид за окном, пока разбиралась со всеми этими скучными медицинскими сюжетами. Расшифровываешь очередного индюка для вечернего выпуска программы, ставишь таймкоды на записи, слушаешь про очередную болячку, и нет-нет, да и взглянешь в окно на секундочку…

Кстати о секундочках. Время-то тикает, а сюжет не готов.

Саша снова повернулась к компьютеру и еще раз перечитала уже расшифрованное интервью.  На этот раз какой-то аляповатый медитативный лекарь вещал о пользе строгой веганской диеты. По его словам выходило, что нормальному человеческому организму и вовсе питаться пищей мирской необязательно. На десятой минуте московский гуру уже рассказывал о том, как заменить бифштексы солнечными ваннами.

Саша в три щелчка отправила текст редактору и уставилась невидящим взглядом на сообщение «Письмо доставлено».

Да, не о такой работе она мечтала после красного диплома самого престижного вуза страны. На первом курсе она воображала, что будет самой крутой светской телеведущей, деля пальму первенства как минимум с Ваней Ургантом – если он еще будет в форме, конечно. На втором курсе решила, что будет вести свою аналитическую программу – стильную, умную и очень престижную. К ней в гости будут приходить политики и звезды, а она будет небрежно спрашивать их о серьезных, но провокационных вещах, вроде «Как вы относитесь к санкциям? Тяжело ли жить без французского сыра? А ваши дамы как принимают российский коньяк вместо Хеннеси?» На третьем курсе, правда, апломба поубавилось: она была уже согласна на должность корреспондента-путешественника, на глазах у всей страны поглощающего саранчу во Вьетнаме или взбирающегося на Эверест. На выпускном курсе она решила действовать наверняка и начать «с малого»: место новостного корреспондента на федеральном канале вполне подойдет.

После выпуска и трех месяцев жизни впроголодь на съемной квартире с тремя бывшими однокурсницами она поняла, что идеально пожить всегда успеет, а должность расшифровщика в медицинской программе – это не так уж и плохо. В конце концов, это лучше, чем втихую отсыпать рис у соседок.

Так что теперь она сидит здесь, на первом этаже редакции, где располагаются самые молодые, неопытные и незначительные сотрудники, и разбирает гигабайты чужого бреда о лечении гайморита с помощью яиц, суставов с помощью иглоукалывания и зрения с помощью цветовых пятен. Кстати, свое зрение на такой работе она вполне рискует посадить окончательно.

Правда, во всей этой грустной ситуации есть целых три плюса: парочка адекватных людей из соседнего отдела, расположение офиса в историческом центре города и, наконец, деньги. С этого месяца она даже получила небольшую прибавку к зарплате, и теперь может ходить на обед со всеми, а не приносить с собой полуживые макароны!

Кстати, об обеде.

Саша кинула взгляд на часы – отлично, без трех минут два. Можно идти. Подхватила  легкий бежевый плащ и сумочку, кивнула коллегам, встала из-за стола…

И замерла, глядя в окно.

У «Совиного гнезда» стояли двое. Девушка в плаще до пят, с завязанными в низкий хвост каштановыми волосами, растрепавшимися от ветра, протягивала молодому человеку портсигар. Он, не прекращая что-то быстро ей объяснять, покачал головой и вытянул вперед правую руку, демонстрируя предплечье. Девушка на секунду замерла, не донеся сигарету до губ, потом со злостью выбросила ее и что-то резко сказала ему. Парень попытался взять ее за запястье, но она выдернула руку и, развернувшись на пятках, скрылась в пабе. Молодой человек остался стоять на месте. Он медленно поднял голову и посмотрел…

Саше показалось, что он посмотрел прямо на нее. И от этого взгляда воздух вокруг превратился в парное молоко, пенящееся и жирное. Ей захотелось – нет, ей было физически необходимо поговорить с ним, рассказать о себе все на свете. Все свои маленькие тайны, вплоть до того, как она брала планшет соседки в ее отсутствие и закрывалась в ванной, чтобы…

Парень опустил голову. Наваждение пропало. Саша отшатнулась от окна.

Что это было, черт возьми? Дыхание сбилось, как будто она пробежала километр. Саша с трудом сглотнула. Наверное, это давление. Или солнечное затмение. Или она переела бифштексов за всю свою недолгую жизнь. Как там говорил это гуру – перейти на фрукты и овощи? Хорошая идея.

– Саш, ты идешь?

Это Катя, тоже расшифровщица – подсказал напуганный мозг. Одна из тех, адекватных. Ты с ней работаешь. Ты с ней дружишь. Обычно ты с ней ешь. И сейчас время обеда. Так что обернись и скажи, что ты готова идти и есть. Все просто.

– Эй, все в порядке? Ты себя нормально чувствуешь?

Катя выглядит взволнованной. Надо ее успокоить.

– Да, все в порядке.

Надо пойти на обед.

– Ты знаешь, я сегодня не пойду обедать. Кажется, я отравилась чем-то. Наверное, яйца на завтрак. Несвежие. Были.

– Ты уверена? – Катя подходит к ней ближе и прикладывает маленькую ладошку к ее лбу. – Слушай, ты действительно горячая… Может, отпросишься?

– Нет, все нормально. Я просто посижу. Может, угля выпить… Идите без меня.

Катя наконец-то уходит, взяв обещание звонить в случае чего и заверив, что забежит в аптеку за активированным углем. Саша кивает, надеясь, что хотя бы в такт разговору, с трудом дожидается, когда подруга уйдет, и бросается к туалету. Она закрывается в кабинке, прижавшись взмокшей в раз спиной к прохладной створке, и начинает считать про себя. Сердце не успокаивается, к горлу подходит тошнота, внутренности будто скручивает узлом. Четкий квадрат кабинки становится в ее глазах то треугольным, то круглым. Ладони настолько мокрые, что оставляют следы на джинсах.

Неужели и правда – отравилась? Или вирус какой? Свиной грипп, птичий, крокодилий… Или это… сыроедение. Веганство. Нет. Ветрянка. Нет. Венерическое.. Что за?..

Мысли скачут, как дети на батуте – беспорядочно и опасно. Вдруг в туалете гаснет свет, и это неожиданно и очень страшно. Саша лезет в задний карман джинсов, достает зажигалку и щелкает колесиком. Ничего не происходит. Она щелкает еще раз – ни искорки.

Горло схватывает от догадки. Саша снова щелкает зажигалкой и подносит к ней левую руку. Пальцы обжигает пламя.

Это не свет выключили – понимает Саша. Это я. Ослепла.

Она снова начинает считать про себя.

Она пытается закричать, позвать на помощь, но не может сказать ни звука. Все ее тело – один большой камень. Больше она никогда не сможет пошевелиться. Она знает это точно, как и то, что еще немного – и она умрет.

Через восемьдесят три секунды так и происходит.

Александра

А еще через две минуты – часы прямо перед глазами, она упала очень удачно – Саша приходит в себя. Она лежит, опираясь спиной на закрытый – слава всем богам, позор какой! – унитаз. Ее правая нога подогнута, туфля слетела; левая пятка по неведомой причине попала в щель между дверью и полом и теперь робко выглядывает из кабинки. Обуви на ней тоже нет. Падая, она, видимо, задела держатель с туалетной бумагой, и теперь валяется в белых лентах, как курица под майонезом.

Стыд заставляет вскочить с пола как можно скорее. Саша суетливо сматывает и вешает туалетную бумагу, находит правую туфлю и выходит из кабинки.

Лишь уже отыскав вторую туфлю, поправив волосы и покрутившись перед зеркалом, Саша понимает, что чувствует себя просто великолепно.

Нет, не так. Это не ощущение свободы от приступа боли. Не просто хорошее самочувствие здорового человека. Она чувствует себя, как никогда в жизни.

Это как решиться на прыжок с парашютом и пережить первые три секунды страха, а после наслаждаться безграничной высотой и свободой.

Или как разгадать какую-то загадку, над которой билось все человечество.

Или как первый раз взаимно влюбиться.

В голову лезут одни банальности, но в одном она уверена совершенно точно: чем бы ни был этот странный приступ в туалете, он стоил того, что она чувствует сейчас.

И нельзя, ни в коем случае нельзя никому говорить об этом. Это огромный секрет, которым должна обладать только она.

Саша выходит из туалета с ощущением острой тайны за пазухой. Ей хочется поделиться со всем светом, это желание почти физически колет ее при каждом шаге; но она никогда не сделает этого. Серое офисное пространство становится сродни средневековому замку; столы и компьютеры превращаются в лабиринт, коллеги – в чудовищ и воров, жаждущих отнять ее секрет. Саша пробирается к своему столу, стараясь не расплескать это чувство сокровенного…

– Макарова! Где Макарова?

Ну твою же мать. А вот и главный злодей.

К ней меж столов и принтеров пробирается Вадим Игоревич – самодовольное, сильно дезодорированное чудовище, по прихоти судьбы играющее роль начальника. Худой мальчишка, на котором пиджак висит, как на вешалке, получил место только благодаря папочке – режиссеру программы. Таланта ноль, мозгов и того меньше, но апломба – хоть на каравай мажь. Требует обращаться к нему на «Вы» и считает себя героем-любовником. Слава богу, Сашей он никогда не увлекался.  И что ему только понадобилось?

Сзади Вадима семенит Катя. А вот и ответ.

Начальник окидывает Сашу пристальным взглядом.

– Макарова, мне сказали, вам плохо. В чем дело?

Вот ведь Катя с ее гиперзаботой! Надо бы ей уже детей завести.

– Вадим Игоревич, все нормально. Съела что-то не то. Мне уже легче.

Мужчина снова оглядывает ее с ног до головы, задерживается на волосах. Саше становится неуютно под его взглядом. Она нервно перекидывает свои волосы за спину.

Вадим вздрагивает. На долю секунды его лицо приобретает какое-то совершенно дебильное выражение; будто он в одночасье впал в раннее детство.       Саша моргает. Нет, все в порядке. Видимо, показалось. Что за день сегодня такой?

– Макарова… Зайдите ко мне в кабинет, – наконец произносит начальник, неестественно долго проговаривая слова.

Потом поворачивается и идет к двери – идет как-то рвано, будто ногу натер или камешек в ботинке мешает.

Саша вздыхает и следует за ним, на ходу оборачивается к Кате с желанием шепотом сказать ей пару ласковых, но осекается. У Кати на лице то же самое выражение – словно у нее в мгновение ока отрезали часть мозга. Она стоит, перекатываясь с пятки на носок, а в глазах – бесконечная собачья печаль.

Саша отворачивается. Ей почему-то становится страшно.

В кабинете у Вадима все настолько статусное, модное и стильное, что невольно сводит зубы. Если весь остальной офис похож на обычный редакционный конвейер с остывшими чашками кофе, барахлящими компьютерами и тихими матюками, то здесь царит огромная и безоговорочная Современность. Блестящий новенький «mac» соседствует с прозрачными колонками, которые – Саша готова держать пари – не использовались ни разу. Навороченное кресло, сделанное по всем законам эргономичности, разве что летать не может. Стены выкрашены в белый цвет, только кое-где проглядывает кирпичная кладка – все по последним тенденциям дизайна. Напротив рабочего стола висит совершенно убогое полотно в стиле сильно пьяного Энди Уорхолла. Оно появилось месяц назад: папенька достал для Вадима пригласительные на какую-то очень модную выставку, где за бешеные деньги и было куплено это чудовище. Весь отдел потом две недели слушал про знакомство босса с «самым трендовым художником Москвы».

Саша терпеть не может все эти околостоличные понты. Москва для нее – это встречать рассвет на Воробьевых горах с бутылкой дешевого гранатового вина; это разбирать завалы научных трудов в узком коридоре съемной квартиры, где книжные полки тянутся до самого потолка; это часами гулять по арбатским дворам, ожидая открытия метро. В общем, Москва для нее – это живое существо, с которым можно говорить и жить, а не дойная корова с золотым выменем и наклейкой «Dsquared» на рогах. И Саше бесконечно обидно за город, когда такие, как Вадим, кривят губы в бородку и тянут: «Да я в Москве вообще жить бы не стал… Но вот деньги… Заработать – и можно в Европу. Там живут по-людски».

Словом, Саша терпеть не может таких, как Вадим. А Вадима, учитывая то, что он начальник, идиот и папенькин сынок – особенно.

Поэтому она старается отделаться от него как можно скорее.

– Вадим Игоревич, со мной все в порядке, правда. Спасибо за волнение. Я никуда не собираюсь идти, отпрашиваться тоже не собираюсь. У меня там работа не закончена. Я должна успеть к…

– Саша, сядьте пожалуйста.

По имени? Неожиданно. Именно этим словом можно объяснить Сашино послушание, когда она молча садится в кресло напротив руководителя. А он сидит и рассматривает ее, как какое-то произведение искусства: взгляд по губам, выше, к глазам, коснулся волос, отвел; на скрещенные на коленях руки, по ногтям, по самим коленям; снова по волосам…

С картиной он ее спутал, что ли?

– Вадим Игоревич?

– Саша…

Ненормальный день – окончательно делает вывод Александра, когда ее начальник вдруг сползает под стол и там, под столом, крепко обхватывает ее ноги. Утыкается в колени лицом, елозит по ним этой своей бородкой. А Саша как онемела. Все, что она может делать- смотреть на него и думать, что у него под пиджаком, задравшимся к чертовой матери, страшно мятая рубашка. И борода колется.

– Саша…

Он приподнимается, с неохотой выпуская ее колени, смотрит в лицо… А потом вдруг тянется скрюченныим пальцами к волосам, и на лице – то самое выражение ребенка. А у Саши перед глазами – кадр из «Ангелов Чарли», в котором псих нюхал волосы монахинь.

Она отшатывается от него так резко, что стул не выдерживает и падает. Саша с Вадимом оказываются на полу. Его это совсем не смущает, по правде говоря; он хватает-таки ее волосы и благоговейно пропускает их сквозь пальцы.

Она выбирается с первой попытки, с удивительной скоростью вскакивая на ноги. В спину ей несется разочарованный стон. Саша дергает дверь – бесполезно. Мерзавец успел ее незаметно закрыть. Пока она придумывает, что делать, Вадим стоит на четвереньках, как и был, с задранным пиджаком, с  мятой рубашкой, он всклокочен; и пока он говорит, его голос вибрирует так, словно через него пропускают ток:

– Чего ты хочешь, Саша? Ты в отпуск хотела? Я сегодня же все тебе закажу. Хочешь в Париж? Милан? На Гоа? Ты только скажи. Есть один отель в Милане. Называется Принц Савойский. Там принцы останавливались… Вуди Аллен… Бекхемы… Даже Путин был!

– Сдался мне твой Путин… – пробормотала Саша, оглядываясь в поисках ключа.

– Не хочешь в отпуск? А что ты хочешь? Хочешь я тебя… я тебе… Подарю! Вот! Картину подарю!

Вадим сорвался с места и как был, на корточках, доковылял до стены. Рванул вниз картину – раз, другой – нитка треснула, и полотно упало вниз, утягивая с собой и мужчину. Он неуклюже уткнулся носом в пол, но не остановился:

– Вот… картину подарю. Хочешь? Чего ты хочешь? Одно твое слово, любое желание – чего ты хочешь?

Ключа не было. Саша метнулась к столу, переворошила там все бумаги, стараясь не вслушиваться в лепет начальника, но ничего не нашла. А Вадим все продолжал твердить, будто забыл все слова на свете, кроме: