Насколько я понимаю, Бродерик возбудил в вас сочувствие, – процедил тюремщик. – Боюсь, вы слишком мягкосердечны. Когда речь идет о столь опасном преступнике, снисходительность неуместна. Я хранил молчание, ибо возражать означало покривить душой. Редвинтер был прав: всякий раз при виде человека, закованного в цепи, меня охватывало сочувствие, которое не могла победить даже мысль о совершенных узником злодеяниях. – Вижу, мои догадки справедливы, сэр, – с улыбкой изрек Редвинтер. – Возьму на себя смелость поделиться с вами еще одним предположением. Я понимаю, в чем причина подобного мягкосердечия. Понимаю, почему вы с таким снисхождением относитесь к изгоям, отвергнутым обществом. Возможно, дело тут в вашем телесном изъяне.