обладающими злой волей. Такое отношение отличалось от более бесстрастного подхода юристов и священнослужителей ко всем преступлениям. Несмотря на исключительное сопереживание палача жертвам преступлений, его основной эмоциональной реакцией по поводу тех 172 воров, которых он повесил за всю свою карьеру, был скорее не гнев, а усталое смирение. Собственный эгоистичный выбор, сделанный преступниками, привел их к такому результату, и Шмидт ни разу не оправдывал обстоятельства их воровства. Человек, которому по рождению было предназначено столь презренное ремесло, ожидаемо мало симпатизировал историям о тяжелой доле, которые он то и дело слышал в камере для допросов. Тем не менее его повествования о повешении мелких воров-рецидивистов окрашивают не торжество или чувство вины, а недоумение и печаль. «Как общество может повесить человека за кражу меда?» — спрашиваем мы. «Зачем человек постоянно рискует быть повешенным, воруя мед?» — удивляется Франц.