Тетрадь № 5

1924–1925 г.г.

Детство. Первая борозда

Отшумели талые вешние воды, весна полностью вошла в свои права, кругом все зазеленело. Ванька Савельев впопыхах вбежал в избу и, задыхаясь от волнения, доложил матери:

– Эх, мы сейчас на берегу Воробейки с Санькой да Панькой и свинорою наелись! Эх, и сладкий!

– А вы бы шли на вторусское поле за пестушками или в лес за берёзовкой, – предложила мать

– А мы уж берёзовки-то напились, в пробеле у нас, у берёзы, в корне сделали колодчик топором и напились. Эх, сладка!

– Ну, тогда вот что: отец с утра в поле пахать не завтракавши уехал, так ты ему обед снеси.

– Это я одним дыхом сбегаю, давай чего нести-то.

– Ты только не больно прытко, а то всю обедку растеряешь, – стараясь укротить пыл Ваньки, сказала ему мать. – На вот кошель, надень его на спину и ступай.

– А как мне найти-то папу-то? – спросил Ванька.

– Он сказал, что будет пахать недалеко от Рыбакова, – пояснила мать.

Ванька, вскинув кошель на спину, вышел из дома, зашагал вдоль улицы, поднимая придорожную пыль босыми ногами. Мать, постояв у палисадника и взглядом проводив сына, ушла в избу, а Ванька тем временем, завернув за угол, зашагал по улице Слободе.

При выходе из села, минуя Ошаровку, Ванька сразу же стал вглядываться вдаль, взором ища отца. Среди множества пашущих лошадей он тут же нашёл глазами своего Серого.

Отец пахал на самой пуповине горы. Загон его концом упирался в рубеж, граничащий мотовиловскую землю от волчихинской. Дойдя до овражка Рыбаков, поросшего вязами, кленами и орешником, Ванька поспешил в тень. Его уморило горячее солнышко, да, кстати, ему захотелось опорожниться.

Сняв с плечи кошель, он положил его под куст орешника, а сам преспокойненько уселся под вязом. Встав с места и застегивая портки, вдруг перед Ванькой из–под кустика выпорхнула какая-то красивая пичужка. Тювикнув, она шмыгнула в мелкую поросль ивняка.

Ванька птичкой заинтересовался и решил во что бы то ни стало ее поймать. Его намерению способствовало то, что он, глазами отыскав в поле отца, не спешил к нему, думая, что отец пашет совсем рядом, отсюда рукой подать, вот поймаю пичужку и к отцу. Пробегал Ванька за птичкой с полчаса и все безрезультатно, только бы схватить ее руками, а она шмырк, и снова отлетев немножко, прячется в кусты. Она, очевидно, отвлекала его от гнезда, где насиживала яички.

Ванька до того уморился и устал, бегавши, что решил бросить эту бесполезную затею, отступить от неподдающейся птички. Он направился к кусту, под которым он спрятал кошель. Гоняясь за птичкой, он далеконько удалился от кошеля и не заметил, как злополучная ворона подкралась и распотрошила кошель. В кошеле остался обклёванный хлеб, пирог с выклеванной начинкой, молоко в двух бутылках, а мяса – фиг! Всплакнув с досады, Ванька, понурив голову, побрел бездорожно, напрямик по пашне, ориентируясь на Серого. От отца Ванька получил взбучку за поздний приход, а потом дополучил «довесок» за то, что кошель оказался потрошёный вороной, о чем Ванька признался отцу добродушно и честно.

Всхлипывая от обиды, Ванька залез на телегу, распластавшись на разостланном чапане, он взор устремил ввысь, где в самом поднебесье, трепыхая крылышками, колокольчиком звенел жаворонок. Отец, наспех поев, снова принялся за пашню, а Ванька, увлёкшись поющими жаворонками и кучевыми, белыми, как ватка, облаками, долго и самозабвенно глядел вверх. Его так же интересовала безбрежная, таинственная и нежная синь неба. Для него все было загадочно в этом бездонном голубом пространстве, он заинтересованно мечтал, увлёкшись, забыл про обиду.

Очередно подъехав к телеге, отец крикнул:

– Ваня! Давай я тебя посажу верхом на лошадь, будешь кататься. Только крепче держись за холку, чтоб не упасть.

Уселся Ванька верхом на лошадь и ездил так взад–вперед по загону. Героем чувствует себя он, как–никак «кавалерист», да и только. Но вскоре надоело Ваньке это занятие, да к тому же острая лошадиная холка так растёрла ему между ног, что он попросился слезть с лошади.

– Тогда давай попробуем вместе пахать, – предложил отец Ваньке, снимая его с лошади.

– Давай! – согласился Ванька. Он взялся обеими руками за один поручень плуга, другой, не выпуская из руки, поддерживал отец. Так они проехали один круг. Ваньке понравилось. Он стал упрашивать отца, чтоб он разрешил ему пахать одному, самостоятельно. Согласившись, отец передал Ваньке и второй поручень плуга и, сопровождая, стал наблюдать за работой новоявленного пахаря. Ванька, всей силой вцепившись в поручни плуга, старательно напрягаясь всем телом, упруго упираясь в землю, старался, чтоб плуг шел ровно и не выскакивал из борозды. Но какая-то неведомая сила то и дело выпихивала лемех из земли, и плуг, выскочив, бороздил землю вхолостую. Отец, поучая, сказал:

– Когда плуг будет выскальзывать из земли, ты поднимай ручки вверх, и плуг снова пойдёт в землю. Когда же плуг будет мало захватывать, это в случаях, когда лошадь сойдёт в борозду, тогда на лошадь кричи: «Вылезь!», а когда захват будет слишком широк, кричи: «Ближе!». Вот так и научишься. Только смелее и на лошадь покрикивай, она будет тебя слушаться и принимать за хозяина, хотя ты еще и маленький, тебе девятый годик, но крепость в руках накапливается с детства.

Не успеет отец оторвать свои руки от поручня плуга, как плуг снова выскакивает из земли. Но Ванька, с силой упираясь ногами, напряжённо поднимает руками поручни вверх, и плуг снова погружается в плат. Ванька крутит головой, стряхивая пот, навязчиво текший со лба, застилающий глаза, мешающий зрению, сердится. Но отец успокаивающе говорит ему:

– Эх, Вань, не сердись, сначала-то все так, а потом научишься. Я в детстве тоже не умел пахать, а вот также отец меня учил. И ты не горюй, научишься!

Проехав в сопровождении отца три гона, Ванька попросил:

– Ну, пап, теперь поеду я один, справлюсь сам!

– Попробуй, – согласился отец.

Оставшись на конце загона около телеги, отец долго наблюдал за Ванькой, сочувственно с тревогой морщился, когда видел, что плуг у Ваньки, выскальзывая из земли, бороздил впустую, но Ванька, напрягшись всем телом, водворял плуг снова в пласт, и отец успокаивался.

А Ванька, поехав в дальний конец загона один, был преисполнен радости и гордости. Его охватило неудержимое веселье. Он самостоятельно, без помощи отца, проделывает первую борозду в кормилице Земле, которая, возможно, будет священной первооткрывающей бороздой в жизни Ваньки. И кто знает, сколько ему суждено проделать в земле этих живодарственных борозд, взрыхляющих матушку землю, которая примет зерно для следующего произрастания, чтоб превратиться в хлеб.

Теплый весенний ветерок, играючи, перебирал кудрявые волосы на Ванькиной голове. Завитушки волос от дуновения ветра то взъерошивались, то снова волнами ложились на свое место. Стая грачей и скворцов сопровождали Ваньку так же, как и за отцом, хлопотливо отыскивая червяков, шли по Ванькиной первой борозде.

Заинтересовавшись грачами, Ванька даже остановил лошадь, и с любопытством стал наблюдать то, как один грач, найдя в борозде большого червя, не стал его заглатывать сразу, а, держа его у себя в клюве, наступив на него ногой, стал продёргивать его, очищая от прилипшей земли.

Над Ванькиной головой весело звенели жаворонки, как бы радуясь вместе с ним первой борозде. Немножко отдохнув и с интересом налюбовавшись грачами и хлопотливыми скворцами, Ванька снова тронул лошадь. Он стал наблюдать, как перед его глазами подпарывая лемехом, пластом дыбилась земля. Пласт земли переворачивался отвалом и клался наизнанку, кверху чернотой, которая, влажно ложась, блестела, и тут же увядая, подсыхала, угретая горячими лучами солнца, источая еле заметную испарину, пахнувшую прелью и перегноем. Перевернутые наизнанку платы блекли, лоск черноты пропадал, земля приобретала сероватую окраску.

Когда Ванька подъезжал к телеге, то заметил, что отец зорко наблюдает за ним. Ванька по–хозяйски повелительно крикнул на лошадь: «Ноо! Поворачивайся!» Но Серый и без того шел ровным упористым шагом, ровно и без особой натуги тащил за собой плуг.

– Ну, как дела-то? – с довольной улыбкой на лице спросил Ваньку отец.

– Ничего, – горделиво улыбаясь, ответил Ванька, – только на поворотах у меня что-то криво получается, – с озабоченностью в голосе ответил Ванька.

Но не только на поворотах, и сами борозды получились кривыми, Ванька вспахал плохо, навилял какими-то волнистыми вавилонами.

– Ну, ничего! – ободряюще похвалил его отец, – первый блин всегда комом, в следующий раз совсем дело пойдёт, научишься. За это я тебя в город на ярмарку возьму, а теперь давай-ка я попашу, кривизну твоих борозд исправлю, а ты поди-ка устал.

Домой Ванька побежал прямиком по полю, обрадовано он бежал вприпрыжку, не чуя под собой ног. Его подмывало желание скорее добежать до села, похвалиться матери, братьям и товарищам, что он, Ванька Савельев, в нынешний день научился самостоятельно управлять лошадью и землю пахать!

Прибежал Ванька домой впопыхах изрядно проголодавшийся, вбежал в чулан, с жадностью отковырнул кусок пшенной, с пенкой, каши и выбежал на улицу к товарищам, но не успел он созвать их, как у него сильно затошнило. Он торопко подбёг к поленнице дров. В пробеле наклонился сблевать, его вырвало, видимо, с кашей он съел невидимую под пенкой муху. После этого Ванька, отыскав своих товарищей, не стерпел, чтоб перед ними не похвалиться: «Я сегодня в поле был и пахать научился, а за это меня папа в город возьмёт!» – прыгая на одной ноге от радости, возвестил Ванька своим друзьям Паньке и Саньке.

– А я зато вот ружье с лучком смастерил, стрелами из него хорошо стрелять. Вот, гляди, – и Панька стрельнул вверх. Стрела, взлетев высоко вверх, пропала из виду, а через несколько секунд упала почти у самых Панькиных ног.

– Айда к церкви, там галок и воробьёв уйма!

Ребята стремглав поскакали к церкви. На величественных околоцерковных вязах громко орали грачи, бойко чекали галки. Стреляя в грачей и галок, Панька израсходовал весь запас стрел. Они, втыкаясь в сучья, оттуда уже не падали. Ребятам больше не оставалось, как кидать в птиц камнями. Всполошенные гомоном ребят и встревоженные камнями, грачи и галки куда-то улетели. Панька нашёл новую забаву: состязаться, кто докинет камнем до колоколов на колокольне.

Выбрав увесистый и удобный для бросания камень, Панька, размахнувшись, ловко взметнул его вверх. Камень долетел до широченного окна, коснулся колокола. Колокол издал едва услышанный серебряный гуд. Последовав Панькиному примеру, Ванька тоже вскинул вверх камешек-голыш, но он, не долетев до цели, стал падать обратно, и угодил случайно подвернувшемуся тут Мишутке Миронову в голову. Проломил голову до крови. Мишутка заойкал, закорчился от боли, а опамятавшись, стал угрожать:

– Вот я скажу братке, он тебе вложет!

– А на твово братку у меня тоже братка найдётся! – не поробев, отговорился Ванька.

Из проломленной головы у Мишутки потекла кровь, волосы слиплись. На крик прибежала чья-то баба. Она торопливо подхватила за руку Мишутку и поволокла куда-то, испуганно приговаривая:

– Скорее, надо рану нюхательным табаком присыпать или паутинным тенятом заклеить, а то кровищей изойдёшь!

Перепуганные ребятишки вспортыхнулись и убежали домой, боясь, как бы не догнали и не всыпали за провинность.

Запасшись стрелами, ватага ребят направилась на охоту в «Сосновое болото». Там птиц уйма, и никто не помешает стрелять и кидать камни по воробьям. Постреляв в кустах по воробьям и измочившись по пупок в холодной болотной воде, не удовлетворившись этим, ребята ринулись в лес.

В лесу Панькин зоркий глаз заприметил почти на самой вершине сосны затаенное от людских глаз ястребиное гнездо. Он решил до него добраться и полез. Ловко ухватываясь за сучки, цепко, по-кошачьи, карабкаясь, Панька поднимался по сосне все выше и выше. Наконец он вскарабкался до гнезда, там оказалось два яйца. Чтоб не раздавить их в карманах, он поместил их в рот и стал спускаться. Или из-за усталости Панька, не достигнув земли сажени с две, решил спрыгнуть. Соскочив на землю, он не устоял на ногах. Раскорячившись, повалился на землю и судорожно заквокал. Давясь, Панька торопко стал вываливать изо рта тягучую слизистую жидкость. У него изо рта выскользнули два черных шматка. Оказалось, при падении Панька зубами раздавил во рту яйца, а они оказались насиженными. От души насмеявшись над Панькиной оплошностью, Санька, Ванька и Васька долго подтрунивали над ним. Но Паньке насмешка не нравилась. Он сердился, ругался, а то и давал подзатыльника. Он из ребят был всех статнее и всех сильнее, с ним шутки плохи.

Панька в бросании камнем или в стрельбе из ружья стрелой очень меткий, но Васька Демьянов, двоюродный брат его, с ним поспорил, что Панька не попадёт в него, Ваську, если он будет стрелять в него с расстояния двадцати шагов.

– Да становись, Бадья, – самоуверенно выругался Панька. Самолично отмерив шаги от Паньки, Васька доверчиво встал мишенью. Санька и Ванька, стоя в стороне, наблюдали за поединком, как наблюдатели, как секунданты при дуэли. Панька, натянув тетиву, вложил в ружье стрелу, стал целиться в живую мишень, а конкретно прямо в Васькино лицо. Ружье тетивой брымкнуло, стрела полетела и попала Ваське в лицо, в мякоть правой щеки, и воткнулась своим острием. Васька, наклонившись, судорожно затряс руками от боли, затопал ногами. Перепугавшийся Панька торопливо подбежал и выхватил стрелу из Васькиной щеки. Васька завыл. Из раны на землю хлынула алая кровь, а Панька, не зная, что предпринять, стал, грозно ругаясь на Ваську, уговаривать его с укоризной:

– Ну, так не спорил бы и не вставал бы вместо мишени-то!

– Я думал, стрела не долетит! – всхлипывая и зажимая ладонью рану, выл Васька.

К ране приложили листок подорожника, течь перестала. Рану затянуло, можно и к речке Серёже бежать купаться. И все четверо бросились туда.