Читать книгу «Рассказы 11. Изнанка сущего» онлайн полностью📖 — Ивана Русских — MyBook.
image
cover

Рассказы 11. Изнанка сущего

Авторы: Елена Станиславская, Игорь Кременцов, Иван Русских, Дарья Странник, Иван Кротов

Иллюстрации и обложка: Helix

Составитель: Максим Суворов

Корректор: Дина Рубанёнок

Крафтовый литературный журнал «Рассказы» – это уникальный проект, в котором истории русскоязычных авторов обрамлены рисунками современных диджитал художников. Сами рассказы отбираются редакторским коллективом наравне с таргет-группой, состоящей из читателей журнала. Таким образом достигается максимальные качество и уровень работ.

Крафтовая литература, 2020

Елена Станиславская
Красная канарейка

Бабушка предупреждала: выходя, оставляй на вратах кровавую метку, чтобы иметь возможность вернуться.

Еще бабушка предупреждала: не забредай в туман, а если уж забрела, ищи красную канарейку и следуй за ней.

Вот только бабушка никогда не предупреждала: если встретишь меня в тумане, беги. Беги без оглядки.

Сегодня мама укладывает ее раньше обычного. Уля недоверчиво косится на усики настенных часов. Те сообщают: «Без двадцати девять». Кажется, не врут.

Рано, слишком рано ложиться спать. Но Уля не хнычет, не ноет, не упрашивает. Она понимает: лучше выслушать скучную сказку, позволить плотно укутать себя одеялом и притвориться спящей. Потерпеть. А потом можно идти.

Приятное волнение сворачивается в животе кошачьим клубком и мурлычет, сладкой дрожью растекаясь по телу. Спать совсем не хочется, жажда путешествия одолевает все сильнее, но надо терпеть. Уля зевает, причмокивает губами и прикрывает глаза. Веки чешутся, хотят отпрыгнуть обратно, и тогда Уля представляет, что на них лежат тяжелые холодные монеты. Монеты придавливают, не дают глазам раскрыться. Уля повторяет про себя: «Ты спишь, спишь, крепко-крепко спишь». Время тянется неимоверно долго, и чешутся теперь не только веки – по всему телу, не покусывая лишь ноги, прыгают оголтелые блохи. Наконец мама уходит. Уля моргает много раз и прислушивается, тихонько вздохнув от облегчения. С кухни доносится разный звон: посуда вынимается из шкафчиков, бутылки выуживаются из холодильника, и колокольчиковый мамин голос выводит веселенький мотив. Она всегда радуется, когда ждет гостей. Может быть, сегодня придет даже папа.

Папа не любит Улю и не любит маму, а любит «исключительно свою живопись, к слову, великолепную». Иногда он заглядывает в гости, и мама принимает папу «из уважения к его дару и в память о былых чувствах». Иногда папа ночует. Иногда завтракает с Улей за одним столом. И всегда молчит, поглядывая в телефон куда более заинтересованно, чем на дочь.

Когда Уля видит на улице женщин и мужчин, которые нежно льнут друг к другу и обнимают детей, у нее за ребрами что-то обрывается и падает.

Хорошо, что она редко бывает снаружи.

Зато почти каждую ночь ходит Внутрь.

В дверь позвонили, прихожая наполнилась голосами, и они неспешно потекли в гостиную. Нетерпение давило похлеще, чем тяжелое одеяло, но Уля держалась. Рано, слишком рано выбираться. Снова звонок. Снова поток голосов – уже не такой широкий: не речка, а ручеек. Уля сверилась с усиками: половина десятого. Теперь можно. Вряд ли кто-то еще придет в гости, и вряд ли мама заглянет ее проведать.

Уля сунула пальцы в углубление раскладного дивана, нащупала тайный карман, пришитый бабушкой, и ухватила, словно сонную рыбешку, маленькое и прохладное тельце перочинного ножа. Вытянула, раскрыла привычным ловким движением, заставляющим почувствовать себя лихой грабительницей из трущоб. Немного пофантазировала, любуясь лезвием с засохшими пятнами крови, а потом запустила ножик под одеяло. Левой рукой задрала ночную рубашку – чтобы не испачкать, как однажды.

Боли, конечно, не было. Царапнула Уля несильно, с внутренней стороны бедра. Прижала пальцы к ранке, почувствовала мокрое и быстро размазала по коже. Испортить постельное белье она не боялась: давно уже просила маму стелить коричневое или черное. Мама не отказывала, хоть и переживала – обсуждала по телефону с подругами, что «темные цвета могут сигнализировать о депрессии ребенка». Уля знала слово «депрессия» и хотела утешить маму. У меня, мам, все хорошо. Пусть не тут, но хотя бы там. Да разве мама поймет? Только испугается.

Отложив ножик, Уля бесшумно выскользнула из-под одеяла и направилась к двери. Шагалось легко, невесомо. На пороге она чуть замешкалась и обернулась, хотя обычно так не делала. Взгляд, привыкший к темноте, нашел на подушке худое треугольное личико. Темные волосы сливались с черной наволочкой. Одеяло лежало ровно, ни морщинки, и казалось, что под ним нет тела.

Уля улыбнулась самой себе – отдыхай, кукла! – и выпорхнула за дверь. Свобод-на! – мячиком пропрыгало в голове.

В гостиной теснились тени с жуткими лицами-нелицами. Ни носов, ни глаз, ни ртов – лишь неясность, муть, размазанность. Будто стеркой стирали, да не дотерли. Тени бродили по комнате, опирались о пианино, сидели за столом и в креслах у электрокамина. Жевали перекошенными челюстями, подносили бокалы к губам-размазням, зыркали бельмами и беседовали как самые обыкновенные люди.

– Ой, что-то холодно стало, – пропищала, передернув плечами, одна из теней. Уля узнала голос тети Лары, новой маминой подруги.

– Да у Марьи всегда так, – вторая тень гудела баском тети Юли, старой маминой подруги. – Пару раз за вечер аномальное похолодание. Я уж ей говорила: не иначе, щель в стене. Дом рухнет, глазом моргнуть не успеем. О нас-то волноваться нечего – ну канем, туда и дорога. А вот о дочке могла бы подумать. Слышь, Марья, что говорю?

– Ой, Юлек, не начинай. Хотя…

Худая высокая тень колыхнулась в сторону коридора, и Уля занервничала: уж не решит ли мама заглянуть к ней в комнату, убедиться, что ничего никуда не рухнуло и дочь по-прежнему – как и всегда – прикована к постели?

Не надо, мам, мысленно попросила Уля. Я же там… ну это… не дышу.

Другая тень, пониже и поплотнее, по-хозяйски ухватила маму за талию. Подтянула к себе. Что-то шепнула. Выпустила. Забыв обо всем, мама принялась ворковать с плотной темнотой и ухаживать за ней: подлила вина в бокал, подложила салат на тарелку, намазала блестяшки икры на хлеб. Плотной темнотой был папа. Кроме живописи – тут мама, на Улин взгляд, ошибалась – он еще любил есть, пить вино и превращать маму в дурочку.

Задерживаться в гостиной Уля не стала. На секундочку и зашла, обстановку разведать. А дальше – по межстенью и межпредметью, все глубже и глубже, прямиком Внутрь.

Промчался мимо угольный конь с огненной гривой, обдав жаром и запахом серы. Невеста с перерезанным горлом, безуспешно застирывая платье в пруду, засмотрелась на свое отражение. С неба падали снежинки и стелились по земле, превращаясь в мертвых белопузых крабов – они сочно хрустели под подошвами.

Улю уже ждали. У избушки на залитой серебряным светом поляне собралась детвора: кто постарше, кто помладше. Катька сразу кинулась тискать и выспрашивать: ну как там, Снаружи, что новенького? Из компании туда особо никто не ходил, так, заглядывали иногда. Мальчишки – чтобы живяков попугать, девчонки – из любопытства. Да только худо им было Снаружи, не по себе, потому вылазки совершались редко.

– Катюха, ну-ка отстань от живячки нашей! – прикрикнул Егор, самый старший в компании, семнадцатилетний. – Пошто ты ее на бревнышко тащишь, глупая совсем? Дай ей нагуляться. Набегаться!

– Ой, да я на минутку, на минуточку. – Катька округлила глаза и зашептала, приблизив к Улиному лицу губы-бантики: – Ты малая совсем, знаю, а все ж… Вот скажи, чего там юбки-то? Еще короче не стали?


– Да куда уж короче, – пробурчала толстушка-Зина, опустившись на бревно. Тот край, на котором сидели Уля с Катей, чуть-чуть приподнялся.

– Ой, Катя-Катя-я, – протянул Егор. – Токма ветер в голове!

– Ветер – это у Зины, у нее же дырка в башке. А про нас, подорвавшихся, вот так говорят: одна нога тут, другая там! – Катька ухмыльнулась и снова заговорила с Улей: – Ну а эти-то, эти, татуировки цветные! Делают еще?

– Делают, – подтвердила Уля.

– О-о-ой, я б себе набила. Огроменную розу! – Катька озорно покосилась на Егора. – Прям на попе!

– Ух, Катька, я тебе! – Парень вспыхнул, шагнул к ней, но егоза уже вскочила с бревнышка и унеслась, хохоча, в лес.

Егор постоял-постоял, да и побежал следом.

– Я, наверно, в туман уйду, – тихо сказала Зина, расчесывая пальцами спутанные черные волосы, чтобы получился прямой пробор. – Уже многие наши ушли. Недавно вон Петька-пятилеток, ты его видела, ни с того ни с сего сорвался. Убежал и не вернулся. А до этого Аннушка, Яся, Федя, Ерема… Может, правы они? Может, засиделись мы тут?

– А что там, в тумане? – осторожно спросила Уля.

Бабушка на этот вопрос шикала, остальные ребята отмахивались или отшучивались, но Зина ответила:

– Одни говорят, там покой. Другие пугают чудовищами. Третьи считают, что, заходя вглубь тумана, сам становишься туманом – потому-то он такой густой, будто суп из душ. Да только как узнать, если никто оттуда не возвращался, чтобы рассказать? – Зина вздохнула. – А я вот думаю, может и не в тумане дело. Может, он лишь преграда на пути. Пройдешь, преодолеешь страх, и будут тебе молочные реки да кисельные берега. – Она покачала головой. – А все ж решиться никак не могу.

Черная овца, что паслась неподалеку, встала на задние ноги и откусила от низкого облака. Ветер налетел на сливовое дерево, и плоды полопались, как мыльные пузыри. Зина растянула губы – улыбаться она то ли вообще не умела, то ли разучилась – и легонько толкнула Улю в бок.

– Беги. Вон уж другая малышня тебя заждалась.

Уля поглядела на толпу ребят, мнущихся в сторонке: все они побаивались Зину и потому не подходили. Заметив, что Уля встала с бревнышка, ребята замахали руками и побежали навстречу. Уля зарделась от удовольствия. Маленькие мертвяки хотели дружить с ней, а главное – она могла дружить с ними. Дети Снаружи не то чтобы сторонились Улю, скорее она избегала их. Не выносила любопытства, отвращения или жалости, которые так ясно читались на маленьких розовеньких лицах. Не выносила дворовой суеты, беготни: веселые таракашки, бойкие кузнечики. А она – жук, завалившийся на спину и не способный встать.

Время Внутри, выделенное для Ули, пролетело быстро. Вначале превращались в зверей, и она носилась по холмам рыжей лисицей, дурея от остроты запахов. Потом прыгали в речку со скалы, а вода вышвыривала их обратно. Под конец, утомившись, просто играли в прятки, как самые обычные дети.

Когда настала пора возвращаться, в сердце шевельнулся протест: не хочу, не надо, вот бы остаться тут. Несправедливо: у других здесь вечность, а у нее – капелька на донышке. Кровавая метка вовсю зудела на ноге, пульсировала и звала Наружу. Уля прикоснулась к царапине и открыла глаза.


В комнате висели духота и серость. Рассвет только-только заявлял о своих правах. Уля откинула одеяло и посмотрела на ноги. Тонкие, бледные. Словно у мертвеца. Бабушка так о них и говорила: мертвые.

– Эта часть тебя умерла. А значит, ты можешь ходить Внутрь. Как я. Твои ноги – твои врата.

Поднеся указательный палец к морщинистому желтоватому лицу, бабушка оттянула левое веко и постучала по глазу. Цок-цок.

– А вот – мои.

Это случилось во время третьей встречи Ули и бабушки. А первая как-то сразу не задалась. Бабушка, папина мама, посмотрела на Улю с порога комнаты, тяжело выдохнула: «О-хо» и ушла, шурша многослойной пестрой одеждой.

Мама на скорую руку соврала, дрогнув голосом: «Это баба Аля куклу забыла. Она куклу возьмет и снова придет». Потом убежала в магазин, купила куклу и, даря, сказала: «Вот, баба Аля просила передать. Ей вдруг плохо стало. Что поделать, возраст и… – мама все-таки сердилась на бабушку – …жуткое ожирение».

Уля повертела куклу, вздохнула беззвучно и отложила в сторонку. Зачем мама так торопилась, лучше бы подольше повыбирала. Вон у куклы губы какие тонкие, будто злится, а если раздвинуть волосы – видна лысина.

Вторая встреча с бабушкой состоялась месяц спустя и прошла, в общем-то, неплохо. Уля успела разглядеть лицо, словно вылепленное из желтой глины, усики над верхней губой и серые глаза, густо подведенные черным. Левый глаз был мутный, косящий. Неживой. Если долго в него смотреть, начинали бегать мурашки. От бабушки пахло дымом, древесиной и по́том, будто она весь день колола дрова у костра, и ее густой, какой-то мужицкий дух совсем не сочетался с пышной лиловой юбкой и шалью в пионах. Папина мама отличалась от всех, кого Уля видела за свою восьмилетнюю жизнь. И это было здорово.

Никаких игрушек бабушка тогда не принесла, зато подарила Уле картинку с красной птичкой и сказала, что это талисман на удачу. Уходя, пробормотала – то ли маме, то ли в пустоту: «Она похожа на него. Немножко. Подбородком и лбом». Мама удивилась: «На Витю?». Бабушка издала звук «пфф» и хлопнула дверью.

Во время третьей встречи, отправив маму в магазин за пирожными, бабушка склонилась над Улей низко-низко, окружила мужицким запахом и все рассказала. И про Внутрь, и про врата, и про красную канарейку. И даже немного про Него.

С тех пор бабушка приходила каждое воскресенье. Вот и сегодня должна была.

Покончив с завтраком, Уля подъехала на коляске к окну и принялась ждать.

– Может, погуляем? – Мама облокотилась о подоконник.

– Бабушка придет, с ней и погуляем.

– Да вы с ней вечно в комнате сидите, как сычи. – Уля чувствовала, что от мамы холодными волнами исходит ревность.

Конечно, она-то всю жизнь положила. А эта старуха со стеклянным глазом явилась на готовенькое. Восемь лет знать не знала про внучку, а теперь, гляньте, повадилась. Где тебя носило, бабка, когда я тут с младенчиком колупалась? Где носило, когда у Ульяны ноги отнялись? Чего приходишь и воруешь любовь, которая причитается мне, только мне? Все эти мысли промелькнули у мамы на лице – мелькали они и в разговорах с подругами – но вслух она сказала:

– Ладно, как хочешь. Пойду сделаю какао.

Зазвонил телефон, и обида спорхнула с маминого лица, как легкомысленная бабочка. Звонки – это разговоры, а разговоры – это поток, уносящий далеко-далеко от проблем, обязанностей и грусти. Мама больше всего на свете любила телефонные звонки.

Из гостиной донеслось бодрое: «Да, слушаю вас!», потом повторилось эхом: «Да», а затем голос стих, будто провалился куда-то.

Уля вытянула шею, прислушиваясь. Внутри красной канарейкой затрепыхалось беспокойство. Если бы звонила тетя Юля, мама уже покатывалась бы со смеху. Если бы звонила тетя Лара, сочувственно вздыхала – от той уходил муж.

Мама молчала.

Значит, звонил папа.

«Странно все это, – подумала Уля, подперев щеку кулаком. – Бабушку тоже бросил папа, еще до ее рождения. Почему же она не смогла воспитать сына так, чтобы он стал нормальным и никого не бросал? Бабушке-то еще повезло, у нее был Он. А мы с мамой – одни-одинешеньки».

Бабушка так и не сказала, как Его звали. Уля знала лишь, что Он приходился бабушке дядей и крестным отцом, и она очень Его любила. Умер нестарым, при жизни рисовал картинки и разводил красных канареек – их, в основном, и изображал. Всякий раз, встречая такую птичку Внутри, бабушка надеялась, что канарейка приведет ее к Нему.

– Ради Него я и хожу Внутрь, – призналась однажды бабушка. – Как глаз потеряла на пятидесятом году жизни да узнала от добрых людей про врата, про тот мир, так и хожу. Только вот ни разу Его не встретила. Думаю, неужто в туман ушел? Да все надеюсь, что нет. Раньше ждала у туманной границы, вдруг появится. Не появился. Тогда стала понемножку вглубь продвигаться, звать… – бабушка замялась. – Да там, в тумане-то, живым не место.


На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Рассказы 11. Изнанка сущего», автора Ивана Русских. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанру «Мистика». Произведение затрагивает такие темы, как «иллюстрированное издание», «сборник рассказов». Книга «Рассказы 11. Изнанка сущего» была издана в 2020 году. Приятного чтения!