© Савченков И. Ю., илл., 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Лебедь, щука и рак

 
      Когда в товарищах согласья нет,
        На лад их дело не пойдёт,
И выйдет из него не дело, только мука.
 

 
        Однажды Лебедь, Рак да Щука
        Везти с поклажей воз взялись,
        И вместе трое все в него впряглись;
Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!
Поклажа бы для них казалась и легка:
        Да Лебедь рвётся в облака,
Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.
Кто виноват из них, кто прав, – судить
                                                                       не нам;
        Да только воз и ныне там.
 

Волк и кот

 
Волк и́з лесу в деревню забежал,
        Не в гости, но живот^[1] спасая;
        За шкуру он свою дрожал:
Охотники за ним гнались и гончих стая.
Он рад бы в первые тут шмыгнуть ворота,
         Да то лишь горе,
         Что все ворота на запоре.
         Вот видит Волк мой на заборе
         Кота
И молвит: «Васенька, мой друг! Скажи скорее,
        Кто здесь из мужичков добрее,
Чтобы укрыть меня от злых моих врагов?
Ты слышишь лай собак и звук рогов!^[2]
Всё это ведь за мной». – «Проси скорей
                                                                       Степана;
Мужик предобрый он», – Кот-Васька говорит.
«То так; да у него я ободрал барана». —
         «Ну, попытайся ж у Демьяна». —
«Боюсь, что на меня и он сердит:
         Я у него унёс козлёнка». —
         «Беги ж, вон там живёт Трофим». —
«К Трофиму? Нет, боюсь и встретиться я
                                                                            с ним:
На меня с весны грозится за ягнёнка!» —
«Ну, плохо ж! Но авось тебя укроет
                                                                     Клим!» —
«Ох, Вася, у него зарезал я телёнка!» —
«Что вижу, кум! Ты всем в деревне
                                                                 насолил, —
         Сказал тут Васька Волку:
Какую ж ты себе защиту здесь сулил?^[3]
Нет, в наших мужиках не столько мало толку,
Чтоб на свою беду тебя спасли они.
        И правы, – сам себя вини:
        Что ты посеял – то и жни».
 

Волк и пастухи

 
Волк, близко обходя пастуший двор
        И видя, сквозь забор,
Чтó, выбрав лучшего себе барана в стаде,
Спокойно Пастухи барашка потрошат,
        А псы смирнёхонько лежат,
Сам молвил про себя, прочь уходя в досаде:
«Какой бы шум вы все здесь по́дняли, друзья,
Когда бы это сделал я!»
 

Кукушка и петух

 
«Как, милый Петушок, поёшь ты громко,
                                                                     важно!» —
        «А ты, Кукушечка, мой свет,
        Как тянешь плавно и протяжно:
Во всём лесу у нас такой певицы нет!» —
«Тебя, мой куманёк, век слушать я готова». —
         «А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я,
                                                                  не дождусь,
         Чтоб начала ты снова…
Отколь такой берётся голосок?
         И чист, и нежен, и высок!..
Да вы уж родом так: собою невелички,
         А песни, что́ твой соловей!» —
«Спасибо, кум; зато, по совести моей,
Поёшь ты лучше райской птички.
На всех ссылаюсь в этом я».
Тут Воробей, случась, примолвил им:
                                                                         «Друзья!
Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, —
         Всё ваша музыка плоха!..»
 

 
За что́ же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.
 

Ручей

 
Пастух у ручейка пел жалобно, в тоске,
Свою беду и свой урон невозвратимый:
         Ягнёнок у него любимый
         Недавно утонул в реке.
Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:
        «Река несытая! что, если б дно твоё
         Так было, как моё
         Для всех и ясно, и открыто,
И всякий видел бы на те́нистом сем дне
Все жертвы, кои ты столь алчно поглотила?
Я чай бы, со стыда ты землю сквозь
                                                                      прорыла
        И в тёмных пропастях себя сокрыла.
         Мне кажется, когда бы мне
        Дала судьба обильные столь во́ды,
         Я, украшеньем став природы,
         Не сделал курице бы зла:
        Как осторожно бы вода моя текла
        И мимо хижинки и каждого кусточка!
        Благословляли бы меня лишь берега,
        И я бы освежал долины и луга,
         Но с них бы не унёс листочка.
Ну, словом, делая путём моим добро,
Не приключа́ нигде ни бед, ни горя,
         Вода моя до самого бы моря
        Так докатилася чиста, как серебро».
Так говорил Ручей, так думал в самом деле.
         И что ж? Не ми́нуло недели,
        Как туча ли́вная над ближнею горой
         Расселась:
Богатством вод Ручей сравнялся вдруг
                                                                       с рекой;
        Но, ах! куда в Ручье смиренность
                                                                         делась?
        Ручей из берегов бьёт мутною водой,
Кипит, ревёт, крути́т нечисту пену в клу́бы,
         Столетние валяет ду́бы,
        Лишь трески слышны вдалеке;
        И самый тот пастух, за коего реке —
Пенял недавно он каким кудрявым складом,
        Погиб со всем своим в нём стадом,
         А хижины его пропали и следы.
 

Слон и Моська

 
        По улицам Слона водили,
         Как видно напоказ —
Известно, что Слоны в диковинку у нас —
Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну́ на него метаться,
        И лаять, и визжать, и рваться,
        Ну, так и лезет в драку с ним.
        «Соседка, перестань срамиться, —
Ей шавка говорит, – тебе ль с Слоном
                                                                    возиться?
 

 
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идёт
         Вперёд
И лаю твоего совсем не примечает». —
«Эх, эх! – ей Моська отвечает, —
Вот то́-то мне и духу придаёт,
         Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
         Пускай же говорят собаки:
         «Ай, Моська! знать она сильна,
         Что лает на Слона!»
 

Обезьяны

 
Когда перенимать с умом, тогда не чудо
        И пользу от того сыскать;
        А без ума перенимать,
        И боже сохрани, как худо!
Я приведу пример тому из дальних стран.
         Кто Обезьян видал, те знают,
        Как жадно всё они перенимают.
        Так в Африке, где много Обезьян,
         Их стая целая сидела
По сучьям, по ветвя́м на дереве густом
        И на ловца украдкою глядела,
Как по траве в сетях катался он кругом.
Подруга каждая тут тихо толк подругу,
         И шепчут все друг другу:
        «Смотрите-ка на удальца;
Затеям у него так, право, нет конца:
         То кувыркнётся,
         То развернётся,
         То весь в комок
         Он так сберётся,
        Что не видать ни рук, ни ног.
        Уж мы ль на всё не мастерицы,
А этого у нас искусства не видать!
         Красавицы-сестрицы!
        Не худо бы нам это перепить.
Он, кажется, себя довольно позабавил;
        Авось уйдёт, тогда мы тотчас…» Глядь,
Он подлинно ушёл и сети им оставил.
«Что ж», говорят они: «и время нам терять?
         Пойдём-ка попытаться!»
        Красавицы сошли. Для дорогих гостей
        Разостлано внизу премножество сетей
Ну́ в них они кувыркаться, кататься,
         И кутаться, и завиваться;
        Кричат, визжат – веселье хоть куда!
         Да вот беда,
Когда пришло из сети выдираться!
         Хозяин между тем стерёг
И, видя, что пора, идёт к гостям с мешками,
         Они, чтоб наутёк,
        Да уж никто распутаться не мог:
         И всех их по́брали руками.
 

Лжец

 
        Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
        Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счёту прилыгал.
         «Нет, – говорит, – что́ я видал,
         Того уж не увижу боле.
         Что́ здесь у вас за край?
         То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
         Вот там-то прямо рай!
         И вспомнишь, так душе отрада!
         Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
        Не знаешь век, что есть ночная тень,
И круглый божий год всё видишь майский
                                                                              день.
         Никто там ни сади́т, ни сеет:
А если б посмотрел, что там растёт и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
         Ах, мой творец!
         И по сию не вспомнюсь пору!
        Поверишь ли? ну, право, был он
                                                                  с гору». —
«Что за диковина! – приятель отвечал, —
На свете чудеса рассеяны повсюду;
        Да не везде их всякий примечал.
Мы сами, вот, теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
         И я в том спорить буду.
        Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,
         А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нём пройти не смеет:
         До половины не дойдёт —
         Провалится и в воду упадёт;
         Но кто не лжёт,
Ступай по нём, пожалуй, хоть в карете». —
         «А какова у вас река?» —
         «Да не мелка.
Так видишь ли, мой друг, чего-то нет
                                                                     на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том,
Ведь с гору, кажется, ты так сказал
                                                                  о нём?» —
«Гора хоть не гора, но, право, будет
                                                                   с дом». —
         «Поверить трудно!
        Однако ж как ни чудно,
А всё чудён и мост, по коем мы пойдём,
        Что он Лжеца никак не подымает;
         И нынешней ещё весной
С него обрушились (весь город это знает)
         Два журналиста да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
        Диковинка, коль это справедливо». —
         «Ну, не такое ещё диво;
         Ведь надо знать, как вещи есть:
        Не думай, что везде по-нашему хоромы;
         Что́ там за домы:
        В один двоим за ну´жду влезть,
         И то ни стать, ни сесть!» —
        «Пусть так, но всё признаться до́лжно,
        Что огурец не грех за диво счесть,
         В котором двум усесться можно.
         Однако ж, мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нём пяти шагов,
         Как тотчас в воду!
        Хоть римский твой и чуден огурец…» —
«Послушай-ка, – тут перервал мой Лжец, —
Чем на мост нам итти,
                                            поищем лучше броду».