Составление, предисловие, примечания и пояснения

В.П. Аникина

Художники

С. Бордюг и Н. Трепенок

Русский гений

Свои первые басни двадцатилетний Иван Андреевич Крылов, еще мало кому известный писатель, опубликовал в 1788 году, без подписи, в петербургском журнале «Утренние часы». А первую книгу басен выпустил спустя годы – лишь в 1809 году. Не без успеха поработав в разных видах творчества, Крылов понял, что жанр басни больше всего удается ему. Басня стала почти исключительным родом его творчества. И скоро к писателю пришла слава первоклассного автора.

Художественный дар Крылова-баснописца в полной мере раскрылся, когда он соединил свои обширные познания в области древних и новых европейских литератур с осознанием, что облюбованный им вид творчества по природе принадлежит к роду творчества, в котором выражена народная мораль. Эта мораль, к примеру, явлена в русских сказках о животных, в пословицах, в поучениях, – вообще, в крестьянском баснословии. На Руси затейливый рассказ издавна называли басней. «Басни-сказки» неотделимы от живого ведения рассказа-выдумки, сдобренного шуткой, поучением. Этого-то долго не понимали многие предшественники Крылова, которые терпели неудачу, так как не осознали, что басня неотделима от разговорного языка.

Так, известный в XVIII столетии трудолюбивый филолог, член Петербургской академии – наук В.К. Тредьяковский (1703–1768) задолго до Крылова издал пересказ нескольких «эзоповских басенок». Среди них была и басня «Волк и журавль». Сюжет её тот же, что и у Крылова, но в изложении басни почти всё чуждо разговорной речи.

 
Подавился костью острою волк в некий день.
Так, что не был в силе ни завыть, да стал весь в пень.
Для того вот журавля нанял он ценою,
Чтоб из горла ту извлечь носа долготою.
 

Тредьяковский угадывал, что басенную историю надо излагать по-народному, и не случайно внес в свой перевод некоторые разговорные слова и выражения (хотя и не без искажения): «не был в силе ни завыть», «стал весь в пень», но перевод остался тяжелым, книжным.

Сравним с переводом Тредьяковского басню Крылова:

 
Что волки жадны, всякий знает:
Волк, евши, никогда
Костей не разбирает.
За то на одного из них пришла беда:
Он костью чуть не подавился.
Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;
Пришло хоть ноги протянуть!
 

Весь строй изложения легкий, изящный, понятный любому русскому человеку! Это наша живая речь. Крылов следовал интонации устного рассказа, в басенном рассказе нет и тени какой бы то ни было искусственности.

Известный ученый-филолог XX века Виктор Владимирович Виноградов специально изучал язык и стиль басен Крылова и отметил в них десятки народных пословиц. Ученый привел длинный перечень пословиц и поговорок, которые использовал баснописец, назвал их «семантическими скрепами», то есть связями, которые сообщают изложению басенной истории смысловое единство. Вот некоторые из них: «В семье не без урода» («Слон на воеводстве»), «Хоть видит око, да зуб неймет» («Лисица и виноград»), «Бедность не порок» («Откупщик и сапожник»), «Из огня да в полымя» («Госпожа и две служанки»), «Не плюй в колодец – пригодится воды напиться» («Лев и мышь») и десятки других. Баснописец опирался на привычные в нашем языке обозначения и сравнения животных и птиц с людьми: ворона – вещунья, но падка на лесть, осел упрям, лисица хитрая, медведь сильный, но глупый, заяц труслив, змея опасна и др. И действуют как люди. Пословицы и поговорки, присловья и слова-иносказания, включенные в басни, получили у Крылова развитие и смысловые уточнения.

Первенство Крылова среди баснописцев сохраняется и ныне. И в наше время его басни пленяют читателей. Он поставлен в один ряд с величайшими художниками всех времен и народов. Никого не удивляет, что его равняют с древнегреческим Эзопом, с другими всемирно известными баснописцами. Но более всего его ценят в России как художника, который выразил здравый смысл и ум нашего народа.

В.П. Аникин

Ворона и Лисица

 
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
___
Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать-было совсем уж собралась,
Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близёхонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, – Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие перушки! какой носок!
И верно ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье спёрло, —
И на приветливы лисицыны слова
Ворона каркнула во всё воронье горло:
Сыр выпал – с ним была плутовка такова.
 

Дуб и Трость

 
С Тростинкой Дуб однажды в речь вошёл.
«Поистине, роптать ты в праве на природу»,
Сказал он: «воробей, и тот тебе тяжёл.
Чуть лёгкий ветерок подёрнет рябью воду,
Ты зашатаешься, начнёшь слабеть
И так нагнёшься сиротливо,
Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям, и грозам,
Стою и твёрд, и прям,
Как будто б ограждён ненарушимым миром.
Тебе всё бурей – мне всё кажется зефиром.
Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья». —
«Ты очень жалостлив»,
сказала Трость в ответ,
«Однако не крушись: мне столько худа нет.
Не за себя я вихрей опасаюсь;
Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что ещё доселе их свирепость
Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица;
Но – подождём конца!»
Едва лишь это Трость сказала,
Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дождём шумящий аквилон.
Дуб держится, – к земле Тростиночка припала.
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.