Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец^[1] всегда отыщет уголок.
 
 
Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
     На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
     Да позадумалась, а сыр во рту держала.
     На ту беду Лиса близёхонько бежала;
     Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, – Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
     И говорит так сладко, чуть дыша:
          «Голубушка, как хороша!
          Ну что за шейка, что за глазки!
          Рассказывать, так, право, сказки!
     Какие пёрушки! какой носок!
И верно ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
     Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина^[2] с похвал вскружилась голова,
     От радости в зобу^[3] дыханье спёрло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во всё воронье горло:
Сыр выпал – с ним была плутовка такова.
 

 
С Тростинкой Дуб однажды в речь вошёл.
«Поистине, роптать ты в праве на природу»,
Сказал он: «воробей, и тот тебе тяжёл.
Чуть лёгкий ветерок подёрнет рябью воду,
     Ты зашатаешься, начнёшь слабеть
     И так нагнёшься сиротливо,
     Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям, и грозам,
          Стою и твёрд, и прям,
Как будто б ограждён ненарушимым миром.
Тебе всё бурей – мне всё кажется зефиром^[4].
     Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
          Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья^[5]». —
          «Ты очень жалостлив»,
                     сказала Трость в ответ,
«Однако не крушись^[6]: мне столько худа нет.
     Не за себя я вихрей опасаюсь;
          Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
     Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что ещё доселе их свирепость
          Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица;
          Но – подождём конца!»
     Едва лишь это Трость сказала,
     Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дождём шумящий аквилон^[7].
Дуб держится, – к земле Тростиночка припала.
     Бушует ветр, удвоил силы он,
          Взревел и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.
 

 
      Случается нередко нам
      И труд и мудрость видеть там,
      Где стоит только догадаться,
           За дело просто взяться.
 
 
К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату Механики мудрец.
Взглянув на Ларчик, он сказал: «Ларец с секретом,
          Так; он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
     Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
В Механике и я чего-нибудь да стою».
     Вот за Ларец принялся он:
     Вертит его со всех сторон
          И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
     Тут, глядя на него, иной
          Качает головой;
Те шепчутся, а те смеются меж собой.
     В ушах лишь только отдаётся:
«Не тут, не так, не там!» Механик пуще рвётся.
     Потел, потел; но, наконец, устал,
          От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
     А Ларчик просто открывался.
 

 
Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
          Она завистлива была.
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
«Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?»
Подруге говорит. «Нет, кумушка, далёко!» –
«Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
               Ну, каково?
Пополнилась ли я?» – «Почти что ничего». —
«Ну, как теперь?» – «Всё то ж». Пыхтела да пыхтела
И кончила моя затейница на том,
          Что, не сравнявшись с Волом,
     С натуги лопнула и – околела.
 
 
     Пример такой на свете не один:
И диво ли, когда жить хочет мещанин,
          Как именитый гражданин,
А сошка мелкая^[8], как знатный дворянин.
 

 
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
     Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.
 
 
Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться;
     И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягнёнка видит он, на до́бычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом^[9]
     Здесь чистое мутить питьё
               Моё
          С песком и с илом?
          За дерзость такову
     Я голову с тебя сорву». —
«Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть: что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
     И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу». —
     «Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
     Мне здесь же как-то нагрубил:
     Я этого, приятель, не забыл!» –
     «Помилуй, мне ещё и отроду нет году»,
Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». – «Так это кум^[10] иль сват^[11]
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
          Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите:
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чем виноват?» – «Молчи! устал я слушать
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал и в тёмный лес Ягнёнка поволок.
 

 
Когда перенимать с умом, тогда не чудо
     И пользу от того сыскать;
     А без ума перенимать,
     И боже сохрани, как худо!
Я приведу пример тому из дальних стран.
          Кто Обезьян видал, те знают,
     Как жадно всё они перенимают.
     Так в Африке, где много Обезьян,
          Их стая целая сидела
По сучьям, по ветвям на дереве густом
     И на ловца украдкою глядела,
Как по траве в сетях катался он кругом.
Подруга каждая тут тихо толк подругу,
          И шепчут все друг другу:
     «Смотрите-ка на удальца;
Затеям у него так, право, нет конца:
          То кувыркнётся,
          То развернётся,
          То весь в комок
          Он так сберётся,
     Что не видать ни рук, ни ног.
     Уж мы ль на всё не мастерицы,
А этого у нас искусства не видать!
          Красавицы-сестрицы!
     Не худо бы нам это перепить.
Он, кажется, себя довольно позабавил;
     Авось уйдёт, тогда мы тотчас…» Глядь,
Он подлинно ушёл и сети им оставил.
«Что ж», говорят они: «и время нам терять?
          Пойдём-ка попытаться!»
     Красавицы сошли. Для дорогих гостей
     Разостлано внизу премножество сетей
Ну в них они кувыркаться, кататься,
          И кутаться, и завиваться;
     Кричат, визжат – веселье хоть куда!
          Да вот беда,
Когда пришло из сети выдираться!
          Хозяин между тем стерёг
И, видя, что пора, идёт к гостям с мешками,
          Они, чтоб наутёк,
     Да уж никто распутаться не мог:
          И всех их побрали руками.
 

 
     Синица на море пустилась;
          Она хвалилась,
     Что хочет море сжечь.
Расславилась тотчас о том по свету речь.
Страх обнял жителей Нептуновой столицы^[12];
          Летят стадами птицы;
А звери из лесов сбегаются смотреть,
Как будет Океан, и жарко ли гореть.
И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
     Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
     Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик^[13] и самый тароватый^[14]
     Не давывал секретарям.
Толпятся: чуду всяк заранее дивится,
Молчит и, на море глаза уставя, ждёт;
     Лишь изредка иной шепнёт:
«Вот закипит, вот тотчас загорится!»
     Не тут-то: море не горит.
     Кипит ли хоть? – и не кипит.
И чем же кончились затеи величавы?
Синица со стыдом в-свояси уплыла;
     Наделала Синица славы,
          А море не зажгла.
     Примолвить к речи здесь годится,
Но ничьего не трогая лица:
     Что делом, не сведя конца,
     Не надобно хвалиться.
 

 
Мартышка к старости слаба глазами стала;
          А у людей она слыхала,
     Что это зло ещё не так большой руки:
          Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
          Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмёт, то их на хвост
                                нанижет,
     То их понюхает, то их полижет;
          Очки не действуют никак.
«Тьфу пропасть!» говорит она: «и тот дурак,
          Кто слушает людских всех врак:
          Всё про Очки лишь мне налгали;
          А проку на́ волос нет в них».
     Мартышка тут с досады и с печали
          О камень так хватила их,
          Что только брызги засверкали.
 
 
     К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, – цены не зная ей,
Невежда про неё свой толк всё к худу клонит;
     А ежели невежда познатней,
          Так он её ещё и гонит.
 

 
Желая светлым днём вполне налюбоваться,
          Орёл поднебесью летал
               И там гулял,
          Где молнии родятся.
Спустившись, наконец, из облачных вышин,
Царь-птица отдыхать садится на овин^[15].
Хоть это для Орла насесток незавидный,
     Но у Царей свои причуды есть:
Быть может, он хотел овину сделать честь,
     Иль не было вблизи, ему по чину сесть,
     Ни дуба, ни скалы гранитной;
Не знаю, что за мысль, но только что Орёл
          Не много посидел
И тут же на другой овин перелетел.
     Увидя то, хохлатая наседка
     Толкует так с своей кумой:
     «За что́ Орлы в чести такой?
Неужли за полёт, голубушка соседка?
          Ну, право, если захочу,
     С овина на овин и я перелечу.
     Не будем же вперёд такие дуры,
     Чтоб почитать Орлов знатнее нас.
Не больше нашего у них ни ног, ни глаз;
     Да ты же видела сейчас,
Что по́ низу они летают так, как куры».
Орёл ответствует, наскуча вздором тем:
     «Ты права, только не совсем.
Орлам случается и ниже кур спускаться;
Но курам никогда до облак не подняться!»
 
 
     Когда таланты судишь ты, —
Считать их слабости трудов не трать напрасно;
Но, чувствуя, что́ в них и сильно, и прекрасно,
Умей различны их постигнуть высоты.
 

 
     Приятель своего приятеля просил,
Чтоб Бочкою его дни на три он ссудил.
          Услуга в дружбе – вещь святая!
Вот, если б дело шло о деньгах, речь иная:
Тут дружба в сторону, и можно б отказать;
          А Бочки для чего не дать?
     Как возвратилася она, тогда опять
          Возить в ней стали воду.
И всё бы хорошо, да худо только в том:
Та Бочка для вина брана откупщиком,
И настоялась так в два дни она вином,
     Что винный дух пошёл от ней во всём:
Квас, пиво ли сварят, ну даже и в съестном.
          Хозяин бился с ней близ году:
     То выпарит, то ей проветриться даёт;
          Но чем ту Бочку ни нальёт,
     А винный дух всё вон нейдёт,
И с Бочкой, наконец, он принуждён расстаться.
Старайтесь не забыть, отцы, вы басни сей:
     Ученьем вредным с юных дней
     Нам сто́ит раз лишь напитаться,
А там во всех твоих поступках и делах,
     Каков ни будь ты на словах,
     А всё им будешь отзываться.