Зачем учить математику

– Ну, Тихонов, – сказала Ирина Александровна, – вы готовы?

О, Ирина Александрова, похожая на гигантскую статую Будды, неизменная, непоколебимая, грозная судья! Она не пожалеет, не улыбнётся, не махнет рукой. Взгляд её сереет сталью, причёска, словно у самурая, огромные груди – как пушечные ядра. Брошь в виде саламандры на её шарфе – таинственный знак чего-то, никто знает чего, но явно не доброго! Ирина Александровна – неприступная гора, к ней не подойти вплотную и не взобраться – лавины и оползни сметут тебя и раздробят кости.

Тихонов сидел, склонив голову немного набок и глядя в свою тетрадь, а на самом деле – сквозь пространство. Он не понимал, почему не подготовил домашнее задание. Он не сделал его в прошлый раз, не сделал и в позапрошлый, и вот сегодня опять нет.

Каждый раз в начале урока Ирина Александровна задавала вопрос:

– Ну, Тихонов, покажете тетрадь? – и иногда добавляла ледяным тоном, поясняя окружающим: – На «вы» я обращаюсь только к тем, кто не заслужил моего уважения!

Сколько уже он давал себе клятв в том, что этого больше не повторится и он начнёт делать домашнее задание! Но наступал день накануне математики, и с самого утра портилось настроение. Призрак домашнего задания навязчиво реял перед ним, высасывая жизненные силы, словно вампир. Так продолжалось часами, и он ужасно выматывался, даже ни к чему не приступив.

В конце концов он садился за стол и открывал тетрадь и учебник. В глубоком отчаянии он смотрел в него, как в смертный приговор. И через минуту закрывал. Решение было найдено:

– Сделаю уроки завтра утром перед математикой!

И с лёгким сердцем он шёл заниматься своими обычными делами.

А когда наступал следующий день, он вскакивал за пятнадцать минут до начала уроков и, стараясь не думать о математике, мчался в школу. Какое к чёрту домашнее задание, он даже причесаться не успевал.

И вот, снова:

– Ну, Тихонов, я жду. Весь класс вас ждёт!

А ведь он всякий раз надеялся, что она не спросит. Для этого он принимал вид серьёзного ученика, ставил учебник на подставку и тетрадь раскрывал так, как будто в ней есть домашнее задание. Может быть, это и сдавало его, возможно, он переигрывал, и математичка просекала правду? А может, она просто пошла на принцип? Кто кого – она его или он её?

– Я не готов, – тихо ответил Тихонов хрипло-писклявым голосом. Это были его первые слова с тех пор, как он проснулся, и связки подвели.

Минуту в мёртвой тишине Ирина Александровна пристально смотрела на него. У неё было такое насмешливое выражение лица, как будто она хотела сказать: «Ну и говно же ты, Тихонов!»

Но вместо этого она произнесла:

– Смотри! – и, развернув грузное тело, указала пальцем вверх, туда, где над доской было большими буквами приклеено изречение Михайло Ломоносова. – Что там написано?

– Боже, опять, – невольно вырвалось у Тихонова, и он поморщился. Он шепнул едва слышно, но в такой тишине этого было достаточно.

– Что ты сказал? Что?!

– Ничего, Ирина Александровна…

– Тогда читай!

Тихонов прокашлялся и прочитал:

– А математику затем учить нужно, что она ум в порядок приводит… Мэвэ Ломоносов.

– Ты понял, Тихонов!? Ум!!! – она повысила голос и указала пальцем на его голову, туда, где должен быть ум, которого нет. – Ум!

Так она это слово произносила, с таким выражением и напором, что Тихонову стало неловко, как будто она говорит совсем другое, неприличное слово.

– Что ты там бормочешь, Тихонов?

– Ничего, Ирина Александровна… Ум…

Ирина Александровна всплеснула руками.

– Тебе не стыдно, Тихонов? Столько времени от урока ты у нас отнял!

Он неопределённо покачал головой и уставился в парту. Она добилась своего, ему действительно стало стыдно, и он покраснел. Но стыдно не перед ней, а перед одноклассниками – из-за того, что его публично унижают, а он не может постоять за себя.

Ещё полминуты она молча смотрела на него. Потом надела очки, вписала в журнал очередную двойку, и урок начался.

– Тихонов, молодец, – прошептал сзади Стаханов, больно ткнув его кулаком под лопатку. – Треть урока прошла.

Катя

На математике Тихонов сидел с Катей Гришиной. Не по собственной воле – сам бы он ни за что не сел с девчонкой. Их рассаживала Ирина Александровна, раз и навсегда. На самом деле он был благодарен ей за это. Знала бы математичка, какой промах допустила, потому что рядом с Катей Тихонов ни о чём думать не мог, и ум его, о котором так тревожился Ломоносов, находился в полном беспорядке.

О, эти карие глаза, которые почти никогда не смотрели на него! Чуть потрескавшиеся пухлые губы, румянец на смуглом лице, короткая вьющаяся причёска. Помятая юбочка, и загорелые коленки – мощнейшие магниты, подчиняющие всё его внимание на уроке. Руки грубоватые, ну и хрен с ними – Тихонов помнил, что у Констанции, девушки Д`Артаньяна, вроде тоже были такие. Ему это даже нравилось.

Подперев правой рукой голову, он, делая вид, что смотрит в учебник и в тетрадь, на самом деле до боли в глазах косился налево, туда, где сидела она. Это было мучительно. Как он мечтал прикоснуться к её коленке! Прямо на уроке, взять и положить свою руку на коричневую округлость. Но он боялся.

– Тихонов, ты дурак? – спросила бы она так, чтобы все услышали.

Или ещё хуже:

– Убери руку!

Тут он и умер бы от позора.

А вот Стаханов на задней парте ничего не боялся. Он смело, с наглым и уверенным лицом тискал Наташу Громову – делаю, что хочу. Развалившись, с жвачкой во рту, даже на математике, не робея перед грозной Ириной Александровной.

– Тихонов, глаза не сломаешь? – это был голос учительницы.

Он побагровел. Поймали!

– Ты в свою тетрадь смотри, а не в Катину, – добавила Ирина Александровна. – Учись сам думать!

Тихонов испытал облегчение – славу богу, она не поняла. Гришина, не глядя на него, подвинула ему свою тетрадь.