7

Лерочка Балабанова всё же решила пойти на свадьбу Ивана Коновальцева и Марии Джус. Ею двигала странная совокупность желаний – то ли исправить прошлое, то ли переубедить настоящее, то ли окончательно со всем порвать. А может, просто-напросто, что-то до сих пор не угасло в её душе.

Хотя был вариант, который нравился Лере больше всего – совершить подлость. Правда, она не до конца была уверена, что у неё получится. Она сомневалась в своей нахрапистости, боялась выставить себя полной идиоткой и надеялась, что на свадьбе будет достаточное количество шампанского, чтобы либо не думать обо всём этом, либо заявиться на сцену полноценной гадюкой. Выглядело последнее весьма заманчиво, тем более, что Иван достался не ей, а какой-то посредственной девке с буржуйской фамилией.

В своей жизни Лера стремилась делать только то, что в кайф, а в кайф ей было быть полезной. В Союзе Коновальцев поручил ей, помимо обзвона перед мероприятиями, вести группу ВКонтакте, где она выкладывала короткие заметки и красиво оформляла посты. И какие бы усилия она ни прикладывала, результат оставался вялым – сто, ну от силы двести просмотров. Детская песочница и никакого масштаба!

Она знала – есть в ней способность громко заявить о себе, вот только её сдерживали – сдерживала идеология, сдерживали приличия, ведь Иван запретил в организации употреблять алкоголь, курить и даже материться, сдерживали отношения (а вернее их отсутствие) с самим Иваном. Он требовал, чтобы Лера подписывала заметки от имени «пресс-службы», а она хотела видеть в постах своё имя, имя Леры Балабановой, ведь её заметки – творчество человека, а не безликой пресс-службы.

Быть безликой? Или быть кем-то – быть человеком?

Девушку разрывало чувство долга. Она ещё помнила реконструкцию, помнила те эмоции, помнила славное, такое родное слово – товарищество. Она обещала себе быть надёжным товарищем, и Коновальцев говорил ей, что отрекаться от собственных обещаний не достойно звания коммуниста. Он твердил о нравственной дисциплине, которой нужно научиться, и никогда не сдаваться, не сходить с намеченного пути.

– Мужество можно проявлять в разных формах, – убеждал он. – Например, в каждодневном труде на благо общества, в стойкости и верности. Воспитывай в себе нравственную дисциплину, какая была у Павки Корчагина. Он не гнался за дешёвым авторитетом. Почитай «Как закалялась сталь», посмотри, как выглядит настоящее мужество.

И вроде бы правильные слова он говорил, да только Лера не Павку Корчагина любила.

И день за днём, месяц за месяцем тотальная, удушающая несвобода закрадывалась в сердце, и становилась тем незримым, что отделяло Леру от остальных членов Союза.

В очередную годовщину Октябрьской революции она пришла на демонстрацию, где Иван всучил ей флаг и указал на шеренгу вытянутых по струнке австрийских курток с начищенными бляхами и медальками:

– Орлы! Орлы! – и наклонился к Лере. – Только дышат.

Ей не было дела до «орлов», единственная военная форма, которая ей нравилась – форма Ивана Коновальцева. Только чтобы видеть его в ней, она и вступила в Союз.

Затем она шла в медленно текущей толпе, со всех сторон её жали незнакомые люди, по голове стучали красные воздушные шарики, в ухо хрипел лозунгами мегафон. Иван шагал впереди, в одном строю с партийным начальством, а если бы он шёл рядом, если бы она сжимала его ладонь, а не холодный флагшток, то как было бы чудесно вместе разделить дух праздника.

Демонстрация двигалась к Комитету. Там, выполнив партийное поручение, толпа начала постепенно рассасываться. Атрибутика – флаги, транспаранты, плакаты – лежала в актовом зале бесформенным нагромождением. Пётр Мельниченко руководил австрийскими куртками – они собирали атрибутику и муравьиным ручейком оттаскивали на веранду, где на непредвиденный случай хранился всякий хлам.

Лера свою палку с намотанным флагом отдавать не хотела.

– Моё, моё, – рычала на тянувшиеся к ней болотного цвета армейские рукава.

Устав отбиваться, она залезла на стол, расправила красное полотнище, и взмахнула, хлестнув Коновальцева по выбритой щеке.

– Вставай, проклятьем заклеймённый, вставай на смертный бой! Даёшь революцию!

Своими воинственными криками она переполошила австрийские куртки. Они копошились, точно насекомые, подпрыгивали, пытаясь зацепить и отнять флаг, шуршали от злобы. Коновальцев протискивался к столу, потрясая кулаками, крича во всё горло:

– Угомонитесь немедленно, угомонитесь немедленно!

Из кабинета выполз Козинцев.

– Ух ты – вышли из бухты, – его хриплый, тяжёлый возглас усмирил попытки курток устроить самосуд. – Вот это у вас митинг. – И Михаил Андреевич двинулся по своим делам вглубь Комитета.

Иван глядел на Леру исподлобья, лицо его зеленело, становясь одного цвета с кителем. Выделялся лишь взгляд – лютый, нечеловеческий.

– Пожалуйста, я прошу тебя, слезь.

Уверенный голос, ничем не выдающий напряжение. Но Лера знала – сердце, спрятанное под толстой тканью кителя, сердце, пронзённое партийной вертикалью, разрывает нешуточная ненависть. Ох, она сломает это сердце, чего бы ей ни стоило, она его сломает.

– На, отнеси палку, сделай хоть какую-то работу, как все. Хотя нет. Я сама отнесу, покажи куда.

Веранда от пола до потолка была забита пакетами с флагами, коробками с кепками, свёрнутыми и напоминавшими древние свитки транспарантами. С самого верха кучи бессмысленным взором встречал вошедших портрет Лукашенко. Никто уже не помнил, как и зачем он здесь оказался. Внизу подобно свече у подножья памятника стоял оранжевый конус, один из тех, которые выставляют дорожные службы. Куча скрипела, и если бы по веранде прошёл порыв ветра, всё нагромождение рухнуло бы, погребя под собой и портрет, и свечу.

Однако Лера пришла в восторг:

– Какая красота! Какая красота! Зачем вам здесь портрет Лукашенко? Это же хаос, хаос.

– Значит, ты решила поднять бунт.

– А конус? Какой очаровательный, он тут ни к селу ни к городу, – она примостила пыльный конус на макушку. – Теперь у меня есть колпак.

Веранду и кабинет бухгалтера разделяло распахнутое окно. В кабинете сидел Козинцев и просматривал какие-то ведомости. Коновальцев не без опаски следил за возможной реакцией начальника.

Лера сняла конус с головы и обратилась к нему с гамлетовским трагизмом, будто к черепу Йорика.

– Конус, скажи, зачем я сюда пришла? Флаги, скажите, зачем я вами размахиваю? А ты мне скажи, – она резко повернулась к Ивану, – ты мне скажи, что я значу для всех вас?

Иван сложил ладони в треугольник – жест, который всегда предшествовал профилактической беседе. Сейчас нравоучения посыплются на голову Леры камнями.

– Ты коммунистка. Ты состоишь в одной из самых уважаемых организаций в городе. Ты руководишь всей нашей информационной работой, на тебе держится наше оповещение.

– Разве это может определять меня как личность?

– Что ты имеешь в виду?

– А что у вас здесь есть ещё? – Лера полезла в коробку. – Футболки какие-то, кепки. О, а это что?

Она извлекла книгу с багровой обложкой и золотистой надписью: «ЛЕВ ТРОЦКИЙ. ИСТОРИЯ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».

– Выброси это сейчас же! – Коновальцев потянулся к окну и захлопнул раму. Козинцев приподнял голову, осмотрелся и вернулся к ведомостям.

– А я, может, прочитать хочу. Почему мне нельзя читать? Я, может, хочу узнать про… чего там? Про историю русской революции.

– Давай мы с тобой потом об этом поговорим.

– Поговорим? Поговорим? Я не хочу, чтобы мне на блюдечке приносили разжёванное. Это я с тобой поговорю.

– Послушай, у нас впереди важные мероприятия. Наша организация должна греметь. Греметь на весь город. И ты человек, как я уже говорил, на котором держится вся наша информационная работа. Без тебя и без усилий каждого члена организации ничего не выйдет.

– Я тебя…

Она не договорила. Густо покраснев, прошмыгнула мимо Коновальцева и выскочила прочь из веранды.

– Привет, Лерочка, – раздался из кабинета голос Розы Белоусовой. – Подойди сюда, сядь.

Балабанова повиновалась. Она испытывала к старухе странное уважение, граничащее с боязнью.

– На, возьми, – Белоусова кинула на стол горсть конфет в цветных обёртках. – Помяни первого моего мужа, у него сегодня годовщина.

И, вытянув шею, приблизилась старческим сморщенным лицом к лицу девушки.

– Ты что, уходить собралась? Что там у вас произошло?

– Да нет, – каким-то целомудренным голосом ответила Лера.

– Ты это брось. Он кричал на тебя?

Вот как ей ответить? Как объяснить старухе, что она не от Коновальцева-партийца, а от Коновальцева-мужика хочет получить нечто особенное?

– Ванька иногда может закомандоваться. Я всегда ему говорила – слушай других людей, а не только как ты хочешь делай. Молодёжь у нас слишком импульсивная пошла.

– Не кричал, нет.

– Закомандовался? Я поговорю с ним. А ты не вздумай выходить из организации. Сколько сил было в неё вложено, а? И тобой в том числе. И сейчас ты хочешь, чтобы все твои усилия насмарку пошли? Бросай такие мысли.

– Я не хотела никуда уходить. Просто…

– Пойди сейчас к нему и помирись. У него гордость, сам он первый не пойдёт. А вам нужно организацию поднимать.

И вновь чувство долга взыграло в ней – она должна, у неё же ответственность.

Иван сидел в каморке среди развешенных по стенам грамот и благодарностей, покоившихся на полках книг о диалектическом материализме, в компании портретов Брежнева и Ким Чен Ына. Здесь Коновальцев набирался моральных сил. При появлении Леры он и бровью не повёл.

– Я тебя очень прошу, – сказал он. – Пожалуйста, контролируй свои эмоции. Хотя бы в Комитете не устраивай цирк.

– Прости. Просто я хотела немного внимания.

Ей стало противно от попытки оправдаться. Как бы примирить, связать воедино то, что говорила Белоусова, и то, что она, Лерочка, чувствовала?

– Дело даже не в проявлении чего-то такого, мне кажется, я постоянно утыкаюсь в глухую стену.

Коновальцев вздохнул. И Балабанова его поняла: как же он устал объяснять одно и то же. Но разве не сам он виноват?

– Я столько раз тебе уже растолковывал. Ну что ты хочешь? Предлагай идеи для мероприятий, для движа какого-нибудь, мы всё реализуем. От тебя же только зависит. Я элементарно не могу везде успеть.

– Ладно.

– Больше рациональности, Лера, больше рациональности. Скоро вся молодёжная политика в городе будет решаться в этом кабинете. Твоя подпись будет стоять под документами, – Коновальцев посмотрел на неё с таким яростным восторгом, что она подумала: «Зачем столько бахвальства?»

– Под документами, хорошо, – произнесла уже вслух. – Всё нормально, ты же сам сказал, это всего лишь эмоции.

Но никакая рациональность уже не могла спасти Лерочку. Теперь странная совокупность желаний гнала Балабанову на свадьбу. И как бы она не хотела гадюкой шипеть, как бы ни желала забыться, её и тут ждало разочарование – это была безалкогольная свадьба.

«И на что я рассчитывала? Что Ванька с его нравственностью устроит безудержную пьянку?» – спрашивала себя Лера, когда ехала в микроавтобусе вместе с другими гостями.

Помимо неё присутствовали одноклассники Ивана – муж и жена, его однокурсник по имени Аркаша и страшненький парниша с алой рожей и здоровенным багровым прыщом на кончике носа. Взрослые должны были вечером ждать в ресторане, и молодёжь собиралась весь день кататься и фотографироваться.

С первых минут знакомства Аркаша обмасливал Балабанову бесстыжим взглядом. Лере это нравилось. Она думала: «У них что ли на историческом факультете штампуют красивых и высоких парней?» Аркаша и в самом деле как бы сошёл с картинки. Он даже улыбался полоской ровных белоснежных зубов, и казалось, на отполированной их поверхности обязательно должен сверкнуть отблеск. Как в рекламе.

Микроавтобус остановился около городского парка. Там должна была состояться встреча с молодожёнами и фотографом. Лера в одиночестве прогуливалась по дорожкам. Аркаша решил составить ей компанию. Он уже успел купить в магазине бутылочку пива и отпивал маленькими глотками.

– Надо как-то себя развлечь, пока ждём, когда молодожёны распишутся.

Балабанова жадно глядела на тёмную, ещё не нагревшуюся после холодильника, облепленную капельками бутылку:

– Надо ждать.

– Мне кажется, неправильно они сделали, что расписываются только вдвоём. Ну, это их дело.

– А мы тут от скуки маемся.

Алая маслянистая рожа парниши мелькала среди кустов и стволов деревьев, рыскала и ни на что не решалась. Одноклассники стояли в отдалении.

– Вот эти так и будут сами по себе, – проговорил Аркаша, указывая на пару.

Лера в очередной раз внимательно рассмотрела людей, с которыми ей предстоит провести сегодняшний вечер – какие унылые! Под стать самому Ивану Коновальцеву. Намечалась не свадьба, а чопорное чаепитие. И Лера сказала себе: как хорошо, что он так и не узнал.

«Но если всё так хорошо, то почему ты сюда пришла?», – зашипел в голове змеиный голос.

– Вижу, ты уже жалеешь, – Аркаша, хмыкнув, сделал долгий глоток из бутылки. – Вы по партии знакомы?

– О да, партия нас очень сблизила. Но мы так и не нашли общий язык. Ты понимаешь – общий язык.

– Ты прям заинтриговала.

– Интриганка. Буду тут интриги плести.

– Ты же Ваньку знаешь, он к алкоголю не притрагивается, но я слышал, что в ресторан можно будет со своим, – он потряс полупустой бутылкой с пивом. – Это для разогрева.

– Моё сердечко уже в предвкушении.

К микроавтобусу подъехала BMW, украшенная двумя розовыми лентами. Из машины появился Иван, а следом его жена – Мария Коновальцева, бывшая Джус. На Марии – миниатюрной, хрупкой девочке, макушкой не дотягивающейся до плеча мужа – сияло скромное свадебное платье. Оно не было пышным, не имело шлейфа, на нём не висели кружева, ленты, цветы и прочие изыски, и такое впечатление производило это платье, будто его шили самостоятельно на швейной машинке. Но цвет! Оно сияло нежным розоватым оттенком, и глаза радовались, когда смотрели на невесту. И стоило Лере увидеть Машу, увидеть её сияние, как она поняла истоки ненависти к этой девушке. Маша лучше, чище и добрее, чем она сама.

– Здравствуйте, мои дорогие друзья, – поприветствовал Коновальцев. – Ну как вы тут? Всё хорошо? Сейчас поедем по городу, будем делать красивые фотографии.

Мария скромно таилась за его спиной. Парниша хлопал в ладоши. Одноклассники приторно смеялись.

– Надеюсь, я доживу до ресторана, – шепнула Лера Аркаше.

– Есть одна идея, – и он ослепил её улыбкой.

Пока ехали до нужной фотолокации, Лера рассуждала: «Понятно, он нашёл себе забитую мышку, а я… у меня есть характер. Она и слова поперёк ему не скажет, какая ещё спутница Ваньке нужна? А у меня характер».

И в ответ слышала досаждающее змеиное ворчание: «А ты бы хотела, чтобы они тут же развелись? Ну-ну, и желай дальше зла, неудивительно, что он предпочёл её тебе».

Церемония фотографирования стартовала в другом городском парке. Коновальцев позировал неумело. Тело у него было, как у пластмассовой игрушки, – неспособное принять естественную позу. Сковывал американский китель, обвешанный партийными медалями и нелепо выглядевший рядом со скромным платьем Марии.

А движения Марии и позы, которые она принимала для позирования, были просты и естественны. Платье никак не сковывало её. И в этой простоте проскальзывали очертания всего её образа жизни, её идей и мыслей, таких же простых и естественных, лишённых коварства и притворства. Простота делала миниатюрную девушку как бы невесомой, и создавалось впечатление, что и не девушка она вовсе, а бестелесное духовное существо.

И как же Лера бесилась! Ещё и Аркаша куда-то запропастился, и она осталась один на один с парнишей и одноклассниками, молчаливыми и ничем не интересующимися.

Ну что ж, видимо, настало время добить себя окончательно. Балабанова перегородила путь Коновальцеву:

– А Пётр тебе ничего не передавал?

– Нет. А должен был?

– Совсем ничего? Никакой бумажки?

Лицо Ивана сделалось непроницаемым. Он забыл о свадьбе, о невесте, и как бы очутился в своей каморке.

– Что он должен был мне передать?

– Ничего. Ничего не должен был тебе передавать. Я ошиблась.

Мария взяла жениха под руку, и Коновальцев сразу преобразился – стены каморки рассыпались.

– Я обязательно спрошу у него, если ты о чём-то просила.

– Нет. Не говори ничего.

– Расслабься. Ты что-то напряжена. Сегодня же праздничный день.

«Это я напряжена?» – мысленно рассердилась Балабанова. И провожая взглядом пару, которая вмиг стала единым целым, подумала: «И чего ты ожидала от Петра? Конечно, он не выполнит твою просьбу. Ему плевать на тебя. Всем на тебя плевать».

– Пс, дуй сюда, – раздался из-за дерева голос Аркаши. – Во, смотри.

Он показал пакет с двумя бутылками шампанского.

– Какая красота. Ты мой спаситель. Открывай скорее.

Через пару секунд раздался хлопок. И тут же Аркаша и Лера обнаружили, что на них негодующе взирает парниша. Прыщ на носу мальчика готов был вот-вот лопнуть от возмущения.

– Ты только не расплачься от зависти, – пожелал Аркаша, и парниша, сверкнув обиженным взглядом, пошёл прочь, осторожно касаясь прыща кончиком пальца.

Вот уж приятное дело, задеть бедняжку. Сразу стало так легко на душе у Леры, так хорошо, словно она перестала быть одинокой. Она влила шампанское в глотку и занюхнула рукавом, как если бы в пластиковом стаканчике была горькая водка. Из кустов, где молодожёны не могли их видеть, уставилась на Ивана и проговорила задумчиво:

– Знаешь, Аркаша, единственное, что я люблю в своей жизни – это шампанское.

Путешествие по живописным местам продолжилось, ездили к морю, на Херсонес, в Балаклаву. И везде Лера ныкалась то за прибрежной скалой, то за древнегреческой колонной, безудержно накидывалась шипучим вином, оставляя за собой смятые стаканчики и пустые бутылки. Благо, Аркаша на угощение не скупился.

И вот молодёжь приехала в ресторан. Иван и Мария сели за главный стол. Коновальцев ничего вокруг не замечал. Он пребывал в упоении, окончательно погрузился в своё счастье и напоминал чучело, лишённое жизненных соков.

А Лерочка волновалась, что в ресторане ей не достанется алкоголя. Но и тут Аркаша не подвёл. Смог припасти несколько бутылок, заботливо припрятал их под стол и вскоре поставил перед Лерой два наполненных шампанским бокала. Как маняще оно шипело! У Лерочки окончательно снесло крышу.

Спустя время она помчалась танцевать. Скакала как полоумная, пока не появился Аркаша и не прижал пьяное тело к себе. Он слюнявил девушке щёку и сжимал талию с похотливой силой. И Лере стало ясно, что ей суждено переспать с ним, судьбой суждено, высшими законами суждено, и она лишь стонала на его плече:

– Ну что ты, ну что ты.

Она еле стояла на ногах, пол перед глазами крутился, но так хотелось выпить ещё один, пусть и последний бокал. Лера зигзагами доковыляла до стола. Она надеялась изящно залпом осушить бокал, да не сложилось – густая муть завладела нутром, и Балабанова поняла, что сейчас её стошнит.

И вроде никто не обращал на неё внимания. Музыка ужасно била в уши, какие-то вспышки и блики мерцали повсюду, а муть в животе всё нарастала и нарастала.

Не успела Лера опомниться, как чьи-то руки подхватили её и усадили на стул. Напротив за столом сидел Коновальцев с женой. Он был всё таким же чучелом. Она, как и он, утопала в счастье. Платье на ней сияло.

На стул Леру посадили не просто так, видимо, она участвовала в каком-то конкурсе. Вокруг крутился Аркаша, пытаясь станцевать нечто отдалённо напоминающее лезгинку. Потом начал медленно раздеваться, швыряя на Леру, как на вешалку, то брюки, то рубашку, и в итоге остался в одних трусах. А люди хлопали, и взрослые хлопали, и молодые, и парниша свистел в пальцы, и одноклассники, муж с женой, которые до этого ничем не интересовались, вдруг оживились и принялись яростно целоваться. Лишь Коновальцев и Мария сидели застывшие, сидели, довольные собой, довольные свадьбой. Во всём этом веселье одна Лера чувствовала себя предметом мебели.