Кормите своих демонов. Нажимайте до пола педаль акселератора, целуйте до боли в скулах желанных женщин, делайте татуировки, бейте стаканы об стены и морды хамам, распевайте пьяными песни на улицах, прыгайте с парашютом и улыбайтесь детям в соседних машинах через стекло автомобиля. Кормите своих демонов, потому что ваши демоны это и есть вы. Вы настоящие, не пастеризованные, не рафинированные, не дистиллированные и не профильтрованные моральными устоями, семейными ценностями, общественным мнением, отеческим порицанием. Кормите их, иначе они съедят сами себя и останется лишь обертка от того, чем является человек. Эпидермальная оболочка личности, надутая комплексами, а не чувствами, нереализованными желаниями, а не эмоциями и несбыточными фантазиями вместо уверенности в себе. Кормите их, и не ждите, пока они сами, без вашего ведома и желания в один момент вырвутся наружу. Разорвут вашу душу, и, ярко вспыхнув от переизбытка кислорода, сгорят навсегда или увлекут вас на самое дно, где вы станете вечным исполнителем своих пороков, а не режиссером своих авантюр. Кормите своих демонов, а не стыдитесь и не бойтесь их. Пусть их боятся другие, те, чьи демоны давно мертвы.

Ксенька Гук

ПРОЛОГ

Вот такой крик в социальной сети. Крик обыкновенной девушки из небольшого городка, амбициозной, деятельной, креативной. Забавный крик, пронзительный. Девушка написала, воскликнула «Sic volo!», «Так хочу!». Бросила волеизъявление в податливую ткань Вселенной. И вдруг закружилось все, исполнилось.

Каждый из нас маг. Не знали об этом? А ведь есть еще и Наги, и Драконы. Да и маги бывают разные. Есть, например, городские маги, с которыми лучше и чище не встречаться, но это уже другая история.

И вот завертелось, исполнилось. Пьяные подростки, юноши, мужики да старики стали горланить на улицах непристойные песни, бить о стены (и не только – где уж там отличишь стену от иных акциденций?) стаканы и бутылки, а также кровавить морды хамам – то есть каждому, кому не нравится, что под его окнами поют пьяные песни, а в его стены и окна летят стаканы.

Желанных женщин стали целовать до боли в скулах, причем чаще всего – против воли этих самых желанных женщин. Втопленные до пола педали акселератора стали причиной множества травм и смертей, превратили движение на дорогах в хаос.

Наплевать на моральные устои, на семейные ценности, на общественное мнение и отеческое порицание! Это ведь наши демоны! Пусть их боятся другие. Те, чьи демоны давно мертвы.

«Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом», – гласит категорический императив Канта. Поступай, а значит и думай, и говори, и уж тем более пиши. Мы зачастую забываем об ответственности сказанного, написанного и сделанного. Где уж нам до Великой Ответственности Драконов за все, происходящее во Вселенной?

Это безумное, эгоистичное, безответственное «Я так хочу!», брошенное в небо, умноженное на количество вот таких волеизъявителей, может в одночасье накормить всех демонов, вместе взятых, и превратить наш мир в демоническое пастбище. И тогда наша Взвесь неминуемо осядет илом.

Амеба, целиком и полностью состоящая из селфи, думает, что познала счастье, потому что делится. Делится на части, расшвыривая куски собственного тела по питательному субстрату, полагая таким образом начала новых примитивных жизней. И каждая новая амеба, напичкав подобие души порциями жирного, калорийного, соусированного и ароматизированного селфи, делится своим креативом в социальных сетях, на страницах форумов и блогов, – везде и всюду, куда могут дотянуться ее псевдоподии, отчаянно, экстатически лупящие по кнопкам клавиатуры. И вновь – по расползающимся кругам – распространяются ошметки этой субстанции и липнут к другим амебам, чьи разумы, чьи вдохновенные порывы унылы и бесплодны, чьи порывы не могут порождать ничего, кроме очередного селфи, поскольку облучены тем, что один известный писатель назвал боевым НЛП…

Когда амеба делится особенно активно, она создает тренд. Они создают новый тренд, новую культуру. Культуру агрессивную, расползающуюся мазутными пятнами, что убивают все истинно живое. Стоит расслабиться, отвлечься на век-другой, и не заметишь, как твоя Взвесь осядет мутным илом. Носители прежних культурных ценностей вдруг становятся мамонтами – их время ушло. Но между ними, мамонтами, возникает некая взаимосвязь, братство. Это братство – последний бастион, который противостоит революции амеб, агрессии культурного упадка.

Одинокий путник замер на берегу болота. С тоской обозрел непроходимые массивы бурой, поросшей мхом жижи и задался триадой онтологически неизбежных вопросов. Могу ли? Хочу ли? Должен ли? Постоял, подумал, отбросил сомнения и дал сам себе ответы. Должен, могу и хочу. Ведь тот, кто сказал «хочу», уже задумался о «могу», а далее только один путь – в исключительное «должен».

Вновь и вновь спускаются Наги на самое Дно, вновь и вновь воспаряют Драконы к самому Небу, чтобы сохранить эту Взвесь от многочисленных волеизъявлений, таких ярких, таких заводных, таких манящих и таких безответственных.

Много вопросов, мало ответов: задавший вопрос пробудил в себе Дракона, ответивший на вопрос – погубил его. Не будем губить Дракона? Не будем. Тем более, уже стучат каблучки судьбы…

ПОНЕДЕЛЬНИК

1

Каблучки размеренно стучали по паркету. Этот стук был слышен на другом конце длинного коридора, он пронзал тишину девятого этажа офисного здания. На этаже работало множество людей, но все они прятались за тяжелыми, звукоизолированными дверями студий, над каждой из которых пылали электрические мантры: «Тихо! Идет вещание!» или «Тихо! Идет запись!». Поэтому коридор был пуст и целомудренно тих в те минуты, когда паркет оживал и начинал благодарно откликаться на точечные удары металлических набоек.

Случалось это ежедневно: каблучки начинали стучать без двух минут девять – цок-цок, и секундная стрелка больших настенных часов, стилизованных под уробороса, змея-поедателя собственного хвоста, перескакивала на одно деление. Два удара по паркету – и еще одна Вселенная сжималась в компактную секунду, секунда же уходила в вечность, архивировалась и становилась пленницей Тамаса.

В эти две минуты директор замирал, околдованный и беспомощный, – директор мог лишь ждать, затаив дыхание, отставив чашку ароматного кофе, – ждать приближения этого неумолимого «цок-цок». Сто двадцать секунд, двести сорок шагов. И даже пульс сердца в эти минуты синхронизировался с этим уверенным ритмом, похожим на ритм медицинского прибора, благодаря которому пациент находит успокоение и забывает о своих недугах. Забывает и начинает видеть сны. Сны, вызванные стуком каблучков по паркету за две минуты до пробуждения…

Высокая, стройная от природы женщина, в элегантном и простом черном платье, без тени улыбки на лице, вошла в кабинет директора ровно в девять утра, как уже без малого шесть лет входила в эти открытые двери каждое утро буднего дня, – без отпусков, без пропусков даже по самым уважительным причинам, без опозданий. Вошла и присела без приглашения на стул для посетителей, положив на стол руководителя внушительную папку дневных материалов, – папку неизменную по объему и неизбежную по содержанию.

Собственно, женщина не нуждалась в приглашении – такова была ее работа, сложная, интересная, претенциозная: каждое утро приносить материалы, которые после утверждения в стенах этого кабинета продолжали свой путь либо в руки корректоров и далее – в эфир, либо в архив на будущее, либо в мощный уничтожитель бумаги.

Конец июля выдался жарким. В помещении работал кондиционер, окна были закрыты, а потому все запахи не выносились сквозняком в коридор или в пространство городка, а переплетались в единый узор, сливались в плотное облако: аромат кофе, терпкий букет коньяку, кислинка лимона, тон мужского парфюма. Вместе с женщиной тихо зашелестела волна летнего утреннего бриза. Облако ароматов вздрогнуло и благодарно приняло, впитало в себя новую, свежую ноту. Минуту молчали.

– Что сегодня? – очнулся директор.

– Лауреаты, – ответила женщина.

Она сложила руки на коленях, развела плечи, что сделало ее безупречную осанку чуть демонстративной. Это говорило о внутреннем напряжении: вопрос предстояло решать не в первый раз, обе стороны в споре позиции имели прочные, убеждения неизменные, но обсуждение данной темы стало уже своеобразным ритуалом, без которого работа делалась немыслима, поскольку теряла сокровенную суть.

– Их? – уточнил директор.

– Нобелевские, – подтвердила женщина. И добавила нокаутирующим ударом:

– Плюс «Оскар».

Директор вздохнул и откинулся на спинку массивного кожаного кресла. Кабинет был невелик, а потому кресло это выглядело несколько громоздко. Вновь на минуту воцарилась тишина.

– Лариса, – наконец вздохнул руководитель, – даже рыба на одну приманку дважды не идет.

– Вы рыбак, Нестор Иванович? – невозмутимо спросила женщина.

– Нет, – улыбнулся Нестор Иванович. – Ловить рыбу не люблю и не умею. Я образно. Мог бы сказать «опять двадцать пять» или «снова на одни и те же грабли»…

– Я поняла, – Лариса даже не кивнула; она ждала продолжения ритуала.

– Вы же понимаете, что любой вывод информации в эфир, – неважно, позитивна ли подача или негативна, – последовало традиционное продолжение, – так вот, любой вывод информации в эфир является рекламой. Почему наш канал должен способствовать внедрению этого информационного вируса?

– Совершенно согласна, – теперь Лариса все-таки кивнула. – Любой вывод информации в эфир – реклама. Я бы даже сказала – пропаганда. Любая номинация – инструмент.

– Оружие! – усилил директор.

– Оружие, – вновь кивнула Лариса. – Речь идет о любой номинации. А потому не вижу причин для некоего избирательного отношения. Их, наши – кто компетентно может провести демаркационную линию?

– Лариса, не ёрничайте, – на этой стадии спора Нестор использовал всегда одни и те же аргументы, меняя только метафорическую оболочку. – Как можно сравнивать антикварный меч в червленых ножнах, дамасский клинок на стене коллекционера, раритетную рейтарскую саблю под стеклом в музее с финкой в руках бандита, со стилетом или ронколой в руках убийцы-каморриста или с навахой в руках баратеро?

– Вы разбираетесь в холодном оружии? – скорее констатировала, чем спросила Лариса.

– У меня отец – антиквар, – пояснил Нестор Иванович. – Да и сам я пару лет занимался ножевым боем. В качестве хобби.

– Вы разносторонний человек, – похвалила Лариса. – Но метафора мне не ясна. Просветите, будьте добры.

– Различие в том, – с готовностью пояснил Нестор, – что коллекционные, музейные экспонаты содержаться в хорошем состоянии, отточены и готовы к применению. Но их назначение – лишь демонстрация силы; они скрывают в себе потенции, скорее, эстетические, чем прикладные. А все эти засапожные и запазушные ножи – оружие коварное, их лезвия омыты кровью, а рукояти согреты теплом недобрых ладоней.

– Сложно и спорно, – не улыбнулась Лариса. – Так что будем делать с лауреатами? Про рыбу и наживку я уже слышала. Познаниями в области холодного оружия Вы меня поразили. Но вопрос нужно решать. Эфир ждать не будет.

– Наш – будет, – не согласился Нестор. – Канал «Nestor de Liver!» не новостной. Нам торопиться некуда. Наша задача – формировать концепт. Вернее, противостоять формированию концепта…

– Я помню, – Лариса поняла, что и в этот раз одержала победу, осанка ее вновь стала безупречно-естественной. – Мы часто говорили об этом с Киром.

– О чем? – уточнил Нестор.

– О деиндоктринации, – Лариса произнесла термин легко, он явно был в ее активном лексиконе. – И о том, что индоктринация – это антоним Наговой инициации. Но, насколько я помню, время еще не пришло.

– Не пришло, – кивнул Нестор.