Неподалёку от крепостных стен старинного города Червен Клодниц, там, где тихая Свратка делает широкую петлю прежде чем слиться с быстрой и глубокой Клодницей, под густыми ракитами, что нависли над самой водой, плотно угнездились юные рыболовы.

Солнце давно поднялось выше замковых башен, хлеб и козий сыр, взятые с собой до крошки съедены, от жирных червяков, накопанных с вечера в огороде, осталась парочка самых завалящих, а у Иржика ни единой поклёвочки, ну ни одной-единственной, хоть тресни! А ведь пришёл он на условное место раньше остальных, и удочку прихватил самую счастливую, ореховую, и пёрышко на поплавок вырвал из крыла самого жирного гуся, и поплевал на крючок, от души поплевал, как положено – все без толку, наглые рыбы скусывали втихаря наживку да посмеивались. Все то и дело вытаскивали кто плотвичку, кто пескарика, а кто и подлещика или даже небольшого щурёнка, а его как заговорили. Уж и макушку напекать стало, уж и домой пора. От горькой обиды защипало глаза.

Вдруг шевельнулось на воде гусиное пёрышко.

– Не зевай, клюёт!

Иржик вскочил как ошпаренный, рванул удилище – пустой крючок.

– Да, брат, похоже, сердит на тебя водяной.

Тут у Мартина, словно в насмешку, задёргался поплавок.

– Попалась!

– Ты води её, води!

– Есть!

Серебристая уклейка описала в воздухе дугу, забилась на траве.

– Вот это рыбина! Есть чем похвастать! – не сумел сдержать раздражения на чужую удачу Иржик.

– Ничего, в суп сгодится.

Дзинь! – у Яриса заплясал поплавок с бубенчиком. Гибкое удилище взметнулось, из воды вылетела ещё одна рыбёшка.

– Карась! С ладонь не меньше! Ей-ей!

– Да что ж ты так орёшь, всю рыбу распугаешь! – Иржик и не хотел завидовать, да как с собой сладишь?

– Эх, люблю карасиков в сметанке! – похвальба приятеля прозвучала злой издёвкой.

– Ха, тут всей рыбы кошке на обед.

– Ничего, и кошке хватит и мне достанется. Мать мелочь на сковороде зажарит, чтобы плавнички хрустели, а щурёнок в суп пойдёт. Ох и хорош супец из щучки – за уши не оторвёшь! Жрать охота, терпежу нет!

– Скажешь, другим не охота? – у Томаша аж в животе заурчало. – Всё, братва, пора по домам. Брось, Иржик, не кисни, твоя щука от тебя не уйдёт.

– Говорил тебе – червей надо за почтовым двором копать.

– Так я за почтовыми конюшнями и копал, да мать углядела: «Опять эту гадость в дом натащил!» – и вышвырнула вместе с плошкой.

Ладно, ты прав, нечего киснуть, мой улов ещё впереди, может, под той корягой.

– Ага, сомище матёрый, эдак с хорошего кабанчика.

– Если очень повезёт, то и сома поймать можно, да разве его удержишь.

– Сом – штука знатная, добыть такого, да в графский замок на кухню отволочь. А за это де-енежку дадут…

– Догонят, и ещё добавят. Размечтались!

– Слышь, а прачки говорили, будто под Гнилыми Мостками рыбина живёт чуть не с лошадь. Вот бы поймать!

– Весу в тебе не хватит эдакую зверюгу удержать. Тут пять взрослых мужиков не справятся.

– Чем ты ловить собрался? Для такого страхолюда что твоя удочка, что соломинка – тут сеть нужна, без сети никак.

– Знаток выискался! – Он твою сеть мигом в клочья порвёт.

– Ага, порвёт, проглотит, да рыбаками закусит – знаешь, у него глотка какая? – Гам, и ты у него в брюхе!

Гнилые Мостки не напрасно так прозвали – здесь давно уже никто не стирал бельё, чёрные брёвна частью обвалились, частью скользким мохом поросли. И вода под ними стояла тёмная, непрозрачная.

– Может, и впрямь, с лошадь та тварюга?

– Кто ж её знает, только прачек туда ни за какие коврижки не заманишь.

– А вот бабка Дранкова…

– Драниха чёрта не испугается.

– Насчёт чёрта не скажу, да только она одна сюда стирать ходила, всё смеялась над глупыми бабами…

– Там же вода мутная!

– Это у берега, а чуток подальше – чистая как стёклышко.

– И что?

– А то. Полоскала она как-то бельё, а кто-то как рванёт простыню у неё из рук, насилу старуха удержалась и в реку не бултыхнулась, и тут из воды зверюга огромЕнная зелёным хвостом плюсь, да тиной вонючей в лицо, да хвать за руку! – Скользкая. Холодная. У Дранихи чуть сердце с перепугу не остановилось, чудом баба вырвалась, а уж верещала – за городской стеной было слыхать.

– Враньё!

– Всё тебе враньё. А Хромой Игнась? Вот, только дня три назад шёл он мимо тех же Мостков…

– Из корчмы?

– А хоть бы из корчмы. Дёрнуло Игнася зачем-то с пьяных глаз на Мостки полезть, а из воды от такая голова как высунется! Как жуткие бельма выпучит! Как пасть зубастую раззявит! Игнась бежать, да его словно кто держит. Как спасся, как вырвался, сам не помнит, только поклялся теперь Гнилые Мостки за три версты обходить.

– Он бы лучше корчму поклялся за три версты обходить.

Под разговоры ребята потихоньку сматывали лески. И тут вдруг у Иржика поплавок резко дёрнулся и ушёл под воду, удилище напружинилось, выгнулось дугой.

– Чё сидишь, разиня! Тяни! Тяни же!

Иржик резко дёрнул ореховый прут, что-то тёмное взлетело в воздух и шлёпнулось на песок… – Видно, водяной и впрямь измывался, потому что это был не лещ, не окунь и даже не пескарь, это был… рваный… размокший… башмак. Вернее – маленький девчоночий башмачок непонятного цвета весь склизкий от налипшей тины. Злясь на весь белый свет, бормоча под нос самые добрые пожелания водяному, Иржик стал отцеплять крючок, башмачок расползся, и в руках у мальчишки оказалась почерневшая пряжка. Ну всё, теперь год вспоминать будут, не отвяжутся. Иржик пнул мерзкие ошмётки в воду.

Ну конечно же, острословы не заставили себя ждать:

– Вот добыча так добыча! Не грех самому графу на кухню!

Иржик уж собирался зашвырнуть пряжку в реку, вслед за башмаком, да от обиды рука судорожно сжалась в кулак.

И тут откуда-то сверху раздался хриплый, непривычно раскатывающий звук «эр» голос:

– Мальчик, погоди, не выбр-расывай, пр-родай мне эту пр-ряжку! Я дам тебе за неё тр-ри гр-роша! Целых тр-ри гр-роша за р-ржавую железку!

Ребята в удивлении подняли головы – прямо над ними стоял незнакомец. Невысокий. Тощий. С чёрными глубоко посаженными глазам, с чёрными, тронутыми сединой длинными волосами. Черты его лица ни разглядеть толком, ни запомнить было невозможно, они словно ускользали от пристального взгляда. Одет незнакомец был не по погоде в чёрный шерстяной камзол и чёрный суконный плащ, в руках держал небольшой баул, похожий на докторский.

Отчего-то тощий сразу не понравился Иржику, а может просто злость ещё не улеглась. Паренёк мотнул головой, что явно означало «нет»..

Человек в чёрном плаще усмехнулся одними губами, словно одобряя упрямство мальчишки:

– Пр-раво, хор-рошая цена! Не согласен? Ладно, я человек щедр-рый, я готов дать тебе двадцать гр-рошей.

Иржик насупился и снова мотнул головой.

– Ты хор-рошо тор-ргуешься, р-рыбак. Что ж, я готов заплатить тебе сер-ребряный талер-р! Тр-ри серебр-ряных талер-ра!

Думай, мальчик, думай, пока я добр-рый.

– Нет!..

– Что ж, на «нет» и суда нет. Не пожалей потом!

Незнакомец повернулся к рыболовам спиной и зашагал в сторону крепостных ворот.

Не успел он скрыться за поворотам, как ребята дружно загалдели:

– Ты что, ты ж её всё равно выбросить хотел?!

– А теперь не выброшу.

– Ты хоть знаешь, сколько можно всего накупить на три серебряных талера? Чёрт знает чего на них можно накупить!

– Уж я бы таким дураком не был.

– Слушай, беги, догони этого в чёрном, может он ещё не передумал!

Но на все разумные советы Иржик только мотал головой.

– Смотри, голова отвалится!

И тут из кустов раздалось хриплое: – Бр-раво! Бр-рависимо!

– О, покупатель вернулся! Иржик, не дури!

Но это был не покупатель. На прогнувшейся ветке раскачивался большой синий попугай. Он глядел на ребят выпуклыми чёрными глазами и повторял: – Бр-раво!.. Тр-ри талер-ра!.. Бр-раво!..

Ребятня тотчас забыла и про пряжку и про странного человека в плаще, настоящий попугай был так близко, что, казалось, поймать его ничего не стоит.

– Ир-ржик дур-рак! Дур-рак! – заорал попугай.

Иржик швырнул в него палкой и не попал Как ни странно, попугай не всполошился и никуда не улетел, только осуждающе взглянул на мальчика и повторил: – Дур-рак!

– Слушайте, – почему-то шёпотом произнёс Ярис, – а попугай-то говорящий! Ему ж цены нет! Вот бы поймать и в замок. Тут уж не тремя талерами пахнет! – Ну-ка давайте, заходите с той стороны, а мы с этой!

– Цыпа-цыпа-цыпа!.. У-тю-тю! Тега-тега-тега!..

– Как ты его достанешь? – Вон как высоко сидит.

– Подманить бы чем. Что попугаи едят?

– Шут их знает.

– Иди сюда, хорошая птичка, иди, не бойся!

Попугай, словно дразня, слетел на самую нижнюю ветку, хоть бери его голыми руками. Но, когда Янек Маленький и Томаш кинулись к нему с двух сторон, он качнул длинным хвостом, взлетел и словно растворился в ясном голубом небе.

– Вот непруха!

– Да ладно, зато поглядели на заморскую диковину. Вот спросят тебя дома: – А где ты, сынок так долго пропадал, где без спросу шлялся? – а ты им – На попугая охотился.

– Домой пора.

Все, будто ждали этих слов, подхватились и заторопились к воротам.

Едва они ушли, в реке что-то плеснуло, словно ударила хвостом тяжёлая рыбина, из-под воды высунулась детская ручка с зелёными перепонками между когтистыми пальцами и снова скрылась в глубине.

Дома Иржика уже поджидали. Мать, едва ненаглядное дитятко переступило порог, отряхнула муку с рук и стала скручивать полотенце:

– Явился? – полотенце со всего маху хлестануло по спине. – Ну, рассказывай, где весь день болтался? Я тебя отпускала на речку? – полотенце хлобыстнуло по загривку. – Я тебе разрешила на рыбалку идти?

– Ма!..

– Что «ма», что «ма»? Бездельник! Двенадцать лет парню! У него усы скоро расти будут, а он всё в бирюльки играет! – полотенце больно садануло по носу. Мать испугалась, выпустив «оружие» из рук, прижала парня к себе:

– Глаз цел?

– Цел.

– Господи, у всех дети как дети, а у меня горе горькое – отцу не помощник, матери не опора. За что мне это наказание? Парню давно пора ремеслу учиться, так за верстак его не загонишь, зато с самого ранья будет с такими же лоботрясами по улице носиться.

Отец с рассвета до заката спины не разгибает, чтобы кусок хлеба в доме не переводился! – Отец, который в это время увлечённо строгал какую-то деревяшку и напевал тихонько себе под нос, нехотя оторвался от любимого дела, но поняв, что и без него спокойно обойдутся, продолжил работу. – Мать готовит, стирает, обшивает, а этот?! Рыбу ловит! Ворон считает!

Кем ты станешь, когда вырастешь? – Нет, ты не в пол гляди, ты на меня гляди! – Бродягой? Попрошайкой? Вором?

Отец, хоть ты скажи ему!..

– Ладно тебе, мать, не шуми, неплохой у нас, вроде,, парнишка.

– Ну потакай ему, потакай, пусть белоручкой растёт у отца с матерью на шее. Столярное дело, видите-ли для нашего барина нехорошо.

– Ма, ну что делать, если не лежит у меня к нему душа.

– А галушки с салом трескать лежит у тебя душа? А рубахи драть по деревьям? А обувку разбивать по камням да буеракам?

– Ма!..

– Ох, сердца на тебя не хватает. Ладно, идите есть оба!

Отец и сын пошли мыть руки над тазом, поливая друг другу из глиняного кувшина и молча перемигиваясь. Потом Иржик помог матери смыть муку с рук, постелил белую скатерть, расставил глиняные миски и водрузил на середину стола тяжёлый горшок с галушками.

Мать всё не могла успокоиться и переключилась на мужа: – Ты хоть стружку с усов стряхни, прежде чем за стол садиться!

Отец безропотно стряхнул стружку и опять подмигнул сыну, мол, погоди, кажется, гроза миновала.

Все сели за стол, отец ласково обнял мать, она его сначала оттолкнула под горячую руку, потом наконец, оттаяла. Иржик осмелел, положил голову матери на колени, та усмехнувшись, дала ему лёгкий подзатыльник и тут же, взъерошив волосы, чмокнула в макушку: – Рыболов ты мой непутёвый!

Жители Червена Клодница гордились своим городом – пусть он не слишком велик, зато здесь варят самое душистое пиво и пекут самые сладкие крендели, плетут самые тонкие кружева и выдувают самое звонкое стекло, не зря его прозвали городом ста двадцати ремёсел. На его кривых улочках, мощёных круглым булыжником, нельзя было найти ни соринки, над его острыми черепичными крышами сверкали позолотой резные флюгера.

И только один человек в городе всегда был им недоволен: – Эти глупые, эти наглые ремесленники слишком возомнили о себе и своих правах! Они небрежно кивают вслед его карете, вместо того, чтобы кланяться до земли. Они одеваются слишком ярко и смеются слишком весело, а главное, они оспаривают его право вводить новые налоги и смеют называть себя вольными жителями вольного города!

Карл-Гельмут фон Аугсброхен, владелец графского титула и огромного замка на холме, считающий себя хозяином этого города а также множества больших и малых деревень, хуторов и поместий, с недовольным видом просматривал принесённые на подпись бумаги. Перед ним навытяжку, не смея лишний раз моргнуть, стоял тщедушный человечек – его доверенный секретарь Иоган Штутц.

Граф был красивым мужчиной – рослым, плечистым, изысканно и богато одетым. Ему бы скакать за оленем на горячем коне или красоваться на балу среди пышно разряженных дам, а он, вместо этого, должен сидеть за столом, заваленным бумагами, и выслушивать нудные объяснения нудного Штутца – почему в графской казне нет денег и отчего долги растут быстрее чем доходы. Граф никогда прежде не думал, даже в плохом сне вообразить не мог, что придётся ему, словно приказчику, высчитывать каждый грош, ломать голову над тем, из какого кармана уплатить ювелиру, портному или каретнику.

– Неужели в казне пусто? – в который раз повторял он.

– Шаром покати, Ваше сиятельство.

– Так займите где-нибудь у кого-нибудь.

– Уже позанимали сколько могли, Ваше сиятельство, больше никто не хочет давать.

– А где те деньги, что прежде «позанимали»?

– Потратили, Ваша милость.

– Так вот просто потратили? Так, что я даже заметить не успел? Не изволите-ли объяснить, на что?

– На то, чтобы оплатить предыдущие долги, Ваше сиятельство.

– Так введите какой-нибудь новый налог. Почему «моё сиятельство» должно само заботиться о таких пустяках? Чего ради я держу пролазу секретаря и свору домашней челяди? Может быть, ради того, чтобы вы разворовывали мою казну?

Штутц раскрыл было рот, чтобы возразить, но граф не дал ему вставить ни слова:

– Послушайте, милейший, я знаю, вы собираете все городские слухи, порой из кожи лезете, чтобы выведать самые незначительные секреты и тайны… Не смущайтесь, я не считаю Вашу любознательность предосудительной, напротив, я нахожу её чрезвычайно полезной, естественно, до тех пор, пока Вы не суёте свой нос в мои дела.

– Как можно, Ваше сиятельство! Вы же знаете, как я Вам предан!

– Хорошо-хорошо, не будем терять времени на поклоны и заверения в безграничной преданности. Я Вам полностью доверяю, потому что в случае надобности могу ухватить Вас за глотку. Меня интересует другое – скажите, Штутц, нет ли в наших землях какого-нибудь колдуна или алхимика?

– О, какого только сброда не водится в наших, то-есть Ваших, краях!

– Я не имею ввиду шарлатанов и базарных фокусников. Тот, кого я ищу, должен быть посвящён в тайны трансмутации металлов. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Да, Ваше сиятельство! Речь идёт о превращение заурядного свинца в благородное золото и поиске философского камня.

– Положим, философский камень, если это, конечно не алмаз, мне и даром не нужен, зато свинца в подвалах этого замка более чем достаточно. Кто мне скажет, зачем в моих арсеналах столько свинца, если солдатам платить нечем? Найдите мне алхимика, Штутц, хоть из под земли достаньте, хоть с самим чёртом сговоритесь, и я сумею Вас отблагодарить.

– Я сделаю всё возможное.

– Возможное мы оставим простакам-горожанам. А Вы уж постарайтесь сделать невозможное, если хотите и дальше находиться на этом тёплом местечке.

Хотя мать и перестала сердиться, но, похоже, она