На берегах Невы. На берегах Сены

Книгу можно разобрать на цитаты. Без всяких проблем. Каждая строчка- прекрасна и заставляет улыбаться.
Здесь описано трудное время, когда людям нечего было есть, нечего носить, новая власть, новая жизнь, разруха. Но несмотря на все это, люди стремились к прекрасному. записывались в студии, где учились эстетике, театральному искусству, ораторству и писать стихи. Мои глаза расширились от удивления- оказывается, что стихи написать не просто, этому надо учиться! Утверждение Гумилева, и я ему склонна поверить. Что бы стало с этим Гумилевым, когда бы он попал в наше время и посмотрел на "сочинителей" и "авторов", которые печатаются в издательствах, продавая дорогие книги, в которых глупая пустота! Гумилев скорее всего бы возмутился.
Ирине Одоевцевой и её современникам повезло, у них были классные учителя и наставники.
Интересно почитать о людях, которые предстают обычными, а не идолами громких фамилий. Гумилев, Ахматова, Иванов, Маяковский, Блок... А вы знали, что Гумилев отдал свою родную дочь в детский дом и не испытывал при этом никакой вины?)
Одоевцева говорит о том, что несмотря на тяжелый образ жизни, она была счастлива, ей было интересно жить, потому что она общалась в кругу необыкновенных людей. Честное слово, завидую ей. Где в наше время интересные люди? Ведь они есть! Но поучиться у них чему-нибудь невозможно. Бесплатно, как в то время, никто не учит, к сожалению.
Книгу читала, когда заканчивала школу и была под большим впечатлением. Язык прекрасен. Сюжет интересен. Хочется читать не останавливаясь. Здесь есть строки из стихов, и тут же хочется найти эти стихи и прочесть.

Сегодня закончилось мое неожиданное (неожиданное потому что просто в очередной раз зацепилась за эту книгу и не смогла не прочитать все свои любимые отрывочки) путешествие в Серебряный век русской литературы. И моим гидом была Ирина Одоевцева.
Два счастливых дня Ирина Одоевцева держала меня в сладком, романтичном плену столь живых, убедительно-правдивых, и в то же время деликатных воспоминаниях о своих друзьях, учителях, кумирах, коллегах по литературному цеху на берегах Невы и на берегах Сены.
Она с достоинством аристократки поделилась встречами со своими друзьями - выдающимися писателями и поэтами эпохи наивысшего подъема интеллектуальной мысли, когда еще гуляла на свободе Свобода слова, мысли и люди не были похожи друг на друга, каждый имел свое собственное мнение и выражал так, как хотел.
Впечатлений много и обо всем. Я выберу то, что мне ближе. О моих кумирах глазами Ирины Одоевцевой.
Однажды Бунин спросил Ирину Одоевцеву.-

Знаете, какой главный недостаток ваших писаний? Слишком интересно. Слишком динамично, будто одним дыханием Вы как вцепляетесь в читателя, так и катаете его в лифте вверх и вниз, не давая ему отдохнуть, прийти в себя, отложить книгу, пойти по своим делам. Где уж там! Если начнешь читать вечером, так и будешь читать до вторых петухов.

Но это произойдет потом, уже на берегах Сены, а пока милая,юная, с чудесным и непременным бантом Ирина Одоевцева, еще на берегах Невы, учится познавать мир слов, звуков, ощущений. Она ученица, любимая ученица, Гумилева.
Гумилев считал,

что поэт должен тщательно и упорно развивать зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Что надо учиться ВИДЕТЬ ЗВУКИ И СЛЫШАТЬ ЦВЕТА, обладать слышащими глазами и зрячими ушами, чтобы воспринимать жизнь во всей своей ее полноте и богатстве.

Гумилев:

Русская проза пошла с «Героя нашего времени». Проза Пушкина – настоящая проза поэта, сухая точная, сжатая. Прозу Пушкина можно сравнивать с Мериме, а Мериме ведь отнюдь не гений. Проза Лермонтова чудо. Еще большее чудо, чем стихи. Прав был Гоголь, говоря, что так по-русски еще никто не писал…
Перечтите «Княжну Мэри». Она совсем не устарела. Она могла быть написана в этом году и через пятьдесят лет. Пока существует русский язык, она никогда не устареет.
Если бы Лермонтов не погиб, если бы ему позволили выйти в отставку!..
Ведь он собирался создать журнал и каждый месяц – понимаете ли вы, что это значит? – каждый месяц печатать в нем большую вещь.

Духом Гумилева пропитана вся книга «На берегах Невы», он учит молодых поэтов, пишет сам, влюбляется, преодолевает бытовые неудобства, мечтает, читает вслух стихи, особенно любил читать по-французски.
Однажды, читая рассказ Теофила Готье о молодом поэте, который собрался топиться от несчастной любви, он сказал,что смерть действительно играет огромную, даже иногда решающую роль в славе поэта. Героическая смерть может поставить поэта на пьедестал. Я очень надеюсь, что Бог услышит мои молитвы и пошлет мне достойную, героическую смерть. Лет этак через пятьдесят.

Ирина Одоевцева старается быть объективной: она не стремится анализировать, убеждать, критиковать или превозносить до небес своих современников. Она просто деликатно, с огромным тактом, рассказывает о своих встречах с Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Николаем Гумилевым, Георгием Ивановым, Анной Ахматовой, Тэффи, Иваном Буниным, Сергеем Есениным, Айседорой Дункан. Очень интересно. Получаешь необычайное наслаждение от «акварельной воздушности» слога и эрудиции автора.
На мой взгляд, интересная зарисовка о первой встрече с Георгием Ивановым (с будущим мужем). Первый взгляд, который остался в памяти навсегда.

Он высокий и тонкий, матово-бледный, с удивительно красным большим ртом и очень белыми зубами. Под черными, резко очерченными бровями живые, насмешливые глаза. И … черная челка до самых бровей. Он чрезвычайно элегантен. Даже слишком элегантен по «трудным временам». Темно-синий, прекрасно сшитый костюм, Белая рубашка. Белая дореволюционной белизной. И рубашка, и манжеты, и выглядывающий из кармана носовой платок светло-белые

.

А вот – Михаил Кузмин.

Михаил Кузмин – король эстетов, законодатель мод и тона. Он – русский Брюммель. У него триста шестьдесят пять жилетов. В Париже он танцевал канкан с моделями Тулуз-Лотрека. Он носил вериги и провел два года послушником в итальянском монастыре. У Кузмина – сверхъестественные «византийские » глаза. Кузмин – урод. Как сочетать все это? Иванов восхищается его эрудицией и в спорах прислушивается к его мнению. Оказывается также, что Кузмин готовится стать композитором и учится в консерватории у Римского-Корсакова и что стихи он стал писать только тридцать три года, по совету Брюсова. Он не мог найти подходящих «слов» для своей музыки. Он забросил музыку и перешел к поэзии. Стихи так с неба готовыми и падают, как перепела в рот евреям в пустыне. Я никогда ни строчки не переделываю.

Осип Мандельштам, влюбчивый, а потом сильно влюбленный…
Любовь требует жертв. Помните у Платона: любовь одна из трех гибельных страстей, что боги посылают смертным в наказанье. Любовь – это дыба, на которой хрустят кости; омут, в котором тонешь; костер, на котором горишь.
И таких встреч-зарисовок в книге великое множество.

Да, Ирина Одоевцева не забывает и о себе в своей книге (а кто бы забыл )
, но это и интересно взгляд начинающей поэтессы, на мир искусства, где каждый гений. А ты только пытаешься дотянуться. И дотянешься ли?
А теперь на берега Сены, в эмиграцию.
Надежда Александровна Тэффи во время визита к супругам Одоевцевой и Иванову попросила книги. Они предложили ей магические рассказы Нодье и Шамиссо «Человек, потерявший свою тень».
- А знаете, какая разница между феерией и фантастикой.
-Это одно и тоже.
- Нет. Феерия – добро. Стремление к счастью. Жизнь. Фантастика – зло. Смерть. Феерия – светлый сон. Фантастика – кошмар. Семнадцатый век – помесь фантастики с феерией – похож на наш двадцатый век. Фантастика и феерия диаметрально противоположны. «Феерия» происходит от феи, в ней все светло, она стремится к счастью, в ней действуют добрые силы. В магии – темные силы. Они стремятся к смерти, к разрушению жизни. Магия и феерия – как две стороны одной и ой же чудесной монеты. Одна сторона темная – смерть. Другая светлая – жизнь. Сказки фееричны. Они ведь хорошо кончаются.
Вот на этом и я закончу свой экскурс в эту замечательную книгу.
Нет, еще чуть-чуть от Тэффи. Не могу этого не отметить. Простите.
Тэффи
Я просто не понимаю, - как можно не любить кошек. Для меня человек
, не любящий кошек, всегда подозрителен, с изъяном, наверно. Неполноценный.
Люди для меня делятся на тех, кто любит кошек и кто их н любит. Человек, не любящий кошек, никогда не станет моим другом. И наоборот, если он кошек любит, я ему много за это прощаю и закрываю глаза на его недостатки.
А Георгий Иванов терпеть не мог театра. Он предпочитает лежать на диване с детективным романом. Он, как, и Зинаида Гиппиус, читает по детективному роману в сутки.
А не прочитать ли и мне детективчик? Для успокоения.
А какие шикарные прогулки с Буниным? Ах, да закругляюсь. До следующих встреч.

Правдивы ли воспоминания? Цветаева обожала мемуары … из-за «вранья»…
Ирина Одоевцева – особый случай. Она пишет, сочетая достоверность и вымысел. При этом даже нечто выдуманное получается у неё очень правдоподобным, укладывается в образ:

«Но я утверждаю, что пишу совершенно честно и правдиво»

(С. 8).
Первая книга – «На берегах Невы» – рассказывает о тяжелой послереволюционной жизни Петрограда с её холодом и голодом. Одоевцева в этих условиях не теряла присутствия духа, занималась творчеством и интересовалась своими коллегами по цеху. Отчасти всё это напомнило мне книгу Берберовой «Курсив мой», но только отчасти.
На страницах книги созданы портреты поэтов Серебряного века. Перед читателем ‒ Гумилев (Одоевцева считалась его ученицей), Сологуб, Белый, Мандельштам, Блок,
Г. Иванов и др. Мемуаристка старается дать подробный портрет каждого, охарактеризовать стиль жизни, эстетические воззрения и т.п.
О Гумилеве:

«Он вечно боролся с собой, но не мог побороть в себе «paresse-délice de l’âme» (блаженная леность души) – по Ларошфуко, желание валяться на кровати, читая не Ронсара или Клеменса Брентано, а «Мир приключений, - и жаловался мне на себя, комически вздыхая»

(С. 93)

«И тут вдруг неожиданно раздается каменный, безапелляционный голос Сологуба:
– <…> Для писателя посмертный юбилей – вторые похороны. Окончательные. Осиновый кол в могилу, чтобы уж не мог подняться. Надо быть гением, титаном, как Пушкин или вот еще Толстой. Тем ничто повредить не может. Никакие посмертно-юбилейные благо- и подло-глупости и досужие домыслы. <…> Мне все чаще кажется, что я не умру. Совсем не умру. Никогда»

(С. 311, 314).
Описания автора книги стали ценным источником для многих современных литераторов, которые, к стыду, даже не упомянули её имя в собственных опусах. Называть вороватых субъектов не стану.
Во второй части – «На берегах Сены» – отражена эмигрантская жизнь (надо сказать, что была и третья, после возвращения Одоевцевой в СССР). Здесь показан другой круг знакомцев: Мережковский, Гиппиус, Бунин, Адамович, Тэффи, Шаршун и др.
Шли годы, но Одоевцева умела сохранить лёгкость в восприятии быстротекущей жизни. Это также видно по её интервью, которые она с удовольствием давала, уже вернувшись на родину. Посмотрите их, и вы услышите этот тихий слегка вкрадчивый чуть грассирующий голос…
Написаны обе книги удивительно живо, с чувством светлой грусти, но не тоски! Всё, описанное автором, ушло безвозвратно, и бесконечно жаль этой минувшей эпохи, насильственно прерванной сто лет назад. То были другие люди, в прямом и переносном смысле не оставившие потомства… А жаль! В этом смысле приятно вспомнить, как возвращались «потерянные имена» в эпоху перестройки, как они «оживали» для своих соотечественников. Многое, конечно, забывается сейчас, да и многое этого забвения достойно, но то давнее ощущение приобщения к очень важной части нашей культуры осталось.