1. О вреде пропущенных лабораторных

Лёша Красавин

В метро спускаться не стал. Топал по шумной улице, оттягивая неприятный разговор. Хоть сорок минут, но мои.

Тёткин гороховый суп с гренками и горкой мелко нарезанного свежего лука упрямо дразнил воображение, казалось, я слышу сладковатый аромат копчёностей. Что ни говори, готовит тётя Катя обалденно. И вообще она классная, только вот профессия подпортила образ – ментура, одним словом. Я никогда не был проблемным подростком и по возрасту уже выбыл из её целевой аудитории, но обращалась она со мной, как с одним из своих подопечных.

А тут ещё это – треклятая химия. Преподша – на редкость вредная старуха – так и не допустила меня к зачёту. Теперь сессия под угрозой – без зачёта по химии не дадут сдавать экзамены. И так далее, и тому подобное. Армия, которой меня уже лет пять пугали все, кто говорил по-русски – пустяк по сравнению с лекторием, где я буду единственным слушателем, а тётка трепалась самозабвенно, могла это делать бесконечно и нудно.

Можно возразить, мол, не отправила бы она меня заниматься разлюбимым ею самбо, не пришлось бы мне участвовать в первенстве района и области, и я бы прекрасно выполнил лабы и не заработал «хвостов». Да только эти слабые аргументы добавят тёткиным речам энергии, словно подброшенный в костёр хворост. Уж лучше промолчать.

Заметил, что стою у палатки с шаурмой. Весёлая продавщица подмигнула:

– Что, парень? Денег нет? Голодный?

Это у меня на лбу написано? Пожал плечами, достал карточку – должно хватить.

Хватило.

Жизнь стала налаживаться. Я пошёл ещё медленнее. Старательно поворачивал лаваш, чтобы не ронять начинку, откусывал, жевал. Спешащие прохожие обтекали меня двумя потоками. Надо бы поискать лавочку, посидеть-подумать.

Свернул в сквер, но там местечка не обнаружилось: где мамаша с коляской в телефон втыкает, где бабулька голубям горбушку крошит, где стариканы о политике бакланят.

Прошёлся туда-сюда, доел, руки о штаны вытер и уже собрался на проспект возвращаться, как увидел… – эх… Зачем я это увидел? – у тротуара чёрный джип с тонированными стёклами. Два отморозка тащили к нему упиравшуюся девушку, по виду – первокурсницу. Заметно, что недавно в столице, ещё не улетучился налёт провинциальной скромности.

Вот сволочи! Мало им тех, кто в крутую тачку без уговоров прыгает?

Не заметил, как перебежал пустую проезжую часть:

– А ну отпустите девчонку, уроды!

Этих двоих мигом раскидал, да не учёл засадного полка. Поймал подлый удар по башке сзади. Даже не вполне его почувствовал, как в глазах потемнело, и я вырубился…

…Очнулся в белой комнате на широкой кровати. Не один.

Сразу почувствовал: рядом кто-то дышит. Надо было голову повернуть, чтобы увидеть кто, но жуткая боль в затылке не позволяла. Так и пялился в высокий потолок.

Среди квадратных плит чётко выделялись объективы. Ни фига се! Нас снимает не очень-то скрытая камера!

Пошевелил ступнями. Кроссовок нет, носки на месте. Джинсы тоже на мне. Футболка. Толстовки нет. Что за фигня? Если б это была больничка, раздели бы совсем. Да и камеры зачем? Нет, не больничка.

Поморщился, поворачиваясь, и резкая боль пронзила от макушки до основания шеи. Машинально прижал ладонь. Шишак знатный! Это к лучшему, значит, мозги не стряхнулись. Шумно потянул носом, собираясь с силами, приподнялся на локте.

Ба! Венера… или как её… Афродита!

Девушку раздеть не поленились. Оставили только чёрные трусики – вполне себе целомудренные плавочки. Лежала она на боку, скрестив запястья и согнув ногу в колене. Спала. Острое плечико. Русые волосы, собранные в хвост. Грудь… Мама! Какая грудь у неё!

Не то чтобы я был спецом по женским прелестям, но эти аппетитные холмики показались произведением искусства, честное слово! Внутри меня стало печь. Я сглотнул так громко, что уши заложило. Сделав неимоверное усилие, отвёл взгляд.

Талия… узкая талия и неширокие бёдра. Хотя перепад весьма ощутимый. Захотелось провести по нему ладонью. Едва сдержался. Закрыл глаза, ещё немного подышал. Что ж такое творится? Девчонку определённо чем-то накачали. У меня тоже туман в голове, но всё-таки соображаю. Во всяком случае, сообразил, что надо бы прикрыть голышку. Замёрзнет, как пить дать!

Сел. На матрасе натяжная шёлковая простынь насыщенного красного цвета, в тон к ней длинная подушка – одна на двоих. Одеяло отсутствует.

Спустил ноги, нащупал что-то мягкое. Толстовка! Медленно, чтобы не вызвать новую волну боли, наклонился, взял свою шкурку, медленно обернулся, накинул на девушку. Коротковато, нога от колена высовывается. Но хоть так.

Обулся – кроссовки валялись тут же. Встал, едва сдержал стон. Будить соседку по ложу не хотелось. Не представлял, как объясняться. Понятно, что я не насильник, хотя и вызывала стройная фигурка недопустимые в отношении к незнакомой девушке чувства. Приходилось сжимать скулы до противного зубовного скрежета и кулаки так, что коротко срезанные ногти впивались в ладони. Пошаркал к двери, в дальний угол огромной комнаты. Что за помещение? Без окон. По всему периметру тянется лента довольно ярких светодиодов, прерываемая направленными на кровать софитами. Светлый паркет на полу, белые матовые плиты на стенах и потолке. Повсюду камеры, защищённые толстыми, прозрачными, как слеза, стёклами. Без сомнений, каждый метр пространства под прицелом. Зачем? Что за шоу тут снимают?

Дверь заперта. Кто бы сомневался? Подёргал за ручку для проформы. Осмотрел. Крепкая, не вышибить. Петли скрыты. Ловушка продумана до мелочей. Уф… Привалился плечом к притолоке и чуть не подскочил от ворвавшегося прямо в мозг хриплого голоса:

– Чего теряешься, чувак? Давай! Жамкни девку!

Только теперь заметил встроенный в стену динамик. Значит, не только подглядывают, но и побеседовать решили!

– Эй вы! Отпустите нас! – зашептал прямо в расположенный чуть ниже и защищённый белой сеткой микрофон. – У меня тётка в полиции работает. Вам не поздоровится, если что!

– Слышь, Жора? – голос звучал глуше, обладатель, вероятно, обращался к кому-то за спиной. – Этот чудик нас полицией пугает! Сказать ему, кто твой батя?

– Заткнись, – сиплый басок заядлого курильщика.

Я попытался представить говоривших, соотнеся с теми, кого успел разглядеть около машины. Первый, скорее всего, веснушчатый с морковного цвета ресницами и бровями. Был ещё щуплый блондин в клетчатой рубашке, но говорил не он. Похоже, басовитого я не видел, именно он мог вдарить по балде.

Постарался говорить миролюбиво:

– Парни, правда… пошутили и хватит. Отоприте дверь. Уйду и забуду обо всём.

– Уйдёшь, – басок стал громче. – А для страховки видео оставишь, как с потаскушкой веселишься. Понял, студент?

Я почувствовал затылком взгляд, обернулся. Девушка, кутаясь в мою толстовку, сидела на кровати и смотрела на меня во все глаза. Аппетитные губы, сохранившие следы помады, были приоткрыты. Казалось, с них только что слетело не услышанное мной слово.

– Не дрейфь, – сказал я ей. – Выберемся.

В динамике раздалось дружное ржание, а потом заговоривший первым парень, икая, сообщил:

– Сперва кино! Не раньше. Давай, уговори её, пусть всё случится по взаимному согласию. Это в твоих интересах, чувак!

2. Судьба тебя настигнет

Марина Иванова

К такому она точно не была готова. Раньше считала, что всё плохое, отмеренное каждому человеку, уже случилось, впереди понятная и вполне благополучная жизнь. И вот: размеренные, подчинённые монастырскому уставу дни в приюте, гордо именуемом детским домом семейного типа, уже не считала ужасными. Вечно недовольная «мама Вера», наставляющая дюжину разновозрастных воспитанников, во многом права. «Все грешат, – говорила она, – и грех за норму почитают. А тех, кто себя блюдёт, ненавидят как прокажённые чистого».

Каким смешным теперь казалось Марине прежнее стремление учиться в Москве. Сколько сил потратила, занимаясь с прицелом на успешную сдачу ЕГЭ! Добилась. По всем предметам получила сто баллов или около того. Прошла на бюджет, почти не имея конкуренции. Здесь тоже старалась, посещала все занятия, выполняла все задания и… Завоевала всеобщую нелюбовь. Её откровенно ненавидели. За то, что без подготовки на любой вопрос отвечает. За то, что её рефераты и курсовые работы неизменно попадают в институтский сборник. За то, что все зачёты автоматом, а экзамены исключительно на высший бал. Попытки наладить отношения с одногруппниками и соседками по общаге оставила ещё в первом семестре. Подстраиваться под них не собиралась, а такой, какой её воспитали в пресловутом «монастыре», вряд ли она кому-то приглянется.

Впрочем…

Как-то раз подсела к ней в университетском сквере девушка – с другой специальности.

– Ты Марина Иванова? Вот! – сунула в руки мобильный телефон. – Просили передать.

Трубка была навороченная, не то что кнопочное недоразумение, подаренное мамой Верой при отъезде на учёбу.

Марина на секунду зависла, а потом попыталась вернуть презент:

– Зачем? Не нужно.

– Жора Рохлин! – округлила глаза незнакомка. – Заинтересовался тобой. Бери! Пользуйся моментом.

Оставив трубку на скамейке, Марина вскочила и торопливо зашагала прочь. Вслед ей донеслось ругательство. Посредница вполне недвусмысленно высказалась о скудоумии «монашки».

Этим дело не закончилось. На следующий день прямо на перемене к ней подкатил рыжий парень и, буквально макнув в маслянистый взгляд, запел:

– Леди, обращаюсь к вам по поручению его превосходительства…

По всей видимости, девушка должна была растечься от счастья прямо тут в коридоре под аплодисменты сокурсников. Она затравленным зверьком метнулась в сторону и попыталась обойти рыжего по большой дуге. Он прыгнул, схватил за локоть и бесцеремонно дёрнул, заставив остановиться.

– Пусти, – прошептала Марина, оглядываясь в поиске поддержки.

Ребята и девочки наблюдали: кто с любопытством, кто со злорадством.

– Вот что! – зашипел парень, растеряв великосветский тон. – Чтобы к пяти часам была готова. Помойся, причипурься. Сам Рохлин приглашает на день рождения. Догоняешь? Или одурела от счастья? Будет крутая вечеринка. За тобой приедут. Платье нормальное привезут.

Выпустив её, развернулся и, не дожидаясь реакции, двинулся прочь. Марина бросилась в другую сторону. Прибежала в общагу, покидала кое-какие вещи в рюкзачок и уехала к маме Вере. Благо впереди выходные.

Как же хорошо было в монастырской деревне! Тихо. Спокойно. Привычно. Марину будто ждали. Накормили с дороги, извинились, что комнату, где она обитала с двумя тоже упорхнувшими из гнёздышка сёстрами, отдали новым приёмышам. Придётся на чердаке спать, но это даже к лучшему. Там под крышей во время дождика особенно хорошо мечтается. Светёлка была одновременно и местом наказания, и местом поощрения – с какой стороны глянуть. После ужина традиционно занимались. Мальчишки в соседней комнате чеканили басму под руководством папы Коли. Девочки вместе с мамой Верой вышивали, плели кружева и макраме, рисовали. Марина наслаждалась теплом и светом, шмыгала носом, не в силах сдержать эмоций, но так ничего и не рассказала о своих бедах.

– Мы кольцо-то твоё нашли! – строгим голосом сообщила мама Вера. – Как вы уехали, мебель стали двигать и обнаружили за комодом. А ты ведь Соньку подозревала!

– Нашли! – обрадовалась Марина. Отложила шитьё и подошла ближе. Забирая из рук наставницы колечко, покачала головой: – Никого я не подозревала! Расстроилась только, что память об отце пропала.

– Не привязывайся к вещам! Вот и не будет огорчений.

– Спасибо. – Марина наклонилась и поцеловала маму Веру.

Та нахмурилась, отстраняясь. Не очень-то любила нежности.

Кольцо с тёмным, похожим на чернослив камнем было единственным напоминанием о прежней жизни. О том, что когда-то всё было иначе.

Что случилось с Мариночкой и её родителями, никто не знал. Сама она помнила только отца: могучего, красивого, доброго. Пятилетнюю девочку привели попрощаться. Тогда-то он и дал кольцо, сказав:

– Не печалься, милая доченька. Исполнится тебе тридцать лет, всё вспомнишь. А пока береги перстенёк. Он тебе пригодится.

Потом ей сказали, что папа умер, и привезли в сиротский дом. Ни фамилии, ни имени скончавшегося в больнице человека выяснить не смогли. Откуда он, почему был с дочерью и без жены, никто не знал. Девочка стала Мариной Николаевной Ивановой, днём рождения считала тот самый, когда её с отцом нашли в лесу. С нетерпением ждала, когда ей исполнится тридцать. Почему тридцать? Как может быть такое, что человек абсолютно ничего не помнит, а потом: чик!

Годы прибывали очень медленно. До тридцати ещё далеко.

***

Кровь. Разлепив тяжёлые веки, Марина увидела, что лежит в луже крови. Алую поверхность тревожила рябь, делая её похожей на обмелевший ручей. Чуть поодаль в молочной пелене искрились звёзды: вспыхивали, гасли, выстраивались в хоровод.

Попыталась приподнять голову. Планета накренилась, заставив снова упасть и лежать. Лежать было значительно удобнее, чем шевелиться. Качка не прекращалась, баюкая. Что-то такое уже было… Когда? Папа Коля однажды взял старших девочек на рыбалку. Поднялся ветер, волны ударяли в борт, приходилось крепко цепляться за скамью. Нет, не это. Раньше. Шторм, хлопающие паруса, хриплые команды, усиленные рупором и уносимые ветром за близкий из-за нависших туч горизонт. Откуда это? Из фильма?

Марина плотнее зажмурилась, прогоняя наваждение. Теперь услышала другие голоса. Глухо, словно сквозь плотно скатанную вату – мама Вера закладывала в уши мазь, когда сразу три старшие дочери простудились и заработали отит как осложнение.

– Мама… – прошептала.

Нет, не это.

Она была в деревне, видела всех, но уехала. Что-то случилось после. Что?

Прислушалась. Голоса незнакомые. Один пытается договориться, другой смеётся. Не соглашается. Кто это? Где она?

Провела кончиками пальцев около себя. Сухо. Прохладная гладкая поверхность. Ткань. Шёлк, кажется. Это не кровь. Показалось. А сверху что-то мягкое, тёплое, приятно пахнущее незнакомым мужским парфюмом. Снова приоткрыла глаза. Прямо перед лицом ворот с петелькой. И волос – чёрный волосок пристал рядом с петлёй. Дунула. Улетел. Мир снова закачался на волнах космоса. Да что же это? Не пьяна же она, в конце концов?

Зажмурилась. Напрягла мысли. Надо сосредоточиться! Понять.

Помогло. Хватило сил отодвинуть от лица мягкую ткань. Что?! На ней нет одежды! Ничего, кроме этой терпко пахнущей толстовки. Пробежалась ладонью по телу. Голая, не считая трусов. Как такое возможно вообще? Кто посмел раздеть её и бросить здесь?

Злость помогла сосредоточиться. В глубине сознания проявилась картинка:

«Land Rover» притормаживает около тротуара. Распахиваются дверцы, на дорогу вскакивают двое парней: тот рыжий, что подходил к Марине в институте, и второй незнакомый – тощий, белобрысый, неприятный. Хватают за руки, не церемонясь, волокут к машине.

А! Молодой человек в тёмно-синей толстовке бросился к ней на помощь. Так это он принёс её сюда? Раздел-то зачем?

Что-то не сходилось.

Борясь со слабостью и качкой, упёрлась ладонью в красную простыню и приподнялась. Потом села, хватая спадавшую толстовку. Закуталась, обвела взглядом пространство. Муть постепенно развеивалась, открывая абсолютно белое, залитое мёртвым электрическим светом помещение. В дальнем углу, бодая лбом косяк двери, стоял парень. Брюнет. Вроде как тот самый, что подоспел на помощь. Или не на помощь? Может, он заодно с ординарцами Рохлина?

Вот! Рохлин Жора! Теперь всё встало на места. Именно известный в универе мажор затаил злобу на непокорную «монашку». Его дружки подкараулили возвращавшуюся в общагу Марину. И что теперь? Что нужно самовлюблённому баловню судьбы от скромницы, не пожелавшей принять его покровительство?

Снова нахмурилась и куснула губу, ловя ускользавшую нить рассуждений. Надо вникнуть в диалог. Что незнакомый парень обсуждает с дверью?

О! Так они заперты, и смеющийся голос обещает отпустить брюнета, если тот… Ой… За что ей это? Почему так с ней хотят обойтись?

В груди стало тесно. Ком подкатил к горлу и перекрыл доступ воздуха.

Люди! Вы люди вообще?

Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться в светёлке в доме приёмных родителей. Пусть даже в качестве наказания. Просто сидеть у крошечного окошка и любоваться цветущим садом, открывавшимся за ним видом на поле, на далёкий лес. И чтобы никого не было рядом. Никого! Быть одной. Ни от кого не зависеть.

Неужели Бог, о милости которого так много говорила мама Вера, не дарует ей осуществление такого простого желания?

Нет. Она не одна. Парень, наконец, обернулся, оценивающе осмотрел её и стал подходить.

Марина сжалась, плотнее запахивая на голом теле его толстовку.

– Не бойся, – сипло сказал незнакомец, – не трону. Как тебя зовут?

Он присел на краешек кровати. Матрас шевельнулся под его тяжестью, Марину снова заштормило. Она свела брови к переносице, сморщила нос, ловя сосредоточенность. Выдержав «мхатовскую» паузу, заговорила:

– Тебя обещали отпустить, если…

– Не играю по чужим правилам! – резко оборвал её парень. – Уйдём вместе. Я Алексей. А ты?

– Мариийн.

– Что? Как? – тёмные брови взметнулись вверх.

Тут в памяти возник очередной забытый эпизод. Детский распределитель. Супружеская пара выбирает девочек, чтобы увести в семью. Пятилетка жмётся за спинами, из-под ресниц наблюдая за высокой женщиной, у той впалые щеки и прищуренные глаза. Страшно.

Страшно, что заберут. Страшно, что оставят.

Больше всего на свете девочка хочет, чтобы за ней пришёл отец. Настоящий, родной. Она прижимает к груди висящее на прочном шнурке колечко с тёмным камнем и беззвучно шепчет своё имя. Нельзя забывать, ведь, потеряв имя, она никогда не найдёт отца.

Ах, да. Взрослые незнакомые люди, сказали, что он умер. Но, может быть, они ошиблись? Вдруг умер другой дядя – тот, что спал на соседней кровати. Её отец сильный! Он не должен умереть!

– Как тебя зовут, крошка? – чужая женщина успела подойти ближе и наклонилась.

Теперь можно было рассмотреть в щёлочках между веками её серые глаза. Почему-то захотелось верить этому довольно сухому, но не злому голосу.

– Мариийн, – ответила и скромно улыбнулась.

– Хорошо. Я мама Вера, – она распрямилась, беря девочку за руку, и указала на мнущегося у выхода мужчину: – А это папа Коля. Николай, Марину тоже забираем. Оформи всех пятерых.

Так началась жизнь в детском доме семейного типа. Мариийн стала Мариной.

Почему именно это имя вспомнилось сейчас? Она нервно провела рукой по глазам и щеке. Почему? Почему всё так?

– Перстень какой необычный, – шепнул Алексей, – не видел таких.

– А-а-а… – Марина посмотрела на колечко. – Папа говорил, что в безвыходной ситуации надо нажать на камень, и всё образуется.

– О как! – ухмыльнулся парень. – Я тоже такой хочу. Уже испытывала?

Марина покачала головой. Она и сама не верила в чудеса. Просто отец хотел приободрить её, вот и подарил веру.