1.

– Девушка, вас подвезти?

   Рядом остановился внедорожник. Мгновенно оценив водителя: не маньяк, не озабоченный, скорее всего, местный интеллигент, молодая женщина решилась:

– А вы куда едете? Мне на станцию.

– Садитесь.

   Только теперь, в тепле салона, она почувствовала, как замерзла. Достала из сумочки мобильный телефон и посмотрела в зеркало. Стекло затуманилось, она вздохнула, положила мобильник обратно. Он пискнул, разряжаясь. Она досадливо чертыхнулась.

– Что-то случилось? – спросил водитель.

– Подзарядку забыла дома.

– А где ваш дом?

– Далековато. Вы же не в объезд поедете? Хотя мне все равно, могу и с другой станции уехать.

– В объезд, там на развилке ремонтные работы идут. А я смотрю, вы в наших краях давно не были? Но знаете их.

– Я тут выросла, но последние двадцать лет живу в столице.

– И как вам малая родина?

– Да особых перемен не заметила.

   Они бы еще могли поговорить, но показалась станция, и Лилиана попросила остановиться. Водитель с сожалением высадил ее у железнодорожного моста. Он смотрел, как стройная фигурка поднимается по ступенькам, и слегка влажное платье обнимает ее бедра, а сумочку она так небрежно прижимает к боку, что становится понятно многое, чего с ходу словами не выразишь. Одна из тех многих, что упорхнули из области в столицу, и теперь презирают родной город, где учились и росли. Чего ж не на своем Мерседесе, красавица? Он вздохнул и тронулся в обратный путь. Ради этой незнакомки он сделал приличный крюк, но познакомится не удалось. Интересно, она успеет до обещанного шторма, который идет на столицу?

         Лилиана оказалась дома спустя полтора часа. Она сделала себе глинтвейн, чтобы согреться. Позвонил Мигель, но она быстро закруглила разговор, сказав, что заболевает, нужно лечиться. Он посоветовал принять горячую ванну, она только усмехнулась. С небес грянуло, будто непогода только и ждала, когда она окажется дома. Буря, подобно сварливой свекрови, впавшей в маразм, разошлась не на шутку. Стекла заволокло потоками воды, дом ежеминутно сотрясался от грохота. А у нее замигала лампа. Это было очень досадно. Перед отъездом на дачу Лиля решила привести проводку в порядок и вызвала электрика. Вчера он приходил, что-то делал. И вот вам результат! Если сантехник завтра так же хорошо починит кран, то она с ума сойдет.

   Однако стоило закончить работу, иначе ей не выплатят зарплату, которую и без того задерживает издательство. Зря она затеяла эту поездку за город. Глупая сентиментальность, вот что подвигло ее. За прошедшие годы все утихло, отстоялось, как ил на дне озера, казалось забытым и навсегда похороненным, но два дня назад она проснулась от острого, как укол в сердце, чувства одиночества. А всему виной был амулет для двоих, к ней самой имеющий не совсем прямое, но безусловное отношение. Луна, луна… Накануне она, совершая вечернюю прогулку, увидела молодой месяц – тонкий, как серп среднерусской жницы с подвешенным на луче посланием, гласившим: «Ничто не забывается. Но все можно простить и исправить». Улыбнувшись, луна скрылась в зеленом платье молодой липы, мигнув на прощанье: живи дальше, хватит жалеть о прошлом. Она могла бы возразить – не знаю, как. Но она знала, только вот то, что раньше помогало, теперь не срабатывало. Книги не открывали своих тайных глубин, стихи не трогали струн души, дружба показала корыстное лицо. Оставались воспоминания, но прошлое трогать всегда больно, будто сдираешь повязку с засохшей раны – она снова начинает кровоточить. Жизнь не переделаешь, не перепишешь. Если только у тебя нет палочки, способной превращать воду в вино, тыкву в карету, башмак – в хрустальную туфельку. Это шептала ночами депрессия, наваливаясь, как домовой дух, не давая дышать, мешая жить, подсовывая снотворные таблетки, антидепрессанты и Интернет. Не помогали вялые мечты о новом путешествии – на Канары денег не хватало, да и была она уже в марте на Тенерифе. Египет отпадал. Европа задыхалась от жары, опять же, с визами проблемы могут быть. Так что лето лучше всего провести на подмосковной даче.

   На другом конце города другой человек, перед тем как заснуть, размышлял об отпуске. Он собирался в родную деревню под Тулой, где родился, рос, учился, дружил и враждовал, был очарован, дрался из-за девчонки, познал измену и предательство, разочаровался, перестроил дом, насадил плодовых деревьев, удил рыбу – и все это не замечая, как стремительно года уносятся прочь. В ночь грозы он спал, устав от жаркого дня и душного вечера, не слыша раскатов грома и барабанной дроби ливня по стеклу и жестяному уличному подоконнику.

   А его мать не спала. Одетая в халат с драконами, с ногами в теплых мягких тапочках, почесывая вымытую голову сквозь полотенце, через которое назойливо пробивался жасминовый аромат, мешавший сосредоточиться, пожилая женщина, разложившая карты под настольной лампой, чутко прислушивалась к дыханию, доносившемуся из соседней комнатушки, и чуть не пропустила то, от чего у нее едва не остановилось сердце. Этой ночью сложилась комбинация из четырех фигур: во-первых, самой этой женщины, тайком гадавшей на любимого сына – это была дама пик. Между ней и им, бубновым валетом, легла бубновая дама, что побудило мать чуть позже предпринять немедленные меры по отвращению нежелательного влияния на взрослого сына, которого какая-нибудь фифа могла увести в иную жизнь, где маме нет места. Этот сын, раньше ни сном ни духом не помышлявший об уходе от матери благодаря ее усилиям не вполне этического свойства, в последнее время стал заговаривать о своей холостяцкой жизни гораздо чаще, чем прежде. Она не допустит! Гроза полоснула ночное небо лезвием молнии в тот момент, когда рука с четвертой картой замерла над тремя, готовая покрыть их торжеством неосуществления, не-встречей, минованием друг друга на завтрашнем пути. Но то ли взметнувшаяся от ветра занавеска сдвинула карты, или по другой причине, по которой провидение вносит изменения в собственные планы, но внезапно женщине с несогласием во взоре вдруг показалось, что бубновая дама стала ярко-рыжей, пламенной шатенкой, а бубновый валет, став крестовым королем, приобрел ту недостающую нижнюю половину, которая управляет миром людей и, поднятый ветром, лег рубашкой кверху. Мерзавец какой, даже его громкое дыхание стало тише, будто прислушивался. Догадывается ли он, как она его оберегает? После работы сидит в Интернете, рисует, лепит фигурки, захламил всю комнату. Пусть так будет и дальше. Он поэт, художник и тайный сластолюбец. Первые две ипостаси признавали все, третью мать, как ей казалось, держала под контролем втайне от сына. Выпавшая угроза, а именно бубновая дама, должна была исчезнуть из его жизни, об этом мать постаралась, она и выпадет, огненным хвостом сказочной птицы чиркнув по глазам всех, кто посмотрит на нее, но роль свою сыграет. Четвертой фигурой, червонной дамой, была та, что уснула в половине шестого, когда метро открылось, чтобы впустить первых пассажиров. Червонная дама, да пожалуйста! Сколько угодно! Таких у него пруд пруди, не страшно! И мать-ворожея бросила карту на короля.

   2.

   Было утро пятницы. Еще накануне вечером чрезвычайное положение в метрополитене отменили, и можно было немного расслабиться. Охранник один работал второй день подряд и надеялся, что после обеда его сменят, наконец, или пришлют нового напарника взамен так некстати заболевшего товарища. Он зевнул, прикрыв рот широкой ладонью, и обвёл взглядом просторный вестибюль. В высокие окна струился бледный солнечный свет – отражённый от окон стоящего через дорогу дома, он падал на пол бледными квадратами, влажными от недавней уборки бесшумной машиной. Охраннику хотелось на воздух, домой, на рыбалку, или в пыльный гараж, где пахнет бензином, а снаружи раздаются приветственные голоса мужиков и стук железок. А тут скучновато. Офисный планктон уже проплыл по направлению к центру, его скоро сменят едущие на дачу пенсионеры: с тележками – женщины, мужчины с рюкзаками на натруженных плечах. А пока – затишье. Кассирши о чем-то вяло переговаривались, посматривая на него, их лица были нечеткими, текучими из-за отблесков на чистом стекле, и он повернулся в сторону выхода, где светило неяркое, будто не выспавшееся солнце. Двери показались раскладной книжкой с картинками: площадка со скамейками, небо с пушистым облачком, напомнившим о перышке, присевшим на щеку спящей жены, на него даже захотелось подуть. Отогнав приятные воспоминания, дежурный повернулся к эскалатору и тут увидел человека крепкого сложения, лет сорока трех, весом, как он автоматически определил, примерно восемьдесят шесть кило.

   Пассажир поправил сумку на плече, где звякнули инструменты, покосился на охранника, решавшего, стоит ли проверять этого рабочего на предмет взрывчатки, но время было раннее, да и мужчина не вызывал опасений: на нем была спецодежда с логотипом фирмы, и лицо внушало симпатию. Таких, как он в каждом доме по десятку, они по-соседски помогут починить авто, не откажутся дать в долг небольшую сумму, починят проводку, выбьют дверь ногой, если в квартире, от которой потерян ключ, плачет ребенок. Свой, в общем, тип. Но тут страж порядка опомнился. А как же вчерашнее задержание на новой ветке? Тоже под видом работника фирмы, а оказалось – с наркотой. Ещё не поздно было рабочего окликнуть, но тут через турникет золотой рыбкой проплыла девушка в полупрозрачной кофточке и мини-юбке. Рост все сто восемьдесят пять с каблуками, рыжие волосы, южный загар, сквозь кофточку не видно бретелек. Походка, сбивающая с ног мужиков, чуть-чуть неуверенная, острые коленки, сумочка через плечо, взгляд как у кошечки, чуть в сторону. И что девчонка в такую рань в метро делала? Если от бойфренда, то могла бы и на такси, если просто к себе домой, то откуда, интересно? Он смотрел на её спину, на тонкие ноги, уносящие утреннюю красотку к выходу, вместе с аурой порочности и невинности, с ароматом безумных духов, веянием крыл неведомых ангелов и демонов, напрочь забыв о подозрительном пассажире.

         А тот вышел, вдохнул свежий воздух и остановился, пытаясь сориентироваться: солнце светило прямо в лицо, и все показалось оранжевым, как в какой-то старой детской песенке. Или это от рыжей девчонки, обогнавшей его, той что он заприметил еще в поезде? Огненной саламандрой она ворвалась в вагон, убегая от кого-то, растерянного, размазанного движением поезда в серо-белый силуэт, оставшийся позади, села в углу, опустила на глаза темные очки со лба, отгородилась от взглядов. Ну и пусть бы тихо сидела, так нет, полезла в сумку, копалась, искала что-то, а взгляды пассажиров то исподтишка ползли к ней, как змеи на запах молока, то метались, как воробьи, по вагону, присаживались на красивую головку, на тонкие лодыжки, чтобы через миг упорхнуть с запечатленным образом, как воробей с крошкой. И не только мужчины, но и женщины поглядывали, будто невзначай. Слишком яркая, и впрямь огненная саламандра, мифическое измышление Плиния-старшего, маленький дракон огненного цвета, или нет, думал он, стараясь не глядеть на девушку, – жар-птица. Он мог бы, если захотел, обволочь ее своими тайными представлениями, он иногда грешил этим. А почему? Потому что нельзя быть красивой такой, и при этом ездить в метро. Но ему было лень тратить энергию с утра пораньше. Да и в форме он – за каким хреном он ее надел, да еще с таким логотипом! В форме – как в коконе, даже чувствуешь себя по другому, будто ты не человек, а функция. Зато ни разу не досматривали, ни при входе, ни на выходе. Ладно, надо думать о работе. Куда идти-то хоть? Мама, может, ты поможешь? Твоя сила охраняет меня, я знаю. Наверняка пошептала что-нибудь вслед сыну, или подсунула какой-нибудь оберег от сглаза. Хотя кто может его сглазить-то? Лучшая ее уловка, он понял только сейчас – то, что убедила надеть эту униформу. В ней становишься невидимым, никто не обращает внимания. Так что мама, не ревнуй.

   Перед ним расстилалась вымощенная тротуарной плиткой широкая дорожка, уходящая куда-то вдаль, где никаких построек не наблюдалось, если не считать небольшой церкви. Площадка перед метро обсажена каштанами, скамейки чистые, у каждой второй – пустая урна и у каждой пятой – рекламная тумба. У них в районе, подумал человек, такие урны с утра опорожняют охотники за пластиковой тарой, которые выбрасывают ненужный им мусор на землю, чтобы чуть позже, а то и к середине дня его убрали рабочие-мигранты. А на рекламных тумбах то усики пририсуют поп-звезде, то что покруче. А тут – явно неплохой, тихий и чистый уголок. Лёгкий ветерок, как котёнок, играл со смятой бумажкой, катая её под каштаном, чьи салатовые листья казались вырезанными из нежной ткани. Он осмотрелся. Что у нас позади? А позади у нас район с многоэтажками. Вон и указанные ориентиры: две башни точечной застройки, протыкающие небеса; показалось, они качаются, но это была оптическая иллюзия. Он не пытался, как это делают неуравновешенные люди, найти глазами нужное окно, в этом не было нужды. Он придёт, она откроет дверь, он сделает своё дело и уйдёт. Не станет разводить её на лишние деньги – не в его правилах. Да и на фирме с этим строго – вмиг вылетишь, если будут жалобы. Но почему-то ему тревожно, он, такой невозмутимый, сегодня явно не в своей тарелке. Погода солнечная, ещё не жарко после вчерашнего ливня, и тут, недалеко от реки, даже слышно пение птиц, а не только карканье ворон, заполонивших город. Хорошо, что заказ на утро, можно успеть зайти в гости к Александру, который где-то тут живёт и будет рад пообщаться. Летом все подолгу не встречаются, он сам уезжает на два месяца, и это последний день помпы, как шутят на службе. Он натолкнулся на взгляд рекламного доктора на тумбе у скамьи и с трудом оторвался от гипнотического взора; реклама средства от артрита («Мы вам поможем!») ещё какое-то время преследовала его, как навязчивый мотив, всплывший в памяти одновременно с рекламой. Да, он устал. Пришло время отдохнуть от города, суеты вокруг пустоты. Мама останется с её аллергией в городе, и будет любоваться фотографиями многолетних цветов. Чем же себя занять на полчаса? Он поглядел на небо, достал из кармашка ручку, пару листков, начал писать на них, поглядывая на небо. Так прошло двадцать минут, пока он не решил, что уже пора идти, иначе опоздает к назначенному времени. Скорее отделаться от заказчицы – дамы с капризным голосом, как её обрисовала диспетчер Марина, и вперёд, к отпуску, в родную деревню, к саламандре своей, соседке Зинаиде, которая ранним майским утром была замечена им купающейся обнажённой.

   Курящий у дверей метро охранник проводил мужчину безразличным взглядом.

   3.

         Человек на лестничной площадке звонил в дверь квартиры на первом этаже уже третий раз коротким, деликатной длины звонком. Он терпеливо ждал, когда ему откроют. Лилиана, ещё в тумане сна, который не хотелось забывать, с трудом осваивала реальность. Она натянула халат, запахнула его, скрепила поясом, сунула ноги в тапочки, потянула тело из комнаты в коридор, топком зацепила греческий коврик у двери, приникла к глазку, стукнувшись лбом о дверь. Стоящий на лестнице сделал шаг назад, чтобы его могли получше разглядеть. Наконец она вспомнила, кто должен прийти и подняла руку к замку. В ванной облегчённо вздохнул кран, уронил ржавую каплю; в ответ рыгнула утробным звуком голодная обезвоженная труба, в изогнутом чреве которой обрастал гнилью клок спутанных волос, кусок целлофана, обрывок бумаги и кусочек мыла. Так и есть, это он: по-простому – сантехник, а по мифологическим понятиям – Нептун городских морей, измельчавший, сосланный сюда проснувшимся Хроносом за некую провинность. У неё уже три дня очень сильно, так что пришлось отключить горячую воду, протекает кран, и даже холодная вода окрашена окислами железа, словно кровью труб. Сантехник должен установить новый смеситель, о его приходе томятся отложенные деньги – предатели, меняющие хозяев и кошельки. Он оставит следы своей обуви, невидимые отпечатки пальцев, запах то ли мазута, то ли солярки, и трудового пота. Его глаза осмотрят её ванну, трубу водопроводную, скользнут по импортной плитке, прежде чем остановятся на хозяйке. Придав взору убедительность кобры, качающейся перед тем, как плюнуть ядом, он повысит стоимость работы на двадцать процентов, аргументируя возросший тариф сложностью работы. На самом деле виноваты экономические санкции, курс доллара и прочие вещи. Так поступил тот самый электрик, чей цвет лица казался неподходящим для позавчерашней дождливости, слишком смуглым. Когда же она наотрез отказалась, он улыбнулся, но как-то не очень добро, и ответил: дело хозяйское, но сделаю вам все равно хорошо. А уходя, оставил на столе коробочку с восточными сладостями. Похоже, подарок от фирмы? Заработавшись, Лиля, налив под утро чаю, машинально отведала что-то похожее на рахат-лукум, после чего работать не смогла, уснув через час, который провела, пытаясь сосредоточиться. Она увидела яркий сон, он еще кружился в голове, смешиваясь с реальностью и вызывая недоумение. Она снова слышала голос цыганки, хриплый, насмешливый: первый, кто придёт, сказала цыганка, упокоит твоего друга, вернет твою подругу, и накажет тебя. Цыганка взмахнула павловским платком необъятной величины, повернулась, взметнув ворох юбок, на ее ушах зазвенели тонкие серьги, ветер понёс звон по улице, в направлении главной столичной площади, куда направлялась толпа – одни спины, ни лиц, ни голосов. Только звон, а в просвете, ведущем прямо в небо, ступенькой в которое казалась зубчатая кромка Кремлёвской стены, висел тонкий серп молодой луны. Обманный сон, один из многих, которые не сбываются никогда. Так подумала Лиля, когда в проёме открытой, наконец, двери увидела мастера труб: нечто крепкое, среднего роста, одетое в форму. Она провела его в ванную комнату, он наследил ботинками, позвенел инструментарием в холщовой сумке, провёл взглядом по стене ванной, но, вопреки ожиданиям, не поднял цену. Но почему уклончивость взгляда, как у палача с проснувшейся совестью? Что за странный, вызывающий смутные опасения субъект? В кармашке его комбинезона торчит авторучка и прощупывается взглядом пачка чего-то бумажного, неужели денег? С этих вымогателей кровных, непосильным трудом заработанных наших деревянных, станется. Наверное, все миллионеры – с клиента по денежке, да на загородный домик. Так и есть – он предлагает лучший вариант смесителя, более дорогой.