Глава 1. Василиса

Кран тёк. Вода буквально барабанила по фаянсу раковины и мозгу – тру-си-ха, тру-си-ха… Капли не врут – это я понимала. Как и то, что прятаться в туалете – абсурд. Надо уже решиться и выходить во враждебный внетуалетный мир.

– Давай же, – подбодрила я себя. – Не будь тряпкой. Иди, и покажи кто в доме хозяин.

Прислушалась – из комнаты доносились крики. Поежилась. А может, не надо? Тут посижу. Хорошо тут. Уютно. Правда, унитаз – не кресло, попа устала, но я вроде бы уже привыкла. Капли вот только… обвиняют. Решившись, я рывком встала. Открыла надоевший кран – надо уже пожаловаться, пусть починят – умылась холодной водой. Понаслаждалась одиночеством ещё минуточку и вышла в среду агрессоров.

Теперь следует сказать – я работаю воспитательницей в детском садике. Внезапно оказалось, что дети, которых мне привели пять лет назад милыми карапузами, выросли и слушать меня не желают. Хотя с чего бы им слушаться? Никто до них этого не делал. Когда чувствую, что скоро разревусь, я прячусь от них в туалете. Наша нянечка – пенсионерка теть Люда – осуждающе качает головой и идёт наводить порядок. Вот её дети слушают.

– Уничтожу! – крикнул Коля Северцев.

Я вздрогнула и вжала голову в плечи. К счастью, это адресовалось не мне, и даже не другим детям – Коля уничтожал плюшевого медведя. Колю я боялась больше всех остальных детей вместе взятых. Втайне лелеяла мечты, что однажды решусь и отшлепаю его, но моим мечтам не суждено сбыться – Уголовный кодекс, заведующая садиком и мамино воспитание не позволят.

Моя мама свято верила в превосходство мужчин. Степку – моего старшего брата – поощряли на подвиги и приговаривали «ты должен вырасти настоящим мужчиной», а меня гладили по голове и говорили «хорошая девочка». Комплекс хорошей девочки просто вбился мне в голову и отказывался выбиваться обратно. Поверьте, быть хорошей девочкой плохо. Очень плохо. Никогда не будьте хорошими.

– Так! – крикнула я как можно громче. – Девочки – в одну шеренгу, мальчики – в другую! По очереди идём умываться и писать! Девочки первые!

Слушались они меня неохотно. Мальчишки подрались. Я с тоской смотрела по сторонам, но теть Люда ушла по своим – нянечкиным – делам. Придётся самой.

– Пожалуйста, – попросила я драчунов, – не надо. Моя смена через час заканчивается, отпустите меня с миром!

– Он первый начал!

Я поняла – сейчас они подерутся снова, и как с ними совладать – не знала. И в туалете больше не спрячешься – нянечки нет. А без присмотра они и вовсе всю группу разнесут.

– Знаете, что? – нашла выход я. – Если сейчас не будете драться и поможете мне организовать поход в туалет, то я вам в тихий час телефон дам поиграть. Обоим. По очереди. Договорились? Играть будете до тех пор, пока Юля Павловна не придёт.

– Клянешься?

Я поклялась. А куда деваться? Мальчишки развели бурную деятельность – вскоре все были в пижамах, умытые, с пустыми мочевыми пузырями. Нужно взять метод с телефоном на вооружение – очень действенный. Спали дети неохотно – большие же. Но большая часть к концу тихого часа уставала бороться со скукой и засыпала. Наступало блаженное время тишины. А также – пересменка. Я домой пойду, дальше пусть страдает Юлька.

Телефон зазвонил, когда дети уже укладывались. Юлька. Мне очень не нравился факт, что она звонит перед концом моей смены. Если повезёт, то она просто спросит, есть ли у нас чай, а то она как раз проходит мимо магазина… Не повезло.

– Прости меня, – сказала она, сходу разрушая все мои мечты попасть домой. – У меня муж заболел. Сильно. Ну ты же понимаешь – мужики в этом плане хуже детей.

Нет, не понимала – я замужем не была. Жила с Алешкой почти год, но то не считается, заболеть он не успел ни разу. И вообще, её мужу тридцать два. Он что, один поболеть не может? И очень хотела сбросить звонок и не слушать больше, что там Юля говорит, но я же хорошая девочка. Разговор придётся продолжить.

– Я за тебя в понедельник отработаю весь день. Или заплачу. Две тысячи за смену достаточно? Я знаю, ты же копишь…

– Только в понедельник выйди, пожалуйста, – ответила я, понимая, что отказать снова не сумею. – Хотя бы в свою смену.

Юлька расцеловала трубку и сбросила звонок. Мне снова захотелось плакать и прятаться в туалете. Теперь не радовало даже то, что завтра суббота – мне ещё столько часов работать. Внутри закипало негодование. Причём злилась я даже не на Юльку. На себя. Почему я такая тряпка? Злость бурлила и грозила выплеснуться наружу. Я перебрала мысленно все плохие слова, которые подходили случаю.

– Дрянь! – громко крикнула я.

Детишки притихли и посмотрели на меня удивлённо. Мне стало стыдно. Аришка – моя любимица – подошла ко мне и обняла за ногу. У Аришки аутизм, но в лёгкой форме. На контакт она идёт хорошо, с удовольствием обнимается, но часто замыкается в себе. Иногда настолько, что родители забирают её из сада на добрый месяц. Я скучаю по ней, но прекрасно её понимаю – она просто от всех устала. Я бы тоже начинала кричать и плакать каждый раз, когда кто-то из детей ко мне подходит, но мне нельзя – я воспитательница.

– Что такое дрянь? – спросила моя Аришка.

– Золотце, – опустилась я рядом с ней на колени, – это плохое слово. Я не должна была его говорить. Забудь о нем, пожалуйста.

– Я постараюсь, – серьёзно ответила она.

Над нами пролетела оторванная плюшевая голова – Северцев все же уничтожил медведя. Голова врезалась в стеллаж с поделками, и они посыпались на пол. Я вздохнула и пошла укладывать детей спать. Потом села, налила себе чая. Дверь спальни открылась, выглянул один из моих мучителей.

– Мы всех огра… орга… В общем, от слова организация. А вы обещали телефон.

– Садись рядом, – смирилась я. – В спальне играть не дам. Иначе все просить начнут.

Играли они по очереди, полчаса каждый, и не дали мне толком насладиться тихим часом. К концу рабочего дня я представляла собой жалкое зрелище и каждого родителя готова была встречать аплодисментами. Мы гуляли на площадке, сразу оттуда деток и забирали. Северцева, как всегда, последним.

– Дрянь, дрянь… – услышала я слова Коли, выходившего из калитки с мамой за руку.

Ясно. В понедельник точно придётся общаться с заведующей. Я взмолилась – пусть Коля не расскажет, где услышал это слово! Бог, кстати, тоже меня не слушал, как и остальные. На дороге домой я зашла в супермаркет. Стресс нужно снять чаем с чем-то вкусненьким. Тем более, если Юлька и правда мне две тысячи заплатит, я даже могу себе это позволить. Поэтому разгулялась – взяла дорогой йогурт на завтрак, две шоколадки, кусок сыра и даже кусок свежей телятины. Из магазина выходила, уже чувствуя себя человеком. Зря.

Цыгане в нашем районе обосновались недавно, и сразу все заполонили. Кругом бегали дети, часто, несмотря на май, босоногие. Зато все девочки – в длинных юбках. Просили милостыню, шантажировали, приставали… С моим «умением» говорить «нет» я старалась их избегать. Сегодня не получилось – окружили толпой. Ну как толпой – человек шесть, но у страха глаза велики.

– Дай на хлебушек, моя хорошая, – попросила взрослая женщина лет пятидесяти, в цветастом платке.

– Нет, – попробовала отказать я. – У меня налички нет – тридцать рублей на проезд осталось.

– Тридцать рублей тоже деньги!

Я сдалась и начала шарить по карманам – все равно так просто не отстанут. Выгребла все, что нашла, ссыпала в смуглую ладонь. Придётся завтра, прежде чем ехать, дойти до банкомата – налички и правда не осталось.

Цыгане загалдели, благодаря так, словно я, по меньшей мере, миллион им дала. Наобещали с три короба и счастья, и здоровья всем моим потомкам до седьмого колена. Я мечтала только о том – чтобы они меня уже пропустили.

– Постой, – вдруг сказала та самая, в платке с цветами. – Дай руку.

– Не нужно!

Для убедительности я даже спрятала её за спину, а вторая пакетом с покупками занята. Я уже начинала паниковать – слишком много давления! Цыганка слушать не стала и буквально вынудила меня протянуть руку. Моя ладошка в её казалась совсем изнеженной – белая, пальцы тонкие, длинные… Цыганка перевернула ладонь, посмотрела на линии.

– Я прям издалека почувствовала, – сказала она. – Вообще, я так себе гадалка, но порой судьба просто кричит – невозможно не услышать. Дорогая моя, твоя судьба встретится тебе завтра. Избежать не сможешь. Куда ни иди – к нему придёшь.

– Мужчина? – икнула, переволновавшись.

– Мужчина, – подтвердила она. – Только просто не будет. Я даже не знаю, будет ли счастье… Знаю только, что его ты не забудешь.

– Ну спасибо, – отобрала я свою руку.

Я им последние тридцать рублей, а они мне даже хэппи энда не нагадали! Зато толпа, наконец, расступилась, и я смогла уйти, но ещё некоторое время стояла и смотрела вслед женщинам в развевавшихся юбках. Они шли, смеясь и уже про меня забыв, а у меня, казалось, линии на ладони огнём жжёт. Самовнушение, не иначе. Или гипноз цыганский. Надо проверить, может, паспорт и банковскую карточку украли.

Я потерла ладонь о юбку и посоветовала себе выбросить гадание из головы. Пусть я и мямля, но рациональная – в глупости не верю. К ночи и правда забыла – слишком много было хлопот. От бабушки нам с братом досталась двухкомнатная квартира. Пополам мне и Степке. Бабуля искренне ненавидела всех людей сразу, не делая исключений для своих внуков, поэтому я очень удивилась, что она написала завещание. Я даже пожалела, что так мало с бабушкой общалась, может, я просто плохо её знала?

Жить вместе нам с братом надоело ещё в школе, поэтому квартиру мы продали. Степка сделал первоначальный взнос и взял ипотеку. Вся моя зарплата была размером как раз с ипотечный платёж, поэтому такое удовольствие мне не по карману, и я купила комнату в четырёхкомнатной коммуналке. И… жить стало весело. Самой хорошей соседкой была баб Лиза, но год назад она умерла. Её комнату выкупили Сидоровы – теперь у них две: в одной живут они, а вторая – для детей. И последняя моя соседка – Машка. Сколько лет Машке, не знает, наверное, даже она сама. Работает она дворником и периодически уходит в запои. Часто меняет ухажеров и ведёт очень активный образ жизни.

Этим вечером у неё расставание с очередным кавалером. Скандалили они долго, громко и со вкусом. Потом другие соседи не выдержали и начали орать на них. Я отсиживалась у себя, стараясь не отсвечивать, и думала – на фиг такую судьбу. Я лучше одна. Спокойно попить чаю удалось только ночью. А утром я проснулась от надсадного рёва перфоратора за стеной. Проклятье! Опять Сидоровы ремонт затеяли. Ну сколько можно? Дочка Сидоровых заняла ванную на добрых полчаса, и мне пришлось долго и упорно ждать. К тому времени, как вышла, у кого-то сгорела каша на плите, и в коридоре невыносимо пахло гарью.

– Подкинь сотку до зарплаты, – поймала меня Машка. – Мужики – сволочи. Мне срочно нужно выпить.

– Ты мне прошлый долг не вернула, – напомнила я.

– Так все вместе и верну.

Я вздохнула. Потом вспомнила, что у меня налички нет. Машку это не пугало – она с готовностью вызвалась проводить меня до банкомата. В довершение всего позвонил Алешка. Лёшка – это мой бывший. Я даже чуть замуж за него не выскочила, но бог миловал.

– Привет, – он, казалось, всегда был мне рад, и это смущало. – Может, встретимся?

И тут я вспомнила про гадание. Испугалась. Надеюсь, моя судьба – это не Лёшка! Да быть этого не может! Снаряд в одну воронку дважды не падает. Мне для счастья вполне хватает Сидоровых, Машки и толпы моих дошколят. Лешки я уже не вынесу.

– Не могу, – честно ответила я. – Я к маме сегодня. Суббота – мамин день, забыл?

– И правда, – пригорюнился он. – Забыл.

Я оделась и вышла на улицу, позабыв съесть дорогой йогурт. Машка шла рядом и безостановочно трындела, не давая спокойно размышлять на тему, кто из встреченных мужчин мог бы быть моей судьбой. Перспективы не радовали. А потом оказалось, что в банкомате нет сторублевых купюр.

– Дай пятьсот, – взмолилась Машка. – Я отдам. Клянусь!

– Врешь ведь, – вздохнула я. – Зачем клясться?

– Зуб даю!

Зубов у Машки осталось мало, буду надеяться, что такая клятва и правда что-то да значит. И пятьсот рублей я ей дала – жалко стало непутевую. И потопала на автобус, навстречу маме и, возможно, своей судьбе.

Мама лепила пельмени. Вообще, лепка пельменей – её хобби. Она говорила, что таким путем постигает дзен. Я села на стул, смела немножко муки с краешка стола в центр, чтобы не испачкаться.

– Мне цыганка нагадала, что судьбу свою сегодня встречу, – задумчиво пробормотала и нарисовала на муке смешную рожицу.

– Василиса! Ты же хорошая девочка! Какие цыгане?

Да, мама зовет меня Василисой. Думаю, излишне будет говорить, что полным именем ко мне обращалась только она. Все остальные называли меня Васькой, что добавляло мне хлопот. Степка вовсе шутил – хорошего человека Васей не назовут. Посмотрела бы я на него, если бы его звали Катей.

– А вдруг? – спросила я.

Мама отряхнула руки от муки и сердито посмотрела на меня. Сложила пельмени на разделочную доску один к одному и убрала в морозилку. Потом снова взор на меня обратила.

– Нужно выбить из тебя дурь, – рассердилась она. – Говорила тебе, не нужно бросать аспирантуру. Сидела бы щас в институте, бумажки с места на место перекладывала и хлопот не знала.

Мама считала меня умной. А я такой не была. Я была… старательной. Возможно, я бы доучилась. Защитила бы кандидатскую. Но мысль о том, что мне всю жизнь придётся изучать чужие научные работы, выдирать из них куски, чтобы, собрав мозаику из чужого, выдать за свое, вводила меня в уныние. Тем более студенты пугают меня куда больше дошколят.

– Нельзя выбить из дурака дурь, – упрямо возразила я. – Он же умрёт.

– Глупости. На тумбочке ключи от дачи. Я завтра огурцы сажать хотела, а вскопать некому. Вот дурь и выбьется.

Я обиделась. Даже думала бунт устроить – взять и не поехать. Но потом подумала – дома пьяная Машка, дети Сидоровых и перфоратор. А на даче только лопата и адский труд. И согласилась. Попрощалась, взяла ключи и снова потащилась на остановку. Светило солнышко, я глазела по сторонам. Правда, выглядывать судьбу перестала – мама сбила настрой.

– Васька! – раздалось сзади.

Ребенок, которого вела за руку бабушка, обернулся. Мне тоже пришлось – голос был Алешкин. Сам бывший выглядел неважно – под глазом синяк, активную фазу уже прошёл, сейчас наливается зелёным, бровь разбита. Похудел совсем без моего присмотра. Я тут же взмолилась – судьба, пожалуйста! Ну вот только не он, только не он!

– Я решил тебя тут покараулить, – смущённо признался он. Попытался даже покраснеть, но безуспешно. – Поговорить надо очень. Вопрос жизни и смерти.

– Говори, – смирилась я.

Мы стояли возле остановки. Знала бы, что так дело обернётся, выбрала бы более приватное место. А сейчас я просто хотела отвязаться от Лешки как можно быстрее.

– У меня проблемы… крупные. Мне свалить нужно, желательно подальше и долго не высовываться. А денег нет, Вась, совсем! Займи мне сто тысяч. Я же знаю, ты давно копишь.

Я потеряла дар речи. Да, я и правда коплю. Давно – лет десять уже. И коплю не для того, чтобы взять и отдать деньги Лешке. Во мне зрело нечто, для меня необычайное – отпор. Меня просто изумила чужая наглость!

– Лёша! – крикнула я. – Ты с ума сошёл? Да ты представляешь, сколько я эти деньги копила? Нет, Лёша. Нет, нет и ещё сто раз нет!

– Но меня убьют, – не сдавался Лёша. – Вась, ты же хорошая.

И вот тут я окончательно разозлилась. Почему все считают, если я хорошая, то об меня ноги можно вытирать?

– Пусть убьют! – выпалила я. – Да я бы сама тебя убила! Ты был милым, тихим алкоголиком! Зачем ты полез в криминал, Лёша?

– Бес попутал, – всхлипнул Лёша. – Денег хотелось.

– Я тоже денег хочу, – зло возразила, изумляясь самой себе. – Но я не выпрашиваю их у других людей! Все, видеть тебя больше не желаю!

Повернулась к остановке. Все, ожидаемо, смотрят. Даже мальчик Вася. Мне стало стыдно. Но денег я не дам, пусть даже не мечтает. И вообще… кричать было даже приятно.

– Концерт окончен, – сказала я зрителям.