Новую заведующую, действительно, пригласили со стороны. Звали её Ириной Михайловной, но главврач почему-то недолюбливал её и ругал на каждом собрании по любому поводу. А однажды главврач пригласил наше отделение к себе в кабинет. Всех врачей. Медсёстры приглашены не были. Мы головы ломали, зачем такая помпезность и таинственность. Оказалось, в администрацию города от нас поступила жалоба на руководство поликлиники. Жалоба была анонимной, никто не подписался под ней. Стояла весьма расплывчатая подпись: «врачи отделения». Ни одной закорючки, ни одного врача, под сим творением эпистолярного жанра не стояло.

Когда зачитывали письмо, я услышала знакомые (мои!) фразы! Знакомые фразы! Как не «допетрить», что текст письма просто «содран» с того, первого, уже всеми забытого опуса, который когда-то правила я?! Но тогда, пару лет назад, мы просили поддержки администрации района, чтобы можно было задерживаться дольше на рабочих местах для более полного удовлетворения нужд населения. Это, же, второе письмо, было мерзкого, подлого содержания. Оно откровенно и нагло свидетельствовало о несуществующих промахах главврача в отношении всего стоматологического отделения нашей поликлиники.

Трудно было догадаться, кто написал подобный шедевр-пасквиль. Да, и причину написания трудно было понять. Что преследовало письмо такого рода? Ведь главврач нас никогда не обижал, не ругал особенно яростно за наши промашки в работе, всегда старался защитить провинившихся, и никогда не требовал вознаграждений ни за какие милости с его стороны. Он не знал, и не хотел знать, что творится в отделении, и не понимал причины написания столь дерзкого пасквиля, а жаль. Возможно, если бы знал, не допустил бы подобной подлости…

– Ребята, за что? – в недоумении вопрошал мужчина, не совсем ясно осознавая, что происходит. – Кто написал эту гадость?!

Но никто, естественно, не признался в совершении подлости. С тем главврач нас и распустил в тот день. А я, после странного собрания, задумалась. Кто, действительно, мог написать письмо такого подлого содержания, да, ещё содрать текст из первого письма? Догадаться почти невозможно. Казалось, нет тут ничьей заинтересованности. Надо обладать безупречной памятью, или иметь под руками текст того, первого письма, чтобы написать такой пасквиль. Так, кто же, тогда, кто?!

Надо иметь смелость и очень подлую душу, чтобы написать такое… И, только, Люда могла быть причастна к подобному литературному произведению. Поздравительные открытки, к юбилейным датам, она, совсем не стесняясь, заполняла словами из моих стихов, не указывая моего авторства. Она никогда не спрашивала моего разрешения, а авторство приписывала себе. Памятью особой она не отличалась, а, вот, «сдирала» уже написанное с дорогой душой. Я слишком поздно догадалась, что именно она является автором этого пасквиля.

Только Люда всегда выступала в роли ангела-хранителя для нашего заведующего отделением, Валеры, и имела свободный доступ к его бумагам. Кто ей мог помешать «содрать» то первое письмо целиком, если она имела свободный доступ к документам нашего заведующего? На старом конверте был указан адрес, и не надо было особо париться в поисках адресата. Адрес на новом конверте был напечатан на печатной машинке! Чьей?

После первого письма, убрали нашего заведующего отделением, Валеру, ничего ему не объясняя. Он всё понимал, и не стал возражать, спорить, просить, унижаться. Мне, до слёз, было жаль его. Он не прислушался к моим советам, хоть я и предупреждала об опасности. Он стал простым хирургом-стоматологом, но проработал не долго…

Кто-то, что-то дополнительно наговорил на Валеру, и в администрации поликлиники приняли срочные меры, чтобы пресечь «преступную» деятельность врача хирурга стоматолога. Он не стал спорить, ушёл тихо, без конфликтов, без скандалов. Ушёл, и всё. Оказалось потом, что он три месяца бродил по улицам города в рабочее время и не признавался новой жене, что его уволили. Он очень боялся, что женщина не разберётся в ситуации, не поймёт его и выгонит из своего дома, как бездомного бродягу, а на руках у него была больная дочь. Идти ему было некуда.

Да, заведующий поликлиникой, сейчас уже главврач поликлиники, много лет назад предложил мне место заведующей отделением, вместо Валеры. Не зная того, что мне пришлось со временем постепенно узнать, заведующей становиться, совершенно интуитивно, я отказалась наотрез, и тогда эту должность предложили Алине. Она с радостью согласилась, но её природная жадность сыграла с ней злую шутку. Главврач, видимо, тоже не до конца доверял Алине, не проводил её в штатном расписании, как полноправную заведующую отделением. Она лишь исполняла обязанности, и слетела после очередного подлого проступка. Вот, тогда-то и пришла к нам Ирина Михайловна.

Та подлая анонимка прилетела в её бытность, и сразу же ей пришлось уйти. Ирина и года у нас не проработала, уволилась так же тихо, как, в свою бытность, сделал это Валера. Валера хоть врачом остался на какое-то время, а Ирина слетела в никуда. Она думала, что это мы с Валерой, бывшим нашим заведующим, сочинили и написали подобный пасквиль, но как же она ошибалась, а объяснить ей ситуацию мы с Валерой так и не успели! Но, кто убедил женщину в таком понимании вопроса? Люда пыталась и к ней подрулить со своей бескорыстной дружбой, но у неё ничего не получилось, Ирина не приняла её ухаживаний. Позже я поняла, что, Потому-то и слетела, что не приняла…

В то время, чтобы совсем не свихнуться от переживаний и тревог, я начала свою литературную деятельность, и окунулась в неё с головой. Так, между прочим, от безделья, стала писать стихи. Трудно усидеть на приёме без пациентов, дурные мысли не устают лезть в голову, и, чтобы совсем не потерять здравый смысл, я стала упражняться в стихосложении. Стихи получались плохие, без рифм и правил написания. Но они выражали мою боль, снимали хронический стресс, и однажды один редактор, случайно заглянувший ко мне в кабинет, предложил издать стихи в виде брошюрки. Я согласилась. Заплатить пришлось не много, и уже через неделю первая аккуратная стопка зелёненьких брошюрок лежала на моём столе. Первые мои стихи с жуткими ошибками, но это не помешало им быть первыми!.. Я думала, что буклет с моими стихами послужит хорошей рекламой, но и здесь я ошибалась… Мои ошибки оказались никому не нужной макулатурой!..

Я не писала ни первое письмо, ни второе. Если в первом письме я исправляла ошибки и обороты речи, то второго письма я в глаза не видела! А меня постарались обвинить в том, что автор пасквиля – я. Никто в глаза мне ничего не говорил, но врачи перешёптывались между собой, а Ирина откровенно называла наши с Валерой имена, и обвиняла нас в том, что Из-за этого письма её и увольняют с должности, и убирают из поликлиники. Она плакала тихо, не показывая никому своих слёз, не делясь ни с кем своими переживаниями и обидами. Я случайно увидела это, но не утешила, не объяснилась с ней. Ушла. Она бы всё равно мне не поверила, посчитала бы меня малость тронутой…

Оказалось, Ирина сражалась за своё место долго и упорно. Она не желала уходить. Скорее всего, ей кто-то «помогал», но всё случилось неожиданно и молниеносно. Ирину уволили «за взятку», а мне передали от неё обиду и «наилучшие» пожелания. Тогда уже я близко к сердцу принимала любую сплетню о себе. А это была уже не сплетня, а констатация давно доказанного кем-то факта. Кто-то вёл упорную работу, чтобы уничтожить меня, и с какой целью, было пока не понятно. «Очевидцы-контактёры» мне передали обидные слова и пожелания Ирины, те же очевидцы доносили обвинения, выраженные в не лестных выражениях Алины в мой адрес. За что? Алина, или кто-то другой? Тогда, кто? И снова, за что?

Понять ситуацию было невозможно. Дело было запутано так, что концы найти оказалось затруднительно, да, никто и не искал тех концов! Ох, жаль, я не сумела с Ириной сдружиться, и не рассказала ей о том, какие хищницы водятся в нашей мутной воде. Тогда я и сама не знала, права я или нет. Жила, как в тумане… Валеру в то время тоже уволили из поликлиники ни за что. Сфабриковали дело, и добрый человек улетел с работы, без права восстановления в должности…

Помолчи, Пашенька, ничего не говори. Я должна всё рассказать. Ты же сам просил меня об этом!.. Мне, действительно, становится легче с каждым словом. Я расскажу тебе только о работе. О семейных отношениях рассказывать не стану, ни к чему это… Сейчас модно говорить: это совсем другая история, и не менее драматичная, надо сказать, но сейчас она не к месту… Позже я узнала, что Люда тоже была причастна к моему разрыву с мужем… Зачем ей это было нужно, знает только Бог, или дьявол, чёрт бы её побрал!

Я работала уже несколько лет в своём «частном» кабинете, который содержал один крупный завод города. Мне было уютно и тепло. Материально, худо-бедно, я обеспечивала семью. Звёзд с неба не хватала, но жить стало веселее, легче. Дочь моя заканчивала учёбу в институте, сын уже работал на высокой должности в престижном учреждении. Надо было думать, куда устраивать на работу, после окончания института, дочь. Дела шли удачно, и я перестала остро реагировать на хищнические отношения моих бывших подруг по основному месту работы. Я постаралась отойти от каких-либо дружеских отношений на работе в поликлинике. Мы жили припеваючи в нашем частном кабинете, до одного страшного момента, после которого Лина ушла с тёплого и хлебного места моей медсестры.

Однажды мы с Линой допоздна заработались в нашем кабинете. В самом конце рабочего дня, ко мне за помощью обратился мой бывший муж, и мы с ним утонули в воспоминаниях, не замечая, что уже слишком поздно. Нет, я не хотела его вернуть, но вспоминать и говорить, об очаровании ушедшей молодости, было приятно.

Лина устала нас слушать и стала просить отпустить её домой. Обычно мы уходили домой вместе, и я долго сопротивлялась, не отпускала её в поздний час одну, но Лина настояла на своём, и ушла, а мы с бывшим мужем ещё по чашечке чаю выпили.

Я уже посуду мыла, когда вдруг раздался громкий, тревожный, стук в дверь. Стучали, очевидно, ногами. Дверь дрожала от сильных ударов, но сама не открывалась.

Рывком, открыв дверь, я обомлела от того, что увидела. На пороге стояла странная, перекособоченная фигура в Линкиной новой дублёнке, которую она купила в воскресенье, накануне. Вместо лица – кровавая маска. О, Боже! Не видно ни глаз, ни носа, ни рта, сплошное кровавое месиво. Ты знаешь, что травмы лица обычно сопровождаются обильными кровотечениями Из-за богатой подкожной сосудистой сети, поэтому, кровавая маска меня не испугала. Я схватила полотенце и принялась отирать, запачканное кровью, лицо Лины. Я искала то повреждение кожного покрова, которое могло бы дать подобное кровотечение. Нашла, и быстро остановила кровь. Лина плакала навзрыд, и ничего не хотела рассказать.

Надо сказать, на работе моя помощница немного подворовывала. Ей было мало тех денег, которые я ей платила, и она, таким образом, увеличивала свой гонорар. Я знала об этом, потому, что не раз замечала её старания. Я, просто, привыкла к ней, и не обращала внимания на мелкое воровство, относилась к нечестности Лины, как к детским шалостям. Лина никогда много не крала. Она крала незначительную часть денег, без которой я свободно обходилась. Потому я и не поднимала вопрос о воровстве. Иногда её воровские повадки доставали меня так, что хотелось отколотить её по рукам, чтобы неповадно было. Потом обида и злость улетучивались, и всё становилось на свои места, а Лина подождав немного, после «затупления» острых моментов, снова принималась за старое, пока она, в очередной раз, не доводила меня до точки кипения.

В тот понедельник она пришла на работу в красивой дублёнке.

– Я вам очень благодарна, – сказала она, излишне аккуратно вешая дублёнку в шкаф. – Это вы помогли мне купить такую дорогую вещь.

Тогда я ещё не знала, откуда Лина взяла деньги на дублёнку, а когда узнала, пришла в ужас. Оказывается, она «спёрла» деньги из сейфа Люды, когда убирала в кабинете в поликлинике. Сейф был открыт, и, свистнуть пачку денег, для Лины не составило особого труда.

Люда узнала об этом путём сложных логических вычислений, и с того момента у Лины жизнь в поликлинике превратилась в ад. Люда кусала её по поводу и без повода, каждый день доводила до слёз и сердечных приступов. Лина отходила от нападок в нашем частном кабинете. Люда тогда ещё не ходила в начальстве, а простить воровство крупной суммы денег не могла, и доказать воровство тоже не могла, потому, что деньги были заработаны не совсем честно по правилам Советской морали. Она доводила Лину до исступления, надеясь, что та не выдержит и уволится из поликлиники. Иногда мне становилось жаль беднягу, но помогать воровке я не собиралась. Так и жили.

Я не знаю, кто и за что избил Лину в тот вечер. Но уж точно не с моей подачи. Она рыдала и жаловалась на боль в носу.

Прощупав кости и хрящи лицевого скелета, я заподозрила неладное, и предложила бедной девушке поехать и проконсультироваться в больнице скорой помощи. Бывшего мужа своего я тут же отпустила, не приняв никакой помощи с его стороны. Было слишком позднее время для сантиментов.

В больнице скорой помощи выяснилось, что у Лины повреждены хрящи носа, но делать ничего не надо. Через неделю она и думать забудет о своей травме.

Время перевалило за полночь, когда я сопроводила Лину до самой квартиры. Встретили нас бурными ненормативными «овациями», переходящими в угрозы кулачного боя, в мою сторону. Мне пришлось быстро убраться из дома Лины. Родители её не слушали моих объяснений. В случившемся происшествии с их дочерью, они обвинили только меня…

Всё бы хорошо, но, после этого случая, Лина отказалась со мной работать. Она не стала ничего объяснять, а я не стала настаивать на объяснениях.

Люда узнала, что Лина больше не работает со мной, и с новой силой стала наседать на меня, проситься на работу.

Надо сказать, что в то время мой кабинет был полной чашей. У меня было всё, что необходимо для работы. Душа радовалась. Я и в кабинет в поликлинике приносила инструменты, чтобы не перебиваться с хлеба на воду. Тогда я работала в своё удовольствие. Опять мне было приятно утром бежать на работу, а вечером возвращаться домой. Семья моя воспрянула, потому, что появилась некоторая стабильность в нашем экономическом положении.

Времена менялись с головокружительной быстротой. Аренда за кабинет возросла в несколько раз, по сравнению с первоначальной стоимостью. Арендодатели цены сложить не могли, а выкупить помещение не позволяли и, чтобы не потерять уютное местечко, я вынуждена была пригласить на работу ещё одного врача. Женщина, которую я пригласила, работала добросовестно и честно, и я стала доверять ей. Вместе мы проработали больше года душа в душу. Я перестала бояться обмана, и полностью погрузилась в работу в «частном» кабинете.

Ты спрашиваешь, а, что Люда? Она не давала мне прохода, всё упрашивала принять её на работу. В один прекрасный момент, сама не понимая, почему я дала согласие на просьбу Люды. Я «сдалась», и на следующий же день Люда уже сидела на моём рабочем месте, в моём частном кабинете, в противоположную мне смену. Контролировать Люду я практически не могла. Мне необходимо было доверять ей, но…

После смены в поликлинике, я каждый день наведывалась в свой «частный» кабинет. Я дорожила им, и не могла допустить развала дела. Я и не подозревала, и подумать не могла, что задумала Люда, и с какой целью она это делала. Тогда Люда была ещё рядовым врачом, и не было веских причин не доверять ей.

Однажды я стала невольной свидетельницей разговора, произошедшего между моими врачами. Мне бы сразу выгнать Люду, но я снова пожалела её.

– Я очень боюсь потерять это место… – говорила врач, которая проработала со мной уже больше года. Она была искренней в тот момент. – Здесь так спокойно, и можно подзаработать.

– Ты не думай, что здесь всё так гладко. Лика сама себе на уме… Себе состояние клепает, а мы с тобой ей в этом помогаем. Ты не задумывалась об этом?

– Ну, и что? Она же даёт подзаработать, денег не отнимает, и всегда интересуется, есть ли у меня работа. Иногда клиентов подбрасывает.

– Ой, не надейся, что она такая добренькая, и тебя пожалеет, когда ей плохо будет. И вообще, в любой момент выгнать нас с тобой может. Она же здесь хозяйка, не мы с тобой, и нет на неё никакой управы. Понимаешь?

– Не хочется верить в плохое. Пока меня всё устраивает.

– Не обольщайся и не верь. Она совсем другая. Она – хищница. Ты ещё убедишься в этом. Подожди, придёт время…

Я была случайной невольной свидетельницей такого жуткого разговора, и слова Люды потрясли меня до глубины души. За что она со мной так? Я же дала и ей возможность жить счастливо! Дальше слушать такое не хватило терпения. В тот момент я стояла под дверью кабинета и извлекала из сумки необходимые инструменты, купленные на выставке, чтобы порадовать своих врачей. Случайно услышанный мной разговор, выбил почву из-под ног. Я же никогда никому не мешала жить, и считала подобные обвинения просто не уместными и не оправданными.

Не выдержав, и не став слушать гадости в свой адрес, я рванула ручку двери кабинета, и вошла. Люда тут же осеклась, а я пожалела, что поторопилась и не дослушала её речь до конца. Я внимательно посмотрела на неё.

– Люда, чего ты добиваешься? Это же подлость! Считай, что я ничего не слышала, – тихо сказала я. Я не ждала от неё чёткого ответа. Мне он был не нужен. Она и не собиралась оправдываться. Я видела, что передо мной сидит и нагло улыбается мне в глаза лютый враг. Беспощадный, жестокий, готовый утопить меня в любую минуту, враг. Я поняла, чего она добивается, ещё, стоя за дверью кабинета. Не зря же она столько лет меня упрашивала, а потом строила глазки главврачу мед. сан. части завода, когда он заходил к нам на огонёк! Она без конца что-то шептала себе под нос во время застолий, но тогда я не придавала этому значения, не понимала, что она делает. Я, дочь коммунистов, проработавших на высоких должностях всю послевоенную пору, и воспитанная в том духе честности, не верила ни в чёрта, ни в Бога, в церковь не ходила, ни кому не поклонялась. Я не верила в колдовство, не верила в его губительную силу. В то время моего взросления о таком и речи не было. Я всегда надеялась на свой интеллект, и всегда была уверенна в себе. Как же я ошибалась!