The book discusses Russian linguistic expressions typical of liberal discourse: prava cheloveka ‘human rights’, svoboda ‘freedom’, tolerantnost’ ‘tolerance’, pliuralizm ‘pluralism’, chastnaia sobstvennost’ i privatizatsiia ‘private property and privatization’, demokratiya ‘democracy’, spravedlivost’ ‘justice’. We discuss their meaning and usage, connotations, and the attitude of native speakers towards them. These expressions entered into the language at different times and in different ways. At present, different people understand these words in different ways. The book aims at the wide range of readers interested in Russian culture, the Russian language and the history of ideas.

В оформлении обложки использована картина А. Дейнеки (1899–1969) «Никитка – первый русский летун». 1940.

© Левонтина И. Б., Шмелев А. Д., 2019

© Издательство «Нестор-История», 2019

Язык перемен и перемены в языке

Есть распространённый публицистический приём: приписать языку полумистическое значение, объявить его носителем высшего знания о народе и его исторических путях. А дальше (в зависимости от идеологической прописки публициста) либо радоваться тому, что русское языковое сознание отторгает ценности либерализма, либо возмущаться русской косностью и неизбывным языковым консерватизмом, который не даёт нам выразить универсальные идеи и предопределяет отказ от них. Этим приёмом охотно пользуются политики, журналисты, самодеятельные мыслители и общественники. И прежде всего в зоне риска оказывается «либеральный лексикон», то есть (согласно формуле Ирины Левонтиной и Алексея Шмелёва) набор «важных для либерального дискурса языковых выражений: права человека, свобода, толерантность, плюрализм, частная собственность и приватизация, демократия, справедливость».

Говоря о несовместимости русского языкового сознания и всего круга либеральных представлений о стране и мире, чаще всего приводят в пример «толерантность»; она, по массовому убеждению, не приживается ни в языке, ни в истории. Зато «терпимость», как считают многие, не просто лучше, не просто своеродней, но содержит в себе иной жизнестроительный смысл. Быть толерантным значит признавать ценностное равенство любых идей и принципов, поддерживать релятивизм, а проявлять терпимость значит просто терпеть чужие ошибки, соблюдая верность единственной и неделимой истине. С точки зрения прогрессистов это плохо, с точки зрения традиционалистов хорошо, но и те и другие сходятся во мнении, что наш язык а) отторгает толерантность, отказывается принять его в свои духовные объятия, б) как бы диктует нам иной цивилизационный выбор.

Точно так обстоит дело и со свободой, которой, если верить доморощенным философам, никогда не дотянуться до настоящей русской «воли», и с частной собственностью, которая не укоренилась в языке и поэтому заведомо не укоренится в жизни. И с правами человека, и с плюрализмом, и с гражданственностью, и со справедливостью…

Тотальному языковому детерминизму противостоит тотальный же языковой конструктивизм. Ничего страшного, подумаешь, язык управляемая система, мы знаем примеры того, как в обозримые сроки ему навязывали новые значения, новые слова, новые обороты. И тем самым меняли сознание общества. Здесь обычно следует ссылка на большевиков в разгар советского культурного эксперимента и нацистов после их прихода к власти в 1933-м. Называют прекрасные книги, где описаны процессы управляемого языкового взрыва – и в СССР, и в Германии. Вспоминают злые наблюдения Ивана Бунина в «Окаянных днях», язвительные реплики Лидии Чуковской в повести «Спуск под воду» – или записки немецкого филолога Виктора Клемперера^[1]. Порой ссылаются и на другой опыт социального конструктивизма, гуманистический, творческий. От чехов XIX века, создавших свой литературный (а значит, и политический) язык практически с нуля и ставших, по выражению философа и президента Томаша Масарика, «филологическим народом», до реализованной языковой утопии Элиэзэра Бен Йехуды, который поставил целью жизни «оживление» иврита, запустил процесс возвращения «книжного» языка в массовый обиход. И победил.

Спору нет, в истории были и будут случаи политических усилий, которые воздействуют и на лексический состав языка, и на его смысловую окраску. Но из этого никак не следует, что при любом удобном случае нужно подвергать живой общеупотребительный язык деконструкции (она же перекодировка). И что национальная картина мира сама по себе является закрытой и архаичной. Но ещё более рискованным кажется противоположный вывод, о необходимости языковой контрреволюции, ведущей к русификации универсального.

По-своему яркий и не лишённый верных наблюдений концепт предложил экономист Виталий Найшуль с своём «Букваре городской Руси».

«Почему наш Букварь называется “Букварём Городской Руси”? Потому что Русь – это наша социальность, внутренний код нашей цивилизации, Россия существенностей, как ее называл В. В. Розанов. А прилагательное-определение перед Русью указывает на исторический уклад, принимающийся за образец: вспомним Киевскую, Владимирско-Суздальскую, Московскую Русь. Нынешняя Россия – это урбанизированное государство, преимущественно страна больших городов, в которых проживает большинство населения, Городская Русь. Именно для сегодняшней Городской Руси мы и вспоминаем Русь Вечную»^[2].

Найшуль предложил выделить четыре ключевых слова-символа, на которых, как на распорках, может быть растянут «великий могучий общественно-политический русский язык»: это «земля», «народ», «люди» и «человек». Нужно опереться на эти слова-символы и дальше проверять все политические формулы на совместимость с ними. Скажем, нельзя положить жизнь за область, но можно – за русскую землю… Повторюсь, в теории Найшуля есть здравое зерно; остроумен критерий проверки на пригодность любого политически значимого понятия и образа: нужно предложить за него тост. «Гражданское общество не вызывает у народа негативного отношения, как демократы или приватизация. Но если после третьей рюмки водки вы предложите тост за гражданское общество, то у соседей по столу возникнет впечатление вашей явной неадекватности. (Интересно, что за президента вполне можно выпить в среде тех людей, которые его поддерживают.)»

Можно и нужно использовать многие тонкие наблюдения, Найшулем предложенные; нельзя положить их в основу хоть какого-то систематического представления о происходящем «с Родиной и с нами», то есть с языком, массовым сознанием и политикой. Начиная с того, что в данном случае придётся исходить из догадок и предположений, а не из трезвого анализа. И кончая тем, что любому дизайну должен предшествовать аудит, проверка «наличного словесного состава». А правда ли, что «толерантность», «плюрализм», «право», «справедливость» и так далее безусловно отторгаются говорящими по-русски? С чего мы это взяли? Не предрассудки ли это? А если действительно отторгаются, то, может быть, в силу сиюминутных обстоятельств (временная дискредитация слова в медиа, в той же публицистике, речи популярных политиков), а не в силу глубинных причин? А если всё-таки глубинные причины существуют, то когда они сложились? И можно ли с ними что-то сделать, не прибегая к методам тотальной ломки, искусственного национального оплодотворения или лингвистического волхования?

Задача невероятно важная, поскольку русский политический словарь (и не только либеральный) крайне беден, чему есть много исторических причин^[3]. К счастью, есть научный путь; он позволяет с помощью рациональных методов реконструировать подвижную, меняющуюся во времени «языковую картину мира»^[4], посмотреть, как она складывалась и мутировала, как выстраивались, рушились и восстанавливались репутации тех или иных понятий. И, как требует доказательная медицина, лишь на основе проверяемых методов диагностики назначать языку лечение. Скорее даже не языку, а нам самим.

Я не буду упреждать выводы, к которым приходят авторы предлагаемой книги – известные российские лингвисты Ирина Левонтина и Алексей Шмелев. Даже о том, как на самом деле обстоят дела с толерантностью, не скажу, пусть сохранится интрига. Но метод, который они выбирают, равно как установка, которой они безупречно следуют, по-моему, единственно возможны. Это метод безоценочного замера ситуации, развёрнутой в глубь языковой истории. И это установка на роль заинтересованного наблюдателя. Как исследователям, авторам не важны политические последствия их выводов. Что язык покажет, то и примем. А мера их гражданской заинтересованности в предмете проявляется в спокойных советах, что в реальности (а не в нашем воспалённом воображении) можно сделать для очистки либерального лексикона от идеологических наростов, недоразумений, осознанных провокаций и невыдуманных языковых препятствий. В тех случаях, когда это действительно нужно.

Александр Архангельский

Предуведомление

В этой книге мы рассмотрим важнейшие понятия либерального дискурса и примыкающие к ним понятия: свобода, демократия, справедливость, права человека и др. Для каждого понятия мы проанализируем относящиеся к нему языковые выражения, связанные как словообразовательными, так и синонимическими отношениями: наряду со словом свобода слова свободный, вольный, воля, вольность, освобождение, наряду со словом справедливость слова справедливый, справедливо, честный, честность, честно, законный, наряду со словом демократия – слова демократический и демократичный. Мы постараемся осветить историю этих понятий и выражающих их слов начиная с XIX в., а иногда и с более раннего времени.

Подчеркнем, что речь идет именно о свойствах языковых выражений и их реальном использовании в русской речи, причем в текстах самых разных авторов, придерживающихся весьма различных взглядов. Мы стараемся никоим образом не отражать наши собственные политические воззрения, тем более что они не во всем совпадают. Именно в этом ключе следует рассматривать и рекомендации, содержащиеся в книге. Они касаются собственно языковых норм и могут быть адресованы всем носителям русского языка, старающимся говорить правильно, независимо от того, каких взглядов они придерживаются.

Введение

Определяйте значения слов – и вы избавите свет от половины его заблуждений (изречение, приписываемое Рене Декарту). Как известно, то, что буквально сказано, не всегда соответствует тому, что понимается. Поэтому, если хотеть быть правильно понятым, необходимо чрезвычайно внимательно относиться к выбору языковых выражений. Люди часто недооценивают важность выбора нужного слова. В научном дискурсе можно условиться, в каком смысле употребляются слова (термины), но даже и там соглашения иногда забываются и возникают недоразумения. В общественном дискурсе условности крайне нежелательны, следует опираться на естественные представления носителей языка о значениях слов. В современной культурной ситуации назрел вопрос об используемом лексиконе; самые разные люди независимо друг от друга говорят о необходимости прояснения понятий.

Процитируем запись в Фейсбуке филолога Сергея Зенкина (от 24 августа 2017):

Я совершенно серьезно убежден, что мы – та гражданская оппозиция, которая сегодня ходит на демонстрации и пикеты у судов, выступает за правовое государство, против агрессии и коррупции, – сможем стать значительной силой только после того, как найдем себе ИМЯ.

В истории и в публичной политике утверждают себя только небезымянные движения, хотя имена у них нередко случайные. […] общее имя – это флаг или пароль, оно обеспечивает узнаваемость и сплоченность, с ним считаются союзники и противники, оно запоминается, входит в легенду.

А какое имя у нас сегодня? Как называем себя «мы»? – да никак. Другие, оппоненты, зовут нас «либералами», но это никудышное имя, неточное и негодное для самоназвания. В русском языке со времен Салтыкова-Щедрина словом «либерал» обозначают готового к любым компромиссам прекраснодушного барина; никто не слышит в этом слове латинский корень «свобода», зато все ощущают его вяло-расслабленное, мурлыкающее звучание «л-р-л». […] Неточно было бы именоваться «западниками» – то есть, конечно, самопровозглашенные «патриоты» (никем больше так не называемые) охотно клеймят нас «агентами Запада» и «пятой колонной», но на самом-то деле мы не «за Запад против России», а за «Россию вместе с Западом», и в этом мы сами патриоты почище их. […]

Не надо зря тужиться и искусственно придумывать какое-то новое слово. Оно должно возникнуть само собой, так что потом никто и вспомнить не сможет, кто произнес его первым. Создавать имена – это поэзия, и лучшим языкотворцем всегда был народ. Сотворит он имя нам, одной из своих частей, – будем знать, что наше дело не пропащее.

(https://www.facebook.eom/sergey.zenkin.3/posts/13607441173755307comment_ id=1361527593963849&reply_comment_id=1371173212999287&notif_t=feed_ comment_reply&notif_id=1504608732809302)

Можно вполне согласиться с Сергеем Зенкиным в том, что попытки искусственно придумать и навязать какое-то наименование обычно не приводят к успеху. Навязанное слово либо не приживается, либо меняет смысл, иногда до неузнаваемости. Главное, однако, не в том, чтобы найти наименование для «либералов», а в том, чтобы прояснить словарь, используемый в либеральном дискурсе. Да и с мыслью, что слово либерал скомпрометировано безнадежно, мы согласиться не можем. Забегая вперед, скажем, что, на наш взгляд, у этого слова есть определенные перспективы.

Взаимопонимание, возможность осмысленного конструктивного диалога в значительной степени определяется ясностью используемых языковых выражений, по крайней мере – ключевых для данного типа дискурса. В частности, эффективность либерального дискурса возможна только в том случае, если будут правильно выбраны ключевые понятия и выражающие их языковые единицы. Чрезвычайно важно опираться на представления, которые более или менее разделяются всеми носителями языка. Диалог предполагает не просто говорение по очереди, но способность собеседников (которых может быть два или более) понимать друг друга. Необходимым условием этого является использование в диалоге языка, которым владеют все собеседники, – «общего языка». Иными словами, нахождение общего языка – необходимая предпосылка успешного диалогического общения.