Спина затекла от лежания в одной позе и заныла тупой, изнуряющей болью. Заныли руки и ноги, все тело. Такое впечатление, что мясо отделяется от костей и, если бы не кожа, отвалилось бы совсем. Пора перевернуться. Только в какое бы положение Анабелла ни легла, через пару минут боль возвращалась с новой силой.

Голова работала бессвязно, будто наполнена не мозгами, а супом из шампиньонов. Сначала пришлось сосредоточиться, собрать силы, приготовиться в уме к повороту. Простейшие движения, над которыми здоровые люди не задумываются и которые происходят сами собой, не давались Анабелле легко.

Медленно, как бы неохотно, а на самом деле с крайним трудом, перевалилась на правый бок, в изнеможении прикрыла глаза. Она не стонала, не плакала. Она знала: терпеть осталось недолго. На одиннадцать  утра у нее запланирована эвтаназия.

– Хочешь чаю выпить? – спросила Марайка, которая не отходила от ее постели.

– Не-е-т, – едва слышно и едва разборчиво проговорила Анабелла, не открывая глаз.

– Покушать?

– Не-е-т, – ответила еще тише.

Белый больничный чайник вскипел и, щелкнув, отключился. Марайка заварила чай из пакетика – на всякий случай, если Анабелла передумает.

Нет, вряд ли. Ей не до того. Глаза полузакрыты, зрачки закатились под лоб, между дрожащими веками торчат голубоватые белки. Поверх одеяла – рука, тонкая, как усохшая веточка.

Лицо ее, как ни странно, почти не изменилось за время болезни, лишь скулы заострились да на лбу выпукло проступила поперечная, синяя вена. Которая у штангистов выступает от преодоления веса, у Анабеллы – от преодоления боли.

Наполнив грелку теплой водой, Марайка сунула ее под одеяло ближе к животу подруги. Присела рядом на корточки.

– Где болит? – спросила, заранее зная ответ.

– Везде… – Анабелла помолчала, собираясь с силами. – Хочу… спать…

– Ладно. Не буду больше тебя беспокоить. Отдыхай, Белла.

Марайка вынула из только что заваренного чая отяжелевший пакетик, остро