Как он, оказывается, привык к звонкому голосу, тысячам вопросов, к восхищению, с которым Алина Рудлог иногда смотрела на него. И к доверию ее привык. К тому, как она льнула к нему по ночам, и к теплу ее тела, и к мягкости крыльев, щекочущих его кожу… Но нельзя. Он покосился на спутницу – та молча ждала его, переступая маленькими, измазанными в земле ступнями по мягким мхам, – и еще ускорился. Недопустимое плотское желание, почти неощутимое и неважное, тлело где-то внутри. Он хотел ее – и презирал себя за это. И за то, что убивает ее теплое отношение к себе, презирал. Он привык к этой девочке рядом, сроднился с ней за время похода.